Выбор (СИ) - П. Белинская Ана

— Дорогой, — вскакивает со своего места Полина Андреевна, — у нас гости! Александра, — указывает на меня, — психолог Дани, помнишь я тебе рассказывала? — по-щенячьи заглядывает в глаза супругу мама Дани.

Она сейчас похожа на преданного пса, которого подобрали, откормили и дали дом, поэтому она готова в знак вечной благодарности облизывать руки и смиренно вилять хвостом.

— Добрый вечер, — уверенно здороваюсь.

Наши взгляды встречаются, и я понимаю, где видела и вижу этот суровый, хмурый взгляд. Он точно такой же, как и у его сына Максима. Брови насуплено сдвинуты, а глаза смотрят прожигающе и с некоторым презрением. У Дани глаза теплые, мягкие, слегка печальные, как у Полины Андреевны.

Вот, значит, как, уважаемая чета Филатовых, вы распределили наследственность!

Отец Данилы равнодушно кивает, не произнося ни слова. «Еще один хам в семействе», — прыскаю я.

— Иван Сергеевич, — пытается исправить равнодушие и негостеприимство своего мужа Полина Андреевна, — папа Данилы и Максима.

— Приятно познакомиться, — улыбаюсь, но моя улыбка, уверенна, выглядит ненатурально и неестественно, и я думаю, что это заметно.

Иван Сергеевич снова молчит и берется за вилку. Никого не дожидаясь и не произнося ни слова, начинает есть.

— Приятного аппетита! — всё так же пытается соответствовать всей этой помпезной обстановке Полина Андреевна.

За столом царит тишина, только легкие удары столовых приборов нарушают эту пустоту.

Мне некомфортно. И мой зверский аппетит, и прекрасное настроение от разговора с Даней улетучиваются как этиловый спирт, оставляя после себя тот самый жгучий привкус и характерный неприятный запах.

— Разрешишь поухаживать за тобой? — мягкий, заботливый голос Данилы выдергивает из размышлений.

Одобрительно киваю, и Данила одаривает меня внушительным куском индейки.

У них всегда так тихо за столом? «Когда я ем, я глух и нем», — видимо в этой семье придерживаются этого негласного правила. Мне не привычно. В моей семье, во время совместных обедов или ужинов, мы спешим поделиться новостями, рассказать о том, как прошел день, вместе посмеяться или посочувствовать друг другу.

— Сколько раз говорил, не нарезать так тонко хлеб. Мы что, бедствуем? — рявкает Иван Сергеевич и бросает в тарелку надкусанный кусок хлеба, потом снова его берет и показательно всматривается в него. — Он аж светится. Люба, — орет Иван Сергеевич, — отрежь мне нормальный кусок хлеба, — чеканит по словам мужчина.

Я вздрагиваю и перестаю жевать, отчего нежный кусок индейки застревает в горле.

— Дорогой, — Полина Андреевна, успокаивающе накрывает ладонью его стиснутый кулак, — не нервничай, сейчас все исправим. У нас гости, не забывай, — достаточно громко шепчет ему супруга.

Она переводит внимание со своего мужа на меня и смотрит виновато и извиняюще. Я помню этот затравленный, боязливый взгляд. Так она смотрела на Максима, в нашу самую первую встречу здесь, в их доме.

Разворачиваюсь в сторону Данилы и наблюдаю, как парень преспокойно разделывается со своей едой. У него настолько отрешенное и безучастное выражение лица, что становится понятным — подобные инциденты здесь частые явления.

Смотрю на Ивана Сергеевича — злого, раздраженного самодура, на Полину Андреевну, старающуюся быть удобной одновременно всем, на Даню, равнодушно и апатично ковыряющегося в тарелке, вспоминаю безразличного, пассивного Максима и понимаю, чего именно не хватает в этой роскошной столовой. В этом богатом убранством доме нет основного богатства — семьи.

Индейка скорее всего и правда изумительна, только вот я совершенно не чувствую ее вкуса. Тягостная аура этого ужина давит словно поршень в цилиндре, и мне хочется сжаться до мизерных размеров и улететь сквозняком в открытое окно.

Неожиданно гробовую тишину нарушают глухой удар двери и какие-то звуки со стороны прихожей. Вижу, как напрягается спина Полины Андреевны, а ее глаза начинают метаться по замершей фигуре Ивана Сергеевича. Последний, кстати, выглядит как ледяная скульптура со стеклянными выпученными глазами и мертво-стиснутой вилкой в руке. Если бы не ходящие ходуном желваки на его лице, можно было подумать, что перед нами сидит мумия, а не человек.

Внезапно мое тело простреливает короткая судорога, а сердце заходится аритмией. Так я могу реагировать только на одного человека.

— Добрый вечер! — дергаюсь от знакомого голоса.

Господи, что он здесь делает? Он должен прилететь только завтра. А почему мне не позвонил? Мысли мечутся, как бактерии в свете микроскопа, и меня начинает неслабо потряхивать.

Максим стоит в дверях и улыбается. Но с той улыбкой, которая ему так идет и которую я так обожаю, нынешняя ухмылка не имеет ничего общего.

— Вся семья в сборе! Очаровательно! — обводит глазами нас всех с показным умилением. — А почему меня не пригласили на семейный ужин? — его зловещий и пугающий взгляд перемещается на отца.

Я тоже смотрю на Ивана Сергеевича, у которого чуть ли не пар валит из ушей. Его ноздри раздуваются как у скаковой лошади, а губы сжаты в тонкую линию. Кажется, он в бешенстве.

Полина Андреевна кладет свою ладонь поверх сжатого кулака супруга и одними губами шепчет:

— Спокойно, дорогой, у нас гости, — а потом переводит свое внимания на Максима, — сынок, присаживайся.

Я боюсь смотреть на Максима, но чувствую его взгляд на себе. Поднимаю голову, и мы встречаемся глазами. Он больше не улыбается, на его лице гамма каких-то растрепанных чувств, и я не могу расшифровать этот взгляд. Он злится на меня? Обижается? Презирает? А за что?

«Я ни в чем перед тобой не виновата», — кричу глазами я.

«Я тебе звонила, но ты был не доступен», — ну же, услышь меня!

Максим прерывает наш зрительный диалог, проходит в столовую и с мерзким скрежетом о мраморный пол выдвигает себе стул.

— Пойду принесу еще один прибор, — жалобно воркует Полина Андреевна.

Хочу посмотреть на женщину, но снова попадаю в объектив темно-карих глаз. Максим сидит напротив и сверлит меня тяжелым, укоризненным взглядом. Почему я ощущаю себя виноватой? Что я сделала не так?

— Сидеть! — рявкает Иван Сергеевич так, что тот застрявший комок в моем горле, с грохотом ухает вниз в желудок. — Его никто не приглашал. Пусть проваливает.

Я снова смотрю на Максима, а он также смотрит только на меня, но теперь улыбается уголками своих красивых губ. Сейчас, когда он так близко, я могу разглядеть его покрасневшие глаза и помятый вид, а еще до меня доносится терпкий запах алкоголя. Максим пьян?

Никогда не видела его таким. Грубым, высокомерным, скучающим, расхристанным и растрепанным — да, но нетрезвым — никогда.

— Дорогой, — испуганно блеет Полина Андреевна, но ее жестко перебивают.

— Ему не место за столом, — тяжелая рука с грохотом ударяется о стол, а я от испуга прикрываю глаза.

— Отец, — вмешивается Данила, который до этого равнодушно наблюдал за происходящим.

— Ваня, ну что ты такое говоришь? Что случилось? — женщина мечется от сына к мужу.

Мне становится плохо, с каждым чертовым словом этого мерзкого мужчины. Я явно ощущаю, как стою посередине площади и меня обливают помоями перед собравшейся толпой. Вот, как я себя чувствую. Вязкая тошнота подкатывает к горлу, а кровь долбит в виски. Мне хочется встать и вылить этот морс из графина на голову этого унижающего своего сына человека, а потом прижаться всем телом к Максиму и крепко закрыть его уши своими руками, чтобы он не слышал, не слышал этих ужасных слов. Я хочу защитить, закрыть его собой и шептать, что он лучший, для меня самый лучший. Не знаю, что произошло между ними двумя, не знаю, что мог сделать такого Максим, чтобы так разгневать отца, но то, как себя сейчас ведет Иван Сергеевич, вынуждает его ненавидеть.

— Случилось Это, — с гримасой полного отвращения мужчина тычет пальцем в сторону сына, — пошел вон, стервятник!

Ни один мускул не дернулся на лице Максима. С виду полное равнодушие и безразличие. Но я знаю-его душа плачет, мужскими скупыми слезами, но такими глубокими и сильными, что чувствую всю его боль. Я хочу забрать ее всю, вылечить, приласкать, успокоить…