Мир Элайлиона (СИ) - Саражаков Давид

Лин не решилась продолжать.

* * *

— Из-за меня… — дрожали плечи Анаэль, — Как всегда… из-за меня…

Сидя на плече Анвила, стараясь не видеть его лица и глаз, боясь увидеть в них на неё направленные раздражение или гнев.

Каждое слово сидящего перед ними аргилэ пронзает её сердце, как ядовитая стрела. Каждая реплика — кулак, отбирающий дыхание. Она старается сдержать слёзы, но они неумолимо подступали.

Всегда было так. Виновник всегда она.

— Анаэль, — обращается к ней Анвил, — Пожалуйста, скажи, что он только что сказал. А мы потом поговорим.

Анаэль резко вдохнула и выдохнула, сдерживаясь, однако выполнила просьбу:

— Нам позволяют остаться ещё на пять дней, чтобы залечить раны, но «больше ламия задерживаться здесь не может»… Работать нам не дадут, а еды будут давать минимум.

Анаэль еле сдерживала себя, а время, в ожидании его реакции, на секунду будто замерло в мучительной агонии.

— А почему нам не дают работу? — спросил Анвил.

Ламия закрыла глаза, начав часто дышать. Она дрожала, а ладонями начала сжимать плечи. Но всё же, набравшись смелости, она посмотрела на Анвила полными слёз глазами, видневшимися в зелёном свете. Слабом, но достаточно ярком, чтобы отражаться от её белых щёк и седых волос.

— Они… не хотят трогать то, чего могла коснуться я.

Губы Анаэль сжались в тонкую линию, а глаза снова закрылись.

— [Яз. Нерейдий] Можете идти, — сказал аргилэ, глава деревни, — Когда придёт время, вам сообщат. А ещё, — сказал он что-то в след, но Анаэль этого не услышала, даже не пыталась — от всех сказанных этим аргилэ слов, ей стало слишком больно.

Пройдя сквозь дверь, они оказываются под дождём. Окружающие деревья полностью забрызганы дождём, капли стучат по листьям, создавая мелодичный ритм.

Серое небо вдруг разрезает яркая молния, освещая весь серый пейзаж ярким белым светом. Анвил поднимает голову, смотря наверх. Ламия от резкого звука испуганно вздрагивает.

— Анаэль, — говорю Анвил тихо, — Чтобы не случилось, я тебя не брошу.

… И тут он внезапно побежал, придерживая её правой рукой.

«Ч-что⁈»

Глаза ламии с изумлением смотрели на профиль головы парня. Его слова резко вызвали в ней чувства, столь сильные, какие она раньше никогда не испытывала. В ней вдруг вспыхнуло множество эмоций, и все они были направлены только на него.

Когда он добежал, она долго мялась, боясь спросить его.

«А вдруг мне просто послышалось?»

Тут же на её голову неожиданно ложатся два пальца, поглаживая её. Сердце начало биться ещё сильнее, чем до этого, его неожиданное прикосновение казалось нежным и романтичным.

И Анаэль решилась:

— Это… правда⁈ — подняла она обратно взгляд на парня, — П-Правда не бросишь⁈

— Конечно, — улыбнулся он ей, — Клянусь!

И его образ вспыхнул, как факел, озаряющий жизнь, когда, казалось, всё уже потеряно.

Белоснежные волосы Анаэль, которые до этого висели подобно мокрым тряпкам, теперь сверкали, как лёд под солнцем. Капельки воды больше не падали с них, а лишь свисали с кончиков и мерцали в тусклой комнате, словно звёзды в ночном небе.

Её синие глаза сияли от счастья и радости, а щёки стали румяными, слёзы радости скатывались по ним.

Анаэль ощущала, как её мир резко изменился. Её желание быть рядом с ним стало настолько сильным, что она не могла даже понять, как жила без него раньше. Теперь она не может представить свою жизнь без него.

Вспыхнул, как факел?

Нет, лучше. Гораздо лучше.

Вспыхнул, как солнце в мрачной ночи.

С этого момента Анаэль поняла, что уже какое-то время влюблена в Анвила и точно знала: любовь затронула её сердце навсегда. Она смотрела на него и видела, как он улыбается ей.

— Анаэль, — обратился Анвил к ней, — Я понимаю, что, возможно, тебе будет больно всё это вспоминать… Но, пожалуйста, я хочу знать о тебе больше. И если тебе не хочется говорить, то я не буду настаивать.

— К-к-конечно рас… расскажу! — ответила Анаэль, сильно смущаясь.

Лин же в этот момент смотрела на эту сцену из тёмной части комнаты:

«… Между ними что-то произошло?»

Глава 21

Поплачь

Приют для детей или более официально — «Социально-реабилитационный центр для несовершеннолетних». В это место изначально отправили меня и Игоря. Оно являлось всего лишь временным пристанищем примерно на три месяца, лишь немногие остаются дольше. И оно было действительно не плохим. Да, нас ждали жёсткий режим, тесные стены, общие спальни и скромная мебель. Но люди были хорошими. И дети, и взрослые.

Это место, как следует из названия, занималось реабилитацией детей. С нами часто разговаривали психологи, мы учились в школе, нас обучали некоторым бытовым навыкам и, казалось бы, обычной гигиене. А всё потому, что родители нас в это не посвящали.

И я был крайне активным в жизни приюта. Был старательным и послушным ребёнком. Старался всем помогать, угождать и показать свою полезность. А всё ради слова «молодец». Ко мне в семье никогда не было достаточно любви и понимания. Родители этого не показывали. Точнее, они даже называли моё существование ошибкой. До этого столько похвалы со стороны взрослых и сверстников я не получал за всю жизнь. Это действительно помогло мне.

Правда, со временем моё желание угодить всем становится для меня проблемой. Других детей в приюте начали использовать моё желание всем помочь в своих интересах, много чего прося, но не давая никаких благодарностей взамен. Тогда в это вмешались воспитатели, говоря начинать отказывать в некоторых просьбах, при этом хваля за это, постепенно избавляя от прежнего образа мышления.

Но Игорь не был готов мириться с произошедшим. Временами он пытался сбежать, только вот безуспешно. Его вскоре ловили.

Так через некоторое время нас отправили уже в детский дом, разлучая с появившимися не так давно друзьями и полюбившимися взрослыми.

В тот день мы оказались перед его массивными, полностью чёрными железными дверями. Со стороны это здание напоминало обычную школу, сильно изуродованную временем. Стены покрыты потёртостями и царапинами, а двери скрипят на креплении.

В приёмной нас встретил работник в белом халате, смотревший на нас устало, но по-доброму. За окном бесснежная зима. Не было ни зелени на деревьях, ни цветов, только серый двор с железным забором, которым владели лишь уродливые поделки из старых шин: совы, собаки и коты. Стоит признать, поделки из шин никогда не бывают хорошими.

Сначала мне показали мою комнату: шесть кроватей, столы, шкафы для одежды и занавешенное окно, через которое просачивался неяркий свет. На стенах в коридоре висели фотографии счастливых детей. Работники рассказывают и показывают, где находятся вещи для личной гигиены, туалеты, ванные, куда можно обратиться за помощью. Потом меня познакомили с остальными детьми. Большинство из них на удивление были дружелюбными. С ними я смог подружиться. В большинстве своём не сильно всё отличалось от приюта.

И, наконец, я пошёл в новую для себя школу. В общеобразовательную. С детьми, у которых есть родители. Там-то я и познакомился с ним.

Георгий.

Плохо обращался с учителями, имел наглую манеру поведения, не привыкшую отказывать себе в удовольствиях. Станет главным заводилой в классе, старшим на районе, «жизнь ворам, смерть мусорам», познавшим «романтику воровской жизни» и так далее и тому подобное. Тот, кого сейчас я без зазрения совести могу назвать человеческим мусором. Настоящим отбросом.

Иногда я встречался с ним по дороге из детского дома в школу. Из-за этого мы вскоре сдружились.

В нашем классе были три человека, над которыми многие потешались. Две девочки. Одна полная с каким-то небольшим тёмным шершавым участком на толстой шее, другая высокая девочка в очках, только очень заторможенная и стеснительная, говорящая с сильными заиканиями и, очевидно, чем-то больная. Третий — очень низкий мальчик, активный, готовый на всё ради «друзей», в число которых входил Георгий. На самом же деле это, наверно, что-то вроде самообмана. Он действительно верил, что они его друзья, в то время как на самом деле им помыкали, как хотели.