Фантасмагория смерти - Екатерина Останина

Повальную эпидемию самоубийств спровоцировала гибель лакея маркиза де Куньи. Это событие произвело в Париже огромную сенсацию, и газеты перепечатывали сообщения тюремных сводок: «Несчастный случай омрачил нам весь день. В то время как молодежь играла в саду в городки, несчастный заключенный по имени Кюни, служивший раньше лакеем у бывшего маркиза де Куньи, перерезал себе горло в одной из камер. Об этом самоубийстве узнали только четверть часа спустя. Прибывший только за два дня перед тем Кюни ночевал в общей камере и рассказывал всем о своем горе; на другой день он впал в меланхолию. Тщетно все старались его развлечь. Он сам отточил свой нож и написал духовное завещание, которое и было найдено в его камере при составлении чиновниками протокола об этом происшествии».

Немедленно вслед за самоубийством Кюни, умершего не сразу, последовали другие. В частности, после газетного сообщения банкир Жирардо покончил с собой, нанеся себе семь ударов ножом. Сводили счеты с жизнью как представители аристократии, так и люди из низших сословий. Немедленно после самоубийства Кюни покончили с собой маркиз де Ла Фар, кардинал Ломени де Бриен, архиепископ города Сан и бывший министр Людовика XVI, и республиканец, довольно известный военный, потерявший ногу во время осады Гента, Ахилл Дюшателе. Оба они тоже содержались в тюрьмах, причем последний еще в 1790 году прославился тем, что сочинял и расклеивал по Парижу листовки, призывавшие к свержению Людовика XVI c престола. Как видим, и те и другие представители группировок, разительно отличавшихся политическими взглядами, не видели смысла жить в обстановке тотальной головорубки.

Как бы сказали наши современники, по тюрьмам словно отдали некий таинственный пароль, услышав который заключенные кончали с собой в устрашающей, геометрической прогрессии. По сводкам Люксембургской тюрьмы, осужденный Леран, едва попав в место своего заключения и даже не дойдя до камеры, бросился из окна на каменную балюстраду перистиля здания. Прохожие в ужасе шарахнулись от огромной лужи крови, перемешанной с мозгами, и зрелище это было не для сла– бонервных, даже не для людей, казалось бы, ко всему привыкших в годы тотального террора.

В тюрьме Бисетр еще один заключенный, древний старик, принесший с собой в камеру солидную сумму денег, швырнул свои сбережения в выгребную яму, после чего взял бритву и устроил себе харакири в традициях японских самураев.

Покончил с собой в тюремной камере сапожник Люлье, принявший революционные перемены со всей силой присущего ему фанатизма. Он был известен тем, что выставлял свою кандидатуру на пост парижского мэра против доктора Шамбона. Люлье перерезал себе бритвой плечевые вены. По поводу смерти этого человека один из журналистов написал, что тот «решил покарать себя самого собственноручно за многочисленные плутни и мошенничества».

Провинция также оказалась охваченной этой страшной эпидемией самоубийств. Например, бывший якобинец Шарль, проживавший в Лионе, выбрал ужасный способ ухода из жизни: он проглотил огромное количество гвоздей, которые прокололи его пищевод и глотку. Еще один заключенный, врач Жоне, имел более ясное представление, как достаточно быстро и безболезненно свести счеты с жизнью. Он часто говорил друзьям, что ему известны многие растения, способные избавить несчастных от гнета любого тирана. Вскоре он действительно приготовил сильнодействующий яд и принял его.

Однако не всем удавалось уйти из жизни так легко, к тому же многие не имели под рукой хоть сколько-нибудь подходящего для этой цели оружия. Так, один из заключенных воспользовался осколком бутылочного стекла – орудием совершенно ненадежным, но даже с его помощью он ухитрился вскрыть себе вены в тридцати местах. Войдя наутро в камеру, тюремщики обнаружили его буквально плавающим в луже крови, но еще дышавшим. Несчастного поторопились тотчас же отправить на гильотину, пока тот подавал признаки жизни.

Никого не останавливал приказ Конвента, созданный под личным руководством ужасного Фукье-Тенвиля, что имущество самоубийц будет немедленно конфисковано в пользу республики. Некоторые историки утверждают, что самоубийства во времена революционных потрясений унесли жизни гораздо большего количества людей, чем сама гильотина, хотя этот факт и представляется достаточно спорным, тем более что кончать с собой предпочитали все же те, чья участь давно была предрешена, и впереди их ждали лишь та самая гильотина и палач Сансон.

Только в исключительных случаях люди решались покончить с собой в результате охватившего их невроза, при виде ужасов, непрерывно совершавшихся на их глазах. К таким относятся, например, неизвестный парикмахер, содержавший свое заведение на улице Св. Екатерины Культурной, который, узнав о казни короля, буквально на следующий день перерезал себе горло бритвой. По аналогии с этим случаем неизвестная женщина после казни Марии Антуанетты утопилась в Сене. В тот же день бывшая горничная королевы выбросилась из окна дома, при этом разбившись насмерть.

О подобных случаях можно было бы рассказывать бесконечно, но этот список может стать поистине утомляющим. Однако в качестве заключения приведем слова известного психиатра Фальрета, объясняющего столь грустный феномен следующим образом: в моменты политических катаклизмов «самоубийства учащаются… потому что возбужденное событиями воображение преувеличивает опасность и человек из одной боязни, что он не сможет ее победить, заранее уже падает духом… Жизнь теряет свою цену, потому что всякий считает себя обреченным заранее».

Во времена Великой французской революции многие люди лишали себя жизни с улыбкой на устах. Они воспринимали смерть как спасение от массового скотского избиения, желая избавиться от безумств, чинимых обезумевшей толпой, в единый момент обнаружившей все дремавшие дотоле в подсознании животные инстинкты. Таким образом, нельзя ошибиться, утверждая, что все без исключения революции по своей сути являются массовым сумасшествием, и старый строй рушится ценой целого моря крови и тотальной потери рассудка. В заключение же неизменно происходит и падение нового строя, который увлекает за собой в небытие и тех, кто так страстно стремился к нему и кто разрушал на своем пути все и вся с фанатизмом и непоколебимой уверенностью в собственной правоте. Если бы потомки смогли извлечь правильный урок из подобной закономерности!

Глава 2 «Не приведи Господь увидеть русский бунт – бессмысленный и беспощадный»

Прав, тысячу раз был прав Александр Сергеевич, произнося слова, ставшие названием этой главы. Сколько жизней он унес, этот бунт, сколько крови пролил, сколько слез… А сколько пролилось ее потом, когда победители выкорчевывали инакомыслие? И до него, в попытке бунт предотвратить, сколько человеческих жизней было загублено!

Свобода, равенство, братство… Пожрав своих врагов, революция всегда принимается за своих детей, за тех, кто делал ее, свергал ненавистный строй, а затем… Затем боролся за власть и местечко посытнее – такова уж человеческая натура. Романтики, герои, они гибнут первыми или тихо уходят в тень, не желая или просто не имея сил драться за свою долю добычи, оставляя все тем, кто хочет и еще имеет желание ловить рыбку в мутной послереволюционной водичке, для кого лозунги их – прикрытие в грызне за власть и достаток.

А те, кто боролись с ними, с бунтарями, революционерами, не приемлющими компромиссов с властями, желающими вдруг и разом облагодетельствовать свой народ, те, кто сражался «за веру, царя и Отечество», – неужели они лучше? Мучились ли они бессонными ночами, слыша стенания душ убиенных борцов за свободу, или посылали толпы на смерть, не моргнув глазом?

Нет, не было чистеньких ни в том, ни в другом лагере. Террор противостоял террору, смерть – смерти. Революционеры стреляли, взрывали, травили; монархисты вешали, ссылали в Сибирь, на Колыму, отправляли на каторги, натравливали погромщиков. Нельзя, простите, в белых перчатках отхожие места чистить, не получается, оттого, видимо, что грязи много – запачкаешься, как ни старайся остаться незапятнанным. В таких условиях или стой в стороне, не борись, не лезь в драку, или имей силу признать, что цель твоя превыше тебя самого и что для достижения ее пойдешь – да уже пошел! – на все, и ты применишь любые средства. Но такие душевные силы на такое признание, пусть и самому себе, находят лишь очень немногие. Вот и имеем мы приторно-сладкие портреты лидеров, написанные их сторонниками, и ядовито-горькие, нарисованные противниками. Обели себя и очерни врага – вот одно из основных правил во время революции, во время русского бунта, бессмысленного и беспощадного…

Выстрел в опере. Пётр Аркадиевич Столыпин

В Киевском оперном театре 14 сентября 1911 года собралось на редкость изысканное общество. Актеры заметно нервничали – еще бы, представление почтил своим высочайшим присутствием сам Его Императорское Величество Николай II Романов. Музыканты, налаживая инструменты и разворачивая партитуру, невольно косились на ложу, где расположился государь со свитой, но неменьшее внимание привлекала фигура высокого, атлетически сложенного человека, прислонившегося к рампе. Никто из музыкантов не был преступником – упаси Бог, да разве же охрана допустила б! – но близкое присутствие Его Высокопревосходительства министра внутренних дел и председателя Совета министров Столыпина Петра Аркадиевича способно было повергнуть в трепет не только музыкантов, но и более значительных людей. Всегда есть шанс привлечь отнюдь не благосклонное внимание сильных мира сего глупым и ненужным словом. Приближался второй акт пьесы.