Том 4. Наша Маша. Из записных книжек - Л. Пантелеев

. . . . .

Спала Машка после обеда, без преувеличения, как убитая. Будил ее минут двадцать, щекотал, сажал, ставил на ноги, она падала бессловесным тючком на подушку и продолжала спать. Больше трех часов спала, а если бы не разбудил — спала бы и еще…

…На рынке мы купили китайских яблочек, репы, ревеня, редиски (оба мы ее очень любим!), салата и прочее. Репу Машка в этом году ест впервые и ест с удовольствием.

. . . . .

Когда садились ужинать, появились две Машины подруги — Оля и Таня. Мама усадила их пить чай с вареньем. Я уходил на родник за водой и не слышал, но мама говорит, что между девочками шел очень смешной разговор. Семилетняя Таня поступает нынче в английскую школу. Ездила в Ленинград, держала вступительные испытания.

— Учительница мне сказала: «бест». Я, правда, не знаю, что такое «бест»… Но зато я знаю по-английски «гуд бай», «гуд мони»…

Машка этого бахвальства не выдержала:

— А я знаю по-грузински: «Генацвале, иди ко мне!»

29.8.60.

Дачная хозяйка купила и оставила нам на откорм четырех цыплят. Ежедневно — после завтрака, обеда и ужина — мы ходим с Машей кормить их. Конечно, для нее это большая радость.

Закрывая на ключ сарайчик, где помещаются цыплята, я объяснил, зачем это делают (ответил на ее вопрос: «А зачем ты закрываешь?»):

— Кошка может залезть или даже лиса.

— Ой, я боюсь!

— А чего тебе бояться?

— А девочек она ест?

. . . . .

Все эти дни приходит к Маше, играет с ней восьмилетняя Оля, внучка нашей молочницы. Играли они вчера в больницу, в сестер и докторов. В конце концов девочки поссорились и Оля ушла.

Мама спрашивает у Маши:

— Почему Оля ушла?

— Мы поссорились.

— Из-за чего же вы поссорились?

— Из-за чего?

Морщит лобик, задумывается. Всегда это меня умиляет: что делается там, за этой смуглой кожицей, за этой тонкой косточкой? Никогда, насколько я помню, не было, чтобы она ответила: «Не знаю».

Но тут пауза затягивается, и мне приходится повторить вопрос:

— Из-за чего же вы, — я говорю, — поссорились?

— А я сама не знаю.

Я вышел в сад, вижу — Машка играет одна. Издали кричит мне:

— У меня больница здесь!

Подхожу, вижу — режет себе палкой руку.

— Ты что делаешь?

— Я ободрацию делаю.

. . . . .

День тихий, даже благостно тихий. Тепло. Но небо серое, осеннее.

А у нас захворала мамочка. Еще вчера, в Луге, кашляла и чихала.

А сегодня проснулась совсем больная. И все-таки готовила нам завтрак, хотела заниматься с Машей гимнастикой, но не была к этому допущена.

30.8.60.

Мама все еще хворает.

Машка спит рядом с ней в своей деревянной кроватке. Я объяснил ей, что мамочка больна, что можно от нее заразиться и чтобы она не лезла к ней целоваться.

Расстроилась.

— А ты ей ручку декалоном потри, чтобы я могла полуцевать ее.

Некоторые слова до сих пор не может научиться произносить правильно. («Галавлю» вместо «говорю», «луцевать» вместо «целовать» и так далее.)

День был кисленький, но до вечера серьезного дождя не было.

Приходили две Тани — маленькая и большая, — принесли ежа. Машка его гладила. Потом вынесли ежа в лес и отпустили. Он долго сидел, не двигался, потом решился и побежал.

С девочками занимался акробатикой и гимнастикой, потом сидели на полянке, рассказывали сказки.

В лес не ходили.

Топил плиту, Машка мне помогала.

Вечером и всю ночь шел дождь.

31.8.60.

Ездили в Лугу. Были в аптеке, я поднял Машку над прилавком, она с интересом смотрела, как тетя в белом халате выписывала квитанцию, щелкала на счетах. Я подумал, что позже Машка непременно будет играть в аптеку. Так оно и случилось. Перед обедом выхожу в сад:

— Ты что делаешь?

— Я в аптеку играю. Приходи лекарство покупать.

Поиграл немножко. Покупал горчичники, йод, клизму, витамины…

Из аптеки прошли (вчера, а не сегодня, не по-нарошному, а по-настоящему) на рынок, покупали виноград, груши, редис, ревень и прочее.

Для Машки самое интересное в этом путешествии — не на рынке, не в городе, не в магазинах, а по пути к автобусу или от автобуса, когда мы идем по узенькой тропиночке картофельным полем. На этой тропинке попадаются теперь, когда идет уборка картофеля, малюсенькие, иногда величиной с горошину, картошечки… А в леске, по пути к автобусу, мы нашли вчера настоящий белый гриб. Да, первый за весь месяц! И в таком проходном месте!

1.9.60.

Вчера опять ездили в Лугу, в аптеку.

Взбираясь с Машкой на руках с передней площадки в автобус, папа подумал о том, что он, не признаваясь себе в этом, всю жизнь немножко завидовал людям, входящим в автобусы и в трамваи с передней площадки. И вот — дождался!

. . . . .

Мама у нас все еще хворает, кашляет… Сегодня она самочинно встала, но обещала не выходить.

Мы с Машкой собираемся в лес по грибы. Если нам там что-нибудь оставили. Мимо окна только что прошел дядька с корзинкой за спиной. Идет из леса. Корзина — полная.

2.9.60.

Ходили по грибы. Получили оба много удовольствия. Беляков и прочих вельможных и сановитых не нашли, но очень много принесли маслят, а они тоже вкусняцкий народец.

Ужин был на славу. Топили плиту, для чего мы с Машкой несколько раз ходили в лес за хворостом. Впрочем, на этот раз Машка ленилась, собирала только совсем маленькие хворостинки — «для кукол».

На даче стало скучнее: Машкины подруги или разъехались, или пошли в школу. Подруг ее возраста у нее, кажется, никогда не было (если не считать Каринэ, с которой она видится не часто).

Сегодня ночью было очень холодно: заморозки или на грани этого.

3.9.60.

Вчера мы совершили вздорный поступок. Мамочка у нас еще больна, Машка чихает, а со вчерашнего дня еще и покашливает. Я тоже хрипел, грудь заложена.

И вот мы — все трое — взяли корзинки и отправились в лес по грибы. Грибов набрали немного, зато попали под дождик, а попав под дождик, домой сразу не пошли, а собирали хворост. Дома топили плиту, а я еще рубил дрова, Машка таскала их. В результате — Маша и я сегодня лежим. Еще не совсем поправившаяся мама за нами ухаживает. Обычная картина дачной осени в семье Пантелеевых.

. . . . .

Вчера был град. Машка лежала, готовилась к дневному сну. Ее подняли, поднесли к окошку, показали.

Града она никогда раньше не видела.

Потом опять уложили. Она не заснула, но лежала тихо.

Я зашел посмотреть: как она?

— Папочка!

— Что?

— Когда мы в Ленинград приедем, ты мне град купишь?

— Как купишь? Какой град?

— Игрушечный купишь?

— Его не продают, Маша.

— Ну, сделаешь? А?

. . . . .

Хвораем. Лежим в разных комнатах. Утром приходит ко мне мама и рассказывает:

— Маша очень есть хочет. Я к ней сейчас прихожу, она спрашивает: «Кого ты первым кормить будешь?» — «Конечно, папу». — «Ой, как я каши хочу!»

Я сказал:

— Покорми ее первой. Я подожду. Она — маленькая.

Мама идет к Маше:

— Папа просит покормить тебя первой. Потому что ты маленькая. А ты как думаешь?

Мама ждет с Машиной стороны взрыва благородства: «Нет, нет, что вы! Пусть папа первый ест!..»

Но Машка отвечает честно и прямо:

— Я тоже так думаю.

4 ГОДА 1 МЕСЯЦ

5.9.60.

Вчера, несмотря на недомогание, ходили с Машей в лесок за хворостом. Набрали полный мешок. Машка трудилась не за страх, а за совесть и все спрашивала:

— Я хорошо помогаю? Я хорошо работаю? Я ужин заслужила?

Позже отправились (пешком) на автобусную остановку встречать маму. Забрели на территорию пионерского лагеря, уже опустевшего, покинутого ребятами. Машка расспрашивала, что такое пионер, что такое лагерь. Я старался рассказывать поинтереснее, поувлекательнее, хотя, говоря наедине с самим собой, должен признаться, что увлекательного в этой теме вижу очень мало…

Сейчас я подумал, что раньше, когда не было Машки, этот вопрос волновал меня как-то меньше. Увы, своя рубашка действительно к телу ближе. Теперь я гораздо пристальнее смотрю и на школу и на пионерскую организацию…

В чем корень зла? Где причины увядания, очерствения, оказенивания нашего детского движения?

Причин много. Например, массовость организации, стопроцентный охват пионерским движением всей нашей многомиллионной детворы. Когда пионерское движение возникало (в годы нэпа), стать юным ленинцем мог не каждый — это было привилегией. Теперь это почти обязанность: наступает день, и весь класс — и не один класс, а все такие-то классы всех школ во всех городах всего Советского Союза становятся пионерскими. Отсюда и другое: нехватка талантливых, живых, увлеченных людей, стоящих во главе движения. Вожатым (как и учителем) сплошь и рядом становятся не по призванию, а волею случая или по назначению.