Курс русской истории (Лекция 1-86) - В Ключевский

Уже в XVIII в. правительства Молдавии и Валахии были поставлены в несколько независимые отношения к Турции; рядом договоров в XIX в. с Турцией постепенно приобретена была этим областям полная независимость. По договору в Бухаресте 1812 г. Турция лишалась права держать свои войска в этих областях; по договору в Аккермане 1826 г. обе области управляются выборными господарями, избираемыми местными "боярами" на семь лет с утверждения России, и управляются независимо от Турции. По договору в Адрианополе 1829 г. семилетняя власть выборных господарей превращена была в пожизненную. В 1859 г. оба княжества вопреки обычаю выбрали одного господаря, князя Кузу; через три года Турция должна была признать это слияние. Лет через шесть, в 1866 г., румыны, как стало называться население соединенных княжеств, прогнали Кузу. Тогда европейские державы указали румынам в правители принца Карла Гогенцоллерна; он избран был князем соединенных дунайских княжеств. За участие в последней войне России с Турцией, 1877 - 1878 гг., по Сан-Стефанскому договору Румыния, прежде вассальное княжество, превратилась в самостоятельное королевство. Совершенно таким же порядком шло освобождение и других племен Балканского полуострова: племя восставало против Турции; турки направляли на него свои силы; в известный момент Россия кричала Турции: "Стой!"; тогда Турция начинала готовиться к войне с Россией, война проигрывалась, и договором восставшее племя получало внутреннюю независимость, оставаясь под верховной властью Турции. При новом столкновении России с Турцией вассальная зависимость уничтожалась. Так образовалось Сербское княжество по Адрианопольскому договору 1829 г., греческое королевство - по тому же договору и по Лондонскому протоколу 1830 г.. Болгарское княжество - по Сан-Стефанскому договору 1878 г. Смотря на положение оттоманской Порты, надобно думать, что этот процесс, начавшийся в минувшем веке, еще не кончился (судьба Македонии, Боснии, Герцеговины, Албании).

ИТОГИ ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКИ. Итак, на юго-западных границах внешняя политика России разрешала совсем не такую задачу, какая разрешалась ею на окраине юго-восточных. Эту задачу можно выразить такими словами - призвание к политическому бытию славянских и православных племен Балканского полуострова по мере их политического пробуждения. Это стремление вносит новое начало в международную жизнь Европы. В XIX в., как я сказал, с особенной силой пробивается национальный принцип в международной жизни Европы. Принцип этот повел европейские народности к стремлению смыкаться в крупные национальные тела, к соединению в одно целое прежде раздробленных частей одного народа. Западная Европа постепенно стягивалась, кристаллизовалась, образуя большие национальные державы. Программа внешней русской политики является противовесом этой национально-политической кристаллизации Европы: Россия постепенно вводит в семью европейских государств мелкие племена, давая им политическое существование. Трудно сказать, есть ли это стремление действительно новое международное начало или только является первым моментом того же процесса, какой совершался на Западе. Едва ли эти мелкие православно-славянские государства положат начало политическому раздроблению Европы, или они сами со временем сольются в одну огромную православно-славянскую державу. Это вопрос, разрешение которого лежит за пределами нашего исторического кругозора.

ЛЕКЦИЯ LXXXIII

ЦАРСТВОВАНИЕ ИМПЕРАТОРА АЛЕКСАНДРА I. ВОСПИТАНИЕ АЛЕКСАНДРА I. ХАРАКТЕР

АЛЕКСАНДРА I. ПРЕОБРАЗОВАТЕЛЬНЫЕ ОПЫТЫ ПЕРВЫХ ЛЕТ. СПЕРАНСКИЙ И ЕГО

ПРЕОБРАЗОВАТЕЛЬНЫЙ ПЛАН. УСТРОЙСТВО ЦЕНТРАЛЬНОГО УПРАВЛЕНИЯ ПО ПЛАНУ

СПЕРАНСКОГО.

ЦАРСТВОВАНИЕ ИМПЕРАТОРА АЛЕКСАНДРА I. Александр, преемник императора Павла, вступил на престол с более широкой программой и осуществлял ее обдуманнее и последовательнее предшественника. Я указывал на два основных стремления, которые составляли содержание внутренней политики России с начала XIX столетия: это уравнение сословий перед законом и введение их в совместную дружную государственную деятельность. Это были основные задачи эпохи, но они осложнялись другими стремлениями, которые были необходимой подготовкой к их разрешению либо неизбежно вытекали из их разрешения. Уравнение сословий перед законом, естественно, изменяло самые основания законодательства; таким образом, возникала потребность в кодификации с целью привести в согласие различные узаконения, прежние и новые. Далее, перестройка государственного порядка на правовых уравнительных началах требовала подъема образовательного уровня народа, а между тем осторожное, частичное ведение этой перестройки вызывало двойное недовольство в обществе: одни были недовольны тем, что разрушается старое; другие были недовольны тем, что слишком медленно вводится новое. Отсюда представлялась правительству необходимость руководить общественным мнением, сдерживать его справа и слева, направлять, воспитывать умы. Никогда цензура и народное образование не входили так тесно в общие преобразовательные планы правительства, как в истекшем столетии. Наконец, ряд войн и внутренних реформ, изменяя вместе с внешним, международным положением государства и внутренний, социальный склад общества, колебал государственное хозяйство, расстраивал финансы, заставлял напрягать платежные силы народа и поднимать государственное благоустройство, понижал народное благосостояние. Вот ряд явлений, которые приплетались к основным фактам нашей жизни в течение первой половины века; основные вопросы времени: социально-политический, состоявший в установлении новых отношений между общественными классами, в устройстве общества и управления с участием общества; к ним - вопрос кодификационный, состоявший в упорядочении нового законодательства, вопрос педагогический, состоявший в руководстве, направлении и воспитании умов, и, наконец, вопрос финансовый, состоявший в новом устройстве государственного хозяйства.

ВОСПИТАНИЕ АЛЕКСАНДРА I. Император Александр I поставил на очередь и смело приступил к разрешению всех этих задач. В приемах этого разрешения принимали большое участие, во-первых, политические идеи, которые были им усвоены, и, во-вторых, практические соображения, политические взгляды на положение России, которые сложились в нем из личных опытов и наблюдений. Те и другие - и политические идеи и личные взгляды - были тесно связаны с воспитанием, какое получил этот император, и с его характером, какой образовался под влиянием его воспитания. Вот почему воспитание Александра I, как и характер его, получают значение важных факторов в истории нашей государственной жизни. А потом, мне думается, что личность Александра I имела не одно местное значение: он был показателем общего момента, пережитого всей Европой. Александр стоял на рубеже двух веков, резко между собой различавшихся. XVIII столетие было веком свободных идей, разрешившихся крупнейшею революцией. XIX век, по крайней мере в первой своей половине, был эпохой реакций, разрешавшихся торжеством свободных идей. Эти переливы настроений должны были создавать своеобразные типы. Мы их знаем в литературных художественных воспроизведениях. Император Александр I сам по себе, не по общественному положению, по своему природному качеству был человек средней величины, не выше и не ниже общего уровня. Ему пришлось испытать на себе влияние обоих веков, так недружелюбно встретившихся и разошедшихся. Но он был человек более восприимчивый, чем деятельный, и потому воспринимал впечатления времени с наименьшим преломлением. Притом это было лицо историческое, действительное, не художественный образ. И как сказать, может быть, следя за воспитанием Александра I и кладкой его характера, мы кое-что уясним себе в вопросе, каким образом европейским миром поочередно могли распоряжаться такие контрасты, как Наполеон, игравший в реакционном эпилоге революции роль хохочущего Мефистофеля, и тот же Александр, которому досталось амплуа романтически-мечтательного и байронически-разочарованного Гамлета.

Наблюдая Александра I, мы наблюдаем целую эпоху не русской только, но и европейской истории, потому что трудно найти другое историческое лицо, на котором бы встретилось столько разнообразных культурных влияний тогдашней Европы.

Я не разделяю довольно распространенного мнения, будто Александр благодаря хлопотам бабушки получил хорошее воспитание, он был воспитан хлопотливо, но не хорошо, и не хорошо именно потому, что слишком хлопотливо.

Александр родился 12 декабря 1777 г., от второго брака великого князя Павла с Марией Федоровной, принцессой Вюртембергской. Рано, слишком рано бабушка оторвала его от семьи, от матери, чтобы воспитать его в правилах тогдашней философской педагогии, т. е. по законам разума и природы, в принципах разумной и натуральной добродетели. Локк - высший авторитет, "Эмиль" Руссо был тогда привилегированным учебником такой педагогики; оба требовали, чтобы воспитание давало человеку крепкий закал против физических и житейских невзгод. Когда великий князь и следовавший за ним брат Константин стали подрастать, бабушка составила философский план их воспитания и подобрала штат воспитателей. Главным наставником, воспитателем политической мысли великих князей был избран полковник Лагарп, швейцарский республиканец, восторженный, хотя и осторожный поклонник отвлеченных идей французской просветительной философии, ходячая и очень говорливая либеральная книжка. Учить великого князя русскому языку и истории, также нравственной философии был приглашен Михаил Никитич Муравьев, весьма образованный человек и очень недурной писатель в либерально-политическом и сантиментально-дидактическом направлении. Наконец, общий надзор за поведением и за здоровьем великих князей был поручен генерал-аншефу графу Н. И. Салтыкову, не блестящему, но типичному вельможе екатерининской школы, который твердо знал одно: как жить при дворе; делал, что говорила жена, подписывал, что подавал секретарь. Впрочем, его настоящей партитурой в этом педагогическом оркестре, по выражению Массона, было предохранять великих князей от сквозного ветра и засорения желудка. Лагарп, по его собственному признанию, принялся за свою задачу очень серьезно как педагог, сознающий свои обязанности по отношению к великому народу, которому готовил властителя; он начал читать и в духе своих республиканских убеждений объяснять великим князьям латинских и греческих классиков - Демосфена, Плутарха и Тацита, английских и французских историков и философов - Локка, Гиббона, Мабли, Руссов Во всем, что он говорил и читал своим питомцам, шла речь о могуществе разума, о благе человечества, о договорном происхождении государства, о природном равенстве людей, о справедливости, более и настойчивее всего о природной свободе человека, о нелепости и вреде деспотизма, о гнусности рабства. Эти явления рассматривались не как исторические факты или практические возможности, а одни - как требования разума и заповеди философского катехизиса, другие - как глупости, невежества и преступления деспотизма. [Лагарп] не разъяснял ход и строй человеческой жизни, а подбирал подходящие явления, полемизировал с исторической действительностью, которую учил не понимать, а только презирать. Добрый и умный Муравьев подливал масла в огонь, читая детям как образцы слога свои собственные идиллии о любви к человечеству, о законе, о свободе мысли и заставлял их переводить на русский язык тех же Руссо, Гиббона, Мабли и т. д. Заметьте, что все это говорилось и читалось будущему русскому самодержцу в возрасте от 10 до 14 лет, т. е. немножко преждевременно. В эти лета, когда люди живут непосредственными впечатлениями и инстинктами, отвлеченные идеи обыкновенно облекаются у них в образы, а политические и социальные принципы перерождаются в чувства и становятся верованиями. Преподавание Лагарпа и Муравьева не давало ни точного научного реального знания, ни логической выправки ума, ни даже привычки к умственной работе; оно не вводило в окружающую действительность и не могло еще возбуждать и направлять серьезную мысль. Высокие идеи воспринимались 12-летним политиком и моралистом как политические и моральные сказки, наполнявшие детское воображение не детскими образами и волновавшие его незрелое сердце очень взрослыми чувствами. Если ко всему этому прибавить еще графа Салтыкова с его доморощенным курсом салонных манер и придворной гигиены, то легко заметить пробел, какой был допущен в воспитании великого князя. Его учили, как чувствовать и держать себя, но не учили думать и действовать; не задавали ни научных, ни житейских вопросов, которые бы он разрешал сам, ошибаясь и поправляясь: ему на все давали готовые ответы - политические и нравственные догматы, которые не было нужды проверять и придумывать, а только оставалось затвердить и прочувствовать. Его не заставляли ломать голову, напрягаться, не воспитывали, а, как сухую губку, пропитывали дистиллированной политической и общечеловеческой моралью, насыщали лакомствами европейской мысли. Его не познакомили со школьным трудом, с его миниатюрными горями и радостями, с тем трудом, который только, может быть, и дает школе воспитательное значение.