Быть войне! Русы против гуннов - Максим Кисляков

– Уходите. Проход открыт.

Славяне сбросили оцепенение и двинулись вперед. Йошт, проходя мимо факела, на который все еще указывало умертвие великого предка славян, немного трясущейся рукой дотронулся до древка, глаза в страхе бегают по сторонам. Отполированная тысячами ладоней рукоятка медленно пошла вверх, ржавчина хлопьями посыпалась на пол.

Когда факел с огнем Табити оказался во влажной ладони, Йошт ощутил приятную тяжесть и тепло, которое незримой нитью пробежало по руке к сердцу. Огонь тут же отозвался, пламя стало ровнее. Венед провел рукой по огню, но совсем не почувствовал жара. – Ого-го, – удивленно произнес венед, глаза расширились от удивления. Кияк-сар одобрительно кивнул. – А как же… им и управлять можно…

Широкие от удивления глаза уставились на Кияк-сара. Тот одобрительно кивнул:

– Если понравишься Табити – твоя душа сама подскажет тебе.

Йошт вновь уставился в спокойное ровное пламя факела, оно будто шептало ему что-то. Бор в нетерпении переминается с ноги на ногу, подталкивает вдруг очарованного друга. Тот нехотя подается вперед.

Над их головами вновь раздался конский топот, послышались трескучие славянские проклятья. Наконец Йошт и Бор с Горяной на руках миновали каменную резную арку и попали в коридор, тот, немного петляя из стороны в сторону, уходил во тьму, оттуда веяло холодом. Йошт сглотнул, капелька пота предательски скользнула по виску и устремилась прямо за шиворот. Венед выставил перед собой подаренный мертвым царем-скифом факел, но тот светил тусклым огнем – едва ли дальше вытянутой руки можно было что-то разобрать.

– Вот тебе и царский подарочек, – негодующе произнес Йошт. – Вот тебе и дареное волшебство. Прав был дядя Веслав – задарма даже комары не жалят.

Вдруг яркий свет больно ударил в привыкшие к темноте глаза, брызнули слезы. Факел в руке венеда вспыхнул, разрезая на лоскуты леденящую тьму впереди, огромные тени пронеслись по стенам. Йошт различил чуть слышный женский шепот.

– Приняла… – довольный как кот, произнес рыжеволосый карпенец.

Йошт и Борята с Горяной на руках пересекли очередную арку-врата длинного коридора, под ногами похрустывал песок и глиняные черепки, временами затхлый воздух бьет в нос, взгляд цепляется за странные письмена и узоры на стенах, свет от факелов бросает на застывших, будто каменные изваяния, духов-хранителей жуткие тени, где-то поблизости журчит вода – наверняка подземный родник. Вскоре впереди вспыхнула и стала маячить яркая точка, с каждым шагом она увеличивается в размерах. Славяне облегченно вздохнули – идти по коридорам кургана под пристальными взглядами мертвых – занятие не из приятных.

Кияк-сар не обманул, подумал Йошт, проход и в самом деле открыт. А я думал, глупый мертвяк нас или не выпустит, или отдаст в лапы степняков. Мертвые, – продолжал про себя размышлять венед, – они еще те пакостники: то приснятся под утро, то в темноте пугают почем зря…

В то же мгновение венед вскрикнул и рванул с места как ужаленный – за его спиной раздалось шипение, будто сотни огромных змей ринулись за ним. Бор лишь поморщился, взгляд упал на пугающую бледность Горяны. Он крепче сцепил зубы, и ноги, больше не чувствуя усталости, понесли его вперед.

19

Стеной стоит древний лес, словно сжимает небольшую опушку до крохотной полянки. В иных местах поляна походит на узкий проход между нависающими могучими стволами, двое всадников, едущих стремя в стремя, едва ли разъедутся.

В воздухе витает наравне с лесным, полным тяжелой влаги, запахом и аромат сочной степной травы. Пьянит цветочный дух, гонимый легким ветерком с далеких полей.

Неспешным шагом движется узкой лентой сотня гуннов. Опушка то сужается, то расходится вширь, деревья и кустарник не желают уступать ни пяди земли какой-то там хилой траве.

Жаркое предвечернее солнце сильно греет войлочные шлемы всадников, кожаный доспех с редкими бронзовыми пластинками, кажется, насмерть прикипел к влажной от пота коже, лишь прохладный ветерок на мгновенье дарит облегчение.

Желтые лица гуннов серьезные, напряженные, будто вытесанные из камня, ни тени бахвальства и веселья победителей. Вместо походных куплетов и похабных шуток – редкий шепот на трескучем гуннском наречии вперемешку с сопением коней. Даже острия копий и кривых сабель измазаны грязью – ничто не должно сорвать внезапный удар.

Отряд миновал порожистую речушку, едва доходившую до стремени, но такую холодную, что привыкшие к теплу и твердой земле гуннские низкорослые скакуны предпочли одним рывком преодолеть водный рубеж. Дальше, прямо за ручьем змеей убегает вдаль извилистый тракт, протоптанный гружеными турьими повозками купцов, круто поворачивает за дубовую рощу. Сразу за ним на небольшом холме гордо возвышается кумир, привечает гостей, безмолвно гласит проезжающим – здесь начинается земля славянская. От него тянутся поля, начинаются славянские веси.

Молодой крепкий гунн с поднятой личиной и в дорогой кольчуге черного металла резко вскинул руку, останавливая колонну степняков. Движение прекратилось, едва слышные разговоры умолкли, все замерли, лишь фыркают кони, в нетерпении переставляя копытами и мотая гривастыми головами.

– Гонориха здесь ждать будем, – скомандовал гунн в дорогой кольчуге, медленно продвигаясь верхом на гнедом жеребце сквозь передовых во главу войска.

– А если он не явится, вождь Вогул? – произнес невысокий всадник с седой бородой, следуя за вождем. Голову защищал обмазанный серой глиной остроконечный шлем. Все же сквозь глину проглядывалась роскошная инкрустация восточных мастеров – заморский шах позавидует! – утонченной отделки височные пластины с витиеватыми письменами арабов, богато украшенная драгоценными каменьями носовая стрелка, плавно перетекающая в навершие в виде змеи с изумрудными глазками. – Если урусы схватили его или того хуже – он сам переметнулся к ним?

Вогул остановился как вкопанный. Конь гуннского вождя недовольно фырчит, покусывает удила.

– Ты и вправду в это веришь, мудрый советник мой Емшан? – процедил молодой гунн, даже не обернувшись на седобородого степняка. – Я хорошо знаю друзей роксолани, так же хорошо знаю и врагов их. Гонорих – гордый герул, он много воевал на земле урусов, много жизней и трофеев этих пахарей унес с собой.

Вогул наконец обернулся, смерил пытливым взором советника. Взор раскосых глаз будущего вождя остер, будто пика, и в то же время в них можно утонуть, точно в бездонном колодце. Тонкие брови на кончиках разлетались в разные стороны, сходились у переносицы, что придавало вкупе с орлиным носом лицу властное, воинственное, даже немного свирепое выражение. Довершали образ вождя мощные, покрытые жесткой щетиной, скулы. В нем больше от матери-арабки, когда-то угнанной в полон, но сумевшей добиться особого расположения – родить вождю степняков первенца. Отцу Вогула поначалу не нравилось столь явное сходство с матерью, но все же нрав и жестокость сына пришлись по сердцу стареющему предводителю вольного народа Степи.