Сладкий роман - Людмила Бояджиева

Расстались мы все на причале в Барселоне. Сол запер яхту, отдал причальный жетон дежурному и высоко подбросил сверкнувшие в утреннем солнце ключи.

— Я прямо отсюда к владельцам этой посудины. Поблагодарю и сдам «права». Их вилла поблизости. Благодарю за компанию, было приятное путешествие. Созвонимся, — бросил он мне и протянул руку Чаку.

Мы остались вдвоем на причале, как пять дней назад, — он со своими сумками, я — в белом клубном костюме, с курортным чемоданом в руке.

Забавно, но за все эти дни мы и словом не обмолвились о дальнейших планах, будто наше плавание — совершенно отдельный, несовместимый с остальным бытием эпизод — цветок, приживленный к бесплодному кактусу. Я часто вспоминала тот день, когда смотрела вслед удаляющемуся Чаку с лестничной площадки своего парижского дома и думала о том, что никогда больше не окажусь в его объятиях. Опустившаяся, увядшая Дикси с букетом сочных, алых роз, означающих страсть. Я не поставила цветы в воду, приговорив их к мучительной смерти — пусть изнемогают от жажды, сваленные на пыльной столешнице, ненужные, забытые. Как забыта и брошена была я…

Чак не узнает о причиненной мне боли и о том, что кроме интересующих его «приспособлений», у меня имеется нечто, именуемое душой. Ведь это относится к «симфониям и сонетам»? области столь же недоступной «неутомимому фаллосу», как птичий щебет или морской прибой глухому.

— Куда ты теперь? — небрежно поинтересовалась я.

— Домой. Ты знаешь мои координаты… Дикси, я буду вспоминать наши забавы, — заверил он кислым голосом. (Может, так тоже объясняются в любви?)

— А я буду скучать и уйду в монастырь. Либо утоплюсь, — пообещала я, скрывая корявой шуткой свою тоску. Он даже не спросил, куда и каким рейсом я лечу, — может, мы оказались бы попутчиками.

— Извини, детка, мне надо торопиться, — он на секунду обнял меня и ободряюще потрепал по заду.

Поцелуй вышел официальным, как у членов советского правительства. На мачту опустевшей «Лолы» по-хозяйски насели, нагло галдя, чайки.

ПРИЗНАНИЯ И ЗАВЕРЕНИЯ

Я вернулась в свою парижскую квартиру и стала думать, чем бы себя занять. Кроме продавщицы и швеи на ум приходила лишь панель. Конечно, в том смысле, что можно было, наконец, проявить благосклонность к одному из претендентов на вакантную должность «содержателя». В результате я стала брать на дом подработку в виде финансовых отчетов небольшой фирмы, что вполне соответствовало моему незаконченному образованию и незавершенному все же отвращению к жизни.

Прошло почти два месяца с незабываемых дней нашего путешествия. В Париже вовсю бушевала весна, все цвело, сверкало и призывало к плотским радостям. Целовались буквально везде, даже за окошечком банка (вот бы папа порадовался!). Меня задевали на улицах и сразу множество приятелей вспомнило мой номер телефона. Но вирус всеотрицания, поселившийся во мне после миражного счастья, подначивал к монастырскому уединению и самоистязанию. Наверно, поэтому в один прекрасный день, когда меня в очередной раз навестил Сол, я переспала с ним. Просто так, по-дружески, в порядке сотрудничества и в знак того, что не держу ни зла на душе, ни камня за пазухой, ни каких-нибудь изъянов в других местах.

— Спасибо, Дикси. Это царский дар побирушке, — он был готов прослезиться, нащупывая на тумбочке сигареты. — Скажи честно, я очень противный?

— Прекрати канючить! Для твоего возраста ты просто жеребец. И, насколько я знаю, пока что тебе не приходилось покупать женщин? — Я почти не лукавила. Скрыв только то, что в постель с Солом ни за что больше не лягу. Ни за какую дружбу или контракты.

Нет, он не нуждался в гормональных инъекциях, поднимавших потенцию. В постели Соломон-бельгиец оказался простым работягой, робким и исполнительным одновременно. Наверно, его кто-то испугал в этом плане в юности.

— Знаешь, детка, у меня была очень строгая мать, Царство ей небесное. Что в ранце лежит всегда проверяла, в карманах рылась. Боялась, что я закурю или спрячу какую-нибудь прокоммунистическую литературу. Тогда все помешались на кубинцах. И однажды нашла презервативы. Мы надували их под краном и брызгались. Но она, со свойственной ей «опытностью» уверяла, что предмет использован по назначению… Меня отвели к психиатру.

Ты представляешь, одиннадцатилетний, кривоногий пацаненок, и без того круто закомплексованный своей низкорослостью и неспортивностью, на допросе у доктора, видящего в нем маленького извращенца… Уф… Как я вообще после этого решился подойти к особе женского пола на предмет совокупления, — не пойму. Слава Богу, она привязалась ко мне сама. Это было уже в колледже, после вечеринки. Деваха шустрая и полненькая. Мы изобразили что-то в кустах её садика под печальный зов матери: «Матильда! Матильда!» Ее звали Матильдой… Она была единственной, кого я сумел полюбить…

Затем ушел в армию, писал письма, вставил в рамочку её фото, приезжал на каникулы. Мы трахались вовсю — на чердаке, в кабинете её отца, пока он музицировал в гостиной, во дворе, у реки… — в общем, как кролики. Вернувшись в строй, я чуть не сошел с ума от любви, строча каждый день письма со стихами, рисуночками, переводными картинками, открытками. Куда там, — я готов был выложить самого себя…

Она вышла замуж за месяц до моего возвращения и переехала в другой город. Больше мы не виделись. Но ко мне привязалась её подружка-наперсница, которой, как выяснилось потом, Матильда такого про меня нашептала! Подружка и внешне была поаппетитней и смотрела на меня страстно, да и в любовных делах ничем сбежавшей Матильде не уступала. Но перелюбливать я уже не смог. Зато получил репутацию лучшего кобеля в нашей округе. Округа-то, тьфу! два переулка. Но до сих пор держу хвост пистолетом… Это я с тобой такой робкий, крошка. — Сол повернулся ко мне и кончиками пальцев провел по моему лицу, шее, груди, восторженно и трепетно, будто прикоснулся к полотну Рафаэля или Тициана.

— Не по карману ты мне, детка, образно говоря. Извини! — Он быстро встал и натянул брюки.

Несомненно, рядом со мной он остро чувствовал свою кривоногость, плешивость и все то, чем мог и похвастаться перед другой. Да, мы не смогли бы стать парой, что и говорить, но «подружками» — вполне.

— Будь умницей, Сол, завари кофе и посиди со мной. Можно, я не буду одеваться? Сделаем вид, что мы давно женаты. Это ведь почти и вправду так… А теперь располагайся рядышком и слушай. Ой, какой горячий! Я обожглась!

Сол заботливо подул на мои губы и послушно уселся в кресло.

— Все эти два месяца я думала, что жить не могу без Чака. Понимаешь, те семь лет после нашей первой встречи я относилась к нему кое-как: сама увлекалась и все его блядства не замечала, а теперь — просто тянет! Не пойму, это физическое или душевное?