Ганибалл - Томас Харрис

Маленькая летучая мышь мелькнула на экране, гоняясь за жучками.

– На этой дверной панели из кафедрального собора Беневенто мы также видим Иуду с выпущенными наружу внутренностями, как его описал св.Лука, сам врач, в «Деяниях апостолов». Здесь он висит, на него наседают гарпии, а в небе видна луна в виде лица Каина; а вот здесь, посмотрите, он изображен вашим соотечественником Джотто, тоже с выпущенными наружу внутренностями.

И последний снимок, вот он, это иллюстрация к изданию «Ада» XV века – тело Пьера делла Винья висит на кровоточащем дереве. Нет нужды снова проводить параллель между ним и Иудой Искариотом, она и так очевидна.

Но Данте обходился без готовых иллюстраций: гений Данте в том и проявился, что он заставил Пьера делла Винья, уже попавшего в ад, говорить короткими, напряженными, шипящими и свистящими звуками, сибилянтами, как будто он все еще висит в петле. Прислушайтесь к тому, как он описывает, как его мертвое тело вместе с другими проклятыми тащат, чтобы повесить на покрытом шипами дереве:

Surge in vermena e in pianta silvestra:

l'Arpie, pascendo poi de le sue foglie,

fanno dolore, e al dolor fenestra.

Обычно бледное лицо доктора Лектера возбужденно пламенеет, когда он цитирует членам Studiolo булькающие, задыхающиеся слова умирающего Пьера делла Винья, и он нажимает и нажимает кнопку пульта, и изображения Пьера делла Винья и Иуды с кишками наружу сменяют и сменяют друг друга на затягивающем стену холсте.

Сome l'altre verrem per nostre spoglie,

ma non per ?o ch'alcuna sen rivesta,

ch ?e non ?e giusto aver cio ch'om si toglie.

Qui le strascineremo, e per la mesta

selva saranno i nostri corpi appesi,

ciascuno al prun de l'ombra sua molesta.

Таким образом, Данте напоминает – с помощью звуков – о смерти Пьера делла Винья и видит в ней смерть Иуды, поскольку это смерть за одни и те же преступления – жадность и предательство.

Ахитофел, Иуда и ваш соотечественник Пьер делла Винья. Жадность, повешение, самоуничтожение, причем жадность считается таким же самоуничтожением, самоубийством, как и повешение. А что говорит анонимный самоубийца-флорентиец в конце этой же песни?

Io fei gibetto a me de le mie case.

В следующий раз, возможно, мы обсудим комментарии сына Данте, Пьетро. Трудно в это поверить, но он – единственный из всех ранних комментаторов песни XIII, который связывает между собой Пьера делла Винья и Иуду. Мне также представляется интересным затронуть тему «загрызания», как ее преподносит Данте. Например, граф Уголино грызет затылок архиепископа, Сатана с его тремя лицами грызет одновременно Иуду, Брута и Кассия. И все они – предатели, как Пьер делла Винья.

На этом позвольте закончить. Благодарю за внимание.

Ученые принялись с энтузиазмом аплодировать, мягкими и как бы пропыленнными ладонями, а доктор Лектер, оставив свет приглушенным, стал прощаться с ними, с каждым отдельно, называя их по именам, но держа книги в обеих руках, чтобы не пришлось пожимать им руки. Выходя из затемненного Салона Лилий, они, казалось, уносили с собой колдовство и магию услышанной лекции.

Оставшись теперь одни в огромном помещении, доктор Лектер и Ринальдо Пацци могли слышать, что среди ученых, спускавшихся по лестнице вспыхнул спор по поводу этой лекции.

– Как вам кажется, коммендаторе, я сохранил за собой это место?

– Я не ученый, доктор Фелл, однако очевидно, что вы произвели на них сильное впечатление. Если вам это удобно, доктор, я хотел бы сейчас пройти к вам домой и забрать личные вещи вашего предшественника.

– Они занимают два чемодана, коммендаторе, а у вас и так в руках портфель. Вы их хотите сами нести?

– Я вызову патрульную машину к Палаццо Каппони, чтобы они меня забрали. – Пацци был готов настаивать, если это будет необходимо.

– Отлично, – сказал доктор Лектер. – Подождите минуту, мне надо кое-что убрать.

Пацци кивнул и отошел к высокому окну, держа в руке сотовый телефон и не спуская с Лектера глаз.

Пацци мог убедиться, что доктор совершенно спокоен. С нижних этажей доносились звуки злектродрелей.

Пацци набрал номер, и когда Карло Деограциас ответил, произнес в трубку:

– Лаура, amore, я скоро буду дома.

Доктор Лектер собрал с кафедры книги и сложил их в сумку. Потом повернулся к проектору, вентилятор которого еще гудел, а в луче плясали пылинки.

– Мне следовало показать им еще и вот этот снимок. Не понимаю, как это я его пропустил… – Доктор Лектер вставил в проектор еще одно изображение – обнаженного человека, повешенного на укрепленной стене дворца. – Это должно и вас заинтересовать, коммендаторе Пацци. Дайте-ка я поправлю фокус…

Доктор Лектер повозился с аппаратом, а потом подошел к изображению на стене; его силуэт черным выделялся на фоне холста и был таких же размеров, как повешенный.

– Узнаете? Больше увеличить не могу. Вот сюда его укусил архиепископ. И под ним указано его имя.

Пацци не стал приближаться к доктору Лектеру, но подошел ближе к стене и почувствовал какой-то странный химический запах. И решил было, что это какой-то растворитель, который использовали реставраторы.

– Буквы можете разобрать? Там написано «Пацци» и еще довольно грубый стишок. Это ваш предок, Франческо, повешенный на стене Палаццо Веккьо, вот под этими самыми окнами, – сообщил доктор Лектер. Он смотрел прямо в глаза Пацци сквозь разделявший их луч проектора. – Кстати, синьор Пацци, еще одна вещь, связанная с вышесказанным. Должен вам сознаться, я серьезно подумываю о том, чтобы съесть вашу жену.

Доктор Лектер дернул огромное полотно вниз и набросил его на Пацци, Пацци упал, запутываясь в холсте, пытаясь высвободить голову, и сердце его бешено колотилось в груди, а доктор Лектер, мгновенно оказавшись позади него, с невероятной силой зажал его шею взахват и прижал пропитанную эфиром губку к холсту в том месте, где было лицо Пацци.

Ринальдо Пацци отбивался изо всех сил, ноги и руки запутались в холсте, ноги в тряпке – но он все же сумел дотянуться рукой до пистолета, и когда они вместе с доктором покатились по полу, попытался направить свою «беретту» назад под удушающим его полотном; и, уже проваливаясь в крутящийся мрак, он нажал на спуск и прострелил себе бедро…

Выстрел из девятимиллиметрового пистолета, да еще под холстом, произвел не больше шума, чем завывания и грохот, доносившиеся снизу. На лестнице никто не появился. Доктор Лектер затворил огромные двери, ведущие в Салон Лилий, и запер их на засов…

Немного тошнило и не хватало воздуха. Пацци пришел в себя, ощущая во рту привкус эфира и тяжесть в груди.

Он обнаружил, что по-прежнему находится в Салоне Лилий, и понял, что не может пошевелиться. Ринальдо Пацци был весь спеленут холстом и веревками и стоял прямо, как старинные башенные часы, привязанный к ручной тележке, на которой рабочие привезли сюда кафедру. Рот его был заклеен. Тугая повязка остановила кровотечение из огнестрельной раны в бедре.

Наблюдая за ним, облокотившись на кафедру, доктор Лектер вспомнил, что и сам он был точно так же связан, когда его в психушке перевозили на ручной тележке.

– Вы меня слышите, синьор Пацци? Дышите глубже, пока еще есть такая возможность, это поможет вам – в голове скорее прояснится.

Доктор Лектер говорил, а руки его продолжали действовать. Он уже вкатил в салон большой полотерный агрегат и теперь возился с его толстым оранжевым силовым кабелем, завязывая на его конце с вилкой петлю, какую делают палачи для казни через повешение. Резиновая оболочка кабеля поскрипывала, пока он наворачивал традиционные тринадцать оборотов, как это делает профессиональный палач.

Дернув за вилку в последний раз, доктор завершил изготовление петли и положил ее на кафедру. Вилка торчала вбок.

Пистолет Пацци, пластиковые полоски для связывания рук, содержимое его карманов и его портфель лежали на подиуме кафедры.

Доктор Лектер копался в его бумагах. Он сунул себе за пазуху досье из жандармерии, в котором находились его permesso di soggiorno, разрешение на работу и негативы фотографий его нынешнего нового лица.

Здесь же лежали ноты, которые доктор Лектер давал синьоре Пацци. Он взял эти ноты и коснулся ими лица. Его ноздри раздулись, он глубоко вдохнул исходивший от листов аромат и приблизил свое лицо к лицу Пацци.

– Лаура, если мне будет позволено называть ее Лаурой, должно быть, пользуется замечательным ночным кремом, синьор, – сказал он. – Просто великолепный крем. Сперва холодит, потом согревает. Запах флердоранжа. М-м-м-м! У меня за весь день маковой росинки во рту не было. Вообще-то печень и почки можно использовать на обед сразу же, прямо нынче вечером, но остальное мясо может повисеть с недельку при нынешних-то погодных условиях. Я не читал прогноз погоды, а вы? Полагаю, это означает «нет».

Если вы сообщите мне то, что меня интересует, коммендаторе, я вполне смогу уехать, не обедая, и синьора Пацци останется целой и невредимой. Я вам задам несколько вопросов, а потом посмотрим. Вы же знаете, мне можно доверять, хотя вы, я полагаю, вряд ли способны кому-либо доверять, хорошо зная самого себя.