Начало - Лиза Смит

Упав, отец закричал от боли. И тогда я увидел это — из его живота торчал кол, кровь хлестала во все стороны. Я побледнел, чувствуя, как поднимается вверх желудок, и горло наполняется желчью.

— Отец! — подбежав, я склонился над ним. — Я не хотел. Отец… — вздохнул я. Схватив кол, я выдернул его из живота отца. Он закричал, и в ту же минуту кровь хлынула из раны, подобно гейзеру. Я смотрел на нее с ужасом и восторгом. Кровь была такой алой, густой, прекрасной. Она как будто звала меня. Казалось, я умру в ту же секунду, если не получу ее. И против своей воли я зачерпнул ладонью кровь из раны и, поднеся руку к губам, почувствовал, как желанная жидкость коснулась моих десен, моего языка, моего горла.

— Пошел прочь от меня! — хрипло прошептал отец. Он пытался отползать, пока его спина не уперлась в стену. Он царапал мою руку, отодвигая ее от раны, а затем тяжело упал у стены, закрыв глаза.

— Я… — заговорил я, но внезапно почувствовал во рту острую, колющую боль. Это было даже больнее, чем когда меня подстрелили. Это было ощущение тесноты, ощущение миллиона игл, вонзившихся в плоть.

— Прочь… — выдохнул отец, закрывая лицо руками. Он боролся за каждый вдох. Сделав последний глоток, я пробежал пальцами по своим зубам, ставшим теперь отточенными и заостренными. И я понял, что стал одним из них.

— Отец, выпей моей крови. Я могу спасти тебя! — крикнул я, и, быстро приподнявшись, усадил его, прислонив к стене. Я поднес запястье ко рту и острыми зубами с легкостью разорвал кожу. Вздрогнув от боли, я поднес раненую руку к губам отца. Он отстранился; его рана все еще фонтанировала кровью.

— Я могу вылечить тебя. Если ты выпьешь крови, я исцелю твои раны. Пожалуйста, — умолял я, глядя в его глаза.

— Я лучше умру, — вымолвил отец. Через минуту его глаза закрылись, он снова сполз на пол, и вокруг его тела натекла лужа крови. Я положил руку ему на грудь, чувствуя, как замедляется, а затем и совсем останавливается биение сердца.

32

Покидая поместье, я сначала шел, потом бежал по грунтовой дороге к городу. Ноги едва касались земли. Я бежал все быстрее, но дыхание оставалось таким же ровным. Я чувствовал, что мог бы бежать бесконечно, и мне этого хотелось, потому что каждый шаг уносил меня все дальше и дальше от кошмара, свидетелем которого я стал.

Я пытался не думать, пытался заблокировать все воспоминания. Я сосредоточился на том, как мои ноги легко касаются земли, когда я их переставляю. Я заметил, что даже в темноте мог разглядеть слабый след тумана на нескольких оставшихся на деревьях листьях. Я мог расслышать дыхание белок и кроликов, носящихся по лесу. И повсюду мне чудился запах железа. Когда я добрался до города, грунтовое покрытие сменил булыжник. Казалось, мне совсем не потребовалось времени, чтобы попасть в город, хотя обычно подобный путь занимал у меня не меньше часа. Я замедлили бег и остановился. Глазам было больно смотреть по сторонам. Городская площадь выглядела не так, как обычно. В грязи, между булыжниками, копошились насекомые. Со стен особняка Локвуда осыпалась краска, хоть он и был построен всего несколько лет назад. Во всем чувствовались ветхость и упадок.

Надо всем этим царил запах вербены. Он был везде. Но он уже не казался мне приятным, он был удушливым, и от него меня тошнило, и кружилась голова. Единственным запахом, который можно было противопоставить надоедливому аромату, был крепкий запах железа.

— Я глубоко вдохнул, откуда-то зная, что этот запах — единственное лечение от слабости, вызванной вербеной. Каждая клеточка моего тела кричала о том, что я должен найти его источник и подпитаться им. Я хищно огляделся, глазами просканировав пространство от салуна до рынка в конце квартала. Ничего.

Я снова понюхал воздух и понял, что запах — восхитительный, ужасный, убийственный запах — доносится откуда-то поблизости. Оглядевшись, я увидел Элис, хорошенькую молодую барменшу из таверны, и затаил дыхание. Она нетвердым шагом шла по улице, что-то напевая себе под нос, очевидно попробовав виски, который всю ночь подавала клиентам. Ее волосы полыхали рыжим пламенем, оттеняя бледную кожу. От нее пахло чем-то теплым и сладким, смесью железа с деревом и табаком.

Она станет моим лекарством.

Я укрылся в тени деревьев, окаймлявших улицу. Меня поражало обилие громких звуков, издаваемых Элис. Ее пение, ее дыхание, каждый ее шаг — мои уши отмечали все, и я не мог понять, как она умудрялась не перебудить всех в этом городе.

Наконец она подошла так близко, что я мог коснуться ее волос. Я схватил ее за бедра, она ахнула от неожиданности.

— Элис, — собственный голос гулким эхом отдавался в моих ушах. — Это я, Стефан.

— Стефан Сальваторе? — Ее изумление на глазах сменилось страхом. — Но вы умерли.

Я чувствовал запах виски в ее дыхании, видел ее белую шею с голубыми венами и едва не терял сознания. Но я не коснулся ее зубами. Не сейчас. Я наслаждался тем, что чувствую ее в своих объятиях; сладостное облегчение, которого я страстно желал, было у меня в руках.

— Ш-ш, — прошептал я, — все будет хорошо. Я позволил своим губам коснуться белой кожи, восхищаясь ее сладостью и ароматом. Предвкушение было столь острым, что скоро я уже не мог сдерживаться: оскалившись, я вонзил зубы в ее шею. Ее кровь промчалась по моим зубам, по моим деснам, хлынула в мое тело, неся вместе с теплом жизненную силу. Я не мог насытиться и остановился, лишь когда Элис безвольно обмякла в моих руках, и ее сердце стало биться медленно и глухо. Я вытер губы и посмотрел на бесчувственное тело, восхищаясь своей работой: две аккуратные дырочки в шее, не больше нескольких миллиметров в диаметре.

Она еще не умерла, но я знал, что теперь это дело времени.

Перекинув Элис через плечо и не чувствуя ее веса, как до этого не чувствовал, что мои ноги касаются земли, я побежал через город в лес, возвращаясь к каменоломне.

33

Я несся к хижине, бледный свет луны плясал на ярких локонах Элис. Желая освежить воспоминание о том, как мои зубы вонзались в ее податливую, мягкую шею, я провел языком по все еще острым клыкам.

— «Ты чудовище», — прошептал голос где-то внутри меня. Но под покровом темноты, с кровью Элис, курсирующей по моим венам, эти слова не имели никакого смысла, и я не испытывал ни малейшего чувства вины.

Я ворвался в хижину. Там было пусто, но кто-то поддерживал огонь, и сейчас он ярко горел. Я смотрел на пламя, завороженный его отблесками — фиолетовыми, черными, голубыми и даже зелеными. Внезапно из угла донеслось еле слышное дыхание.

— Дамон? — позвал я, и мой голос отразился от грубо сколоченных балок таким громким эхом, что я вздрогнул. Тело все еще было настроено на охоту.