Сентябрьские огни - Карлос Сафон

Исмаэль до конца дней запомнит последние минуты жизни Лазаруса и его спутницы. У него перед глазами стояла картина, как Лазарус целует любимую в лоб. Юноша дал себе тогда клятву, что сохранит секрет кукольника до самой могилы.

В свете занимавшегося дня стали видны облака пепла, плывшие к горизонту над окрашенной багрянцем лагуной. Постепенно, по мере того как рассвет рассеивал туманную дымку над Английским пляжем, над кронами деревьев, за лесом, выступали руины Кравенмора. Витые столбы сизого дыма подпирали небо, прокладывая в облаках черные бархатные колеи — тропинки, которые пересекали разве что стаи птиц, летевшие на запад.

Сумеречная завеса ночи не спешила отступать, и золотисто-красная дымка, застилавшая вдали островок маяка, расходилась белыми перьями, которые подхватывал и уносил утренний бриз.

Ирен с Исмаэлем сидели на белой пелене песка, на полпути в никуда, и наблюдали, как истекают последние минуты долгой ночи лета 1937 года. Молча взявшись за руки, они дождались, когда первые бледно-розовые проблески солнца, пробившиеся сквозь облака, выстлали сверкающим жемчугом дорожку в отрытое море. Башня маяка выступила из тумана, темная и одинокая. Легкая улыбка тронула губы Ирен. Она поняла, что зарницы, которые местные жители видели во мгле, погасли навсегда. Сентябрьские огни ушли на рассвете.

Больше ничего, даже воспоминания о событиях того горестного лета, не могло удержать неприкаянную душу Альмы Мальтис, заблудившуюся во времени. Пустив свои мысли плыть по воле волн, Ирен посмотрела на Исмаэля. Глаза ее щипало от слез, но девочка не собиралась их проливать.

— Пойдем домой, — сказал он.

Ирен кивнула, и вместе они побрели по берегу назад, в Дом-на-Мысе. По дороге девочка думала лишь об одном: в мире света и тени каждый человек должен найти свой собственный путь.

Намного позже, когда Симона пересказала им исповедь Тени, подлинную историю Лазаруса Жана и Альмы Мальтис, все части головоломки встали на свои места. Однако тот факт, что они получили возможность понять, что же произошло в действительности, уже никак не мог изменить ход истории. Проклятие преследовало Лазаруса Жана с детства и до самой смерти. И смерть была для него единственным выходом, что он сам понял в последний момент. Ему не оставалось больше ничего, кроме как отправиться в последний путь и воссоединиться с Альмой там, где над ним уже не были властны ни Тень, ни злые чары неведомого императора теней, скрывавшегося под именем Даниэля Хоффмана. Даже он, со всем своим могуществом и коварством, не мог порвать связующую нить между ним и Альмой, простиравшуюся за пределы жизни и смерти.

26 мая 1947 года, Париж.

Дорогой Исмаэль!

Прошло много времени с тех пор, как я писала тебе в последний раз. Очень много. Наконец, около недели назад, свершилось чудо. Все письма, которые ты столько лет посылал на мой прежний адрес, нашли меня благодаря доброте нашей соседки. Бедной женщине почти девяносто лет! Она все эти годы хранила твои письма, надеясь, что однажды за ними кто-нибудь придет.

Я читала их, перечитывала и читала снова досыта. Я сберегу их как самое ценное из сокровищ. Причины моего молчания и долгого отсутствия мне трудно объяснить. Особенно тебе, Исмаэль. Особенно тебе.

Разве могли представить двое детей, сидевшие на пляже в то утро, когда тень Лазаруса Жана сгинула навсегда, что над миром нависла тень гораздо страшнее. Тень ненависти. Наверное, мы все не раз вспоминали о Даниэле Хоффмане и его «работе» в Берлине.

Потеряв связь с тобой в ужасные годы войны, я написала сотни писем, которые так и не дошли к тебе. Мне до сих пор интересно, куда они подевались, где нашли пристанища все слова и мысли, которыми мне было важно с тобой поделиться. Я хочу, чтобы ты знал: в течение всех этих мрачных лет память о тебе, воспоминания о лете, проведенном в Голубой лагуне, являлись для меня светочем, источником жизни, силой, помогавшей выживать день за днем.

Наверное, ты знаешь, что Дориан пошел в армию добровольцем и отслужил два года на севере Африки. Брат вернулся с кучей медалей — дурацких жестянок — и ранением, из-за которого он будет теперь хромать до конца дней. Но ему повезло. Он вернулся. Тебя наверняка обрадует, что он нашел наконец работу в кабинете картографии торгового флота. В редкие минуты, когда его оставляет в покое Мишель, невеста (видел бы ты ее…), он путешествует с компасом по всему миру от полюса до полюса.

Что я могу сказать о Симоне. Я завидую ее стойкости и цельности, спасавшей нас столько раз. Военные годы были для нее тяжелыми, возможно, тяжелее, чем для всех нас. Она никогда не заговаривает об этом, но когда я вижу, как она молча сидит у окна и смотрит на прохожих, я спрашиваю себя: о нем она думает? Она не любит выходить из дома и проводит много времени в одиночестве, за чтением. У меня ощущение, будто она перешла через мост, до которого я не знаю, как добраться… Иногда я застаю ее со старыми фотографиями отца, в слезах.

Что касается меня, со мной все хорошо. Месяц назад я уволилась из госпиталя Сен-Бернар, где работала последние несколько лет. Его собираются снести. Надеюсь, что со старым зданием исчезнут также и воспоминания об ужасе и страданиях, которых я навидалась там в годы войны. Думаю, я тоже изменилась, Исмаэль. Что-то произошло внутри меня.

Я видела вещи, которые по всем мыслимым и немыслимым законам не должны происходить… В мире есть тени, Исмаэль. Тени намного хуже, чем призраки, с которыми мы сражались в памятную ночь в Кравенморе. Тени, на фоне которых забавы Даниэля Хоффмана покажутся всего лишь детской игрой. Тени, которые вырастают в душе каждого из нас.

Порой я радуюсь, что папы нет с нами и он не может их увидеть. Но ты еще подумаешь, что я утратила вкус к жизни. Ничего подобного. Как только я прочитала твое последнее письмо, сердце у меня вздрогнуло. Будто солнце выглянуло после десяти лет пасмурных дождливых дней. Я снова побывала на Английском пляже, острове маяка и снова рассекала воды лагуны на «Кеанеос». То время навсегда останется самым счастливым в моей жизни.

Признаюсь тебе по секрету. Много раз, зимними ночами в войну, когда в темноте звучали крики и выстрелы, я мысленно снова уносилась далеко. Я возвращалась к тебе и лелеяла воспоминания о часах и минутах, которые мы провели вместе на острове маяка. Хорошо бы мы никогда оттуда не уезжали. Хорошо бы тот день никогда не кончался.

Вероятно, тебя интересует, замужем ли я. Отвечаю — нет. Я не испытывала недостатка в поклонниках, ты не думай. Я все еще девушка, которая пользуется успехом. Были и женихи. Они приходили и уходили. В военную пору очень трудно оставаться в одиночестве. Я не такая сильная, как Симона. Но ничего серьезного. Я поняла, что одиночество порой — это путь к покою. А я месяцами не желала ничего иного, кроме покоя.

Вот и все. Или ничего. Как передать тебе, что я чувствовала, о чем думала все эти годы? Я предпочла бы забыть о них, как по мановению руки. Я хотела бы, чтобы последним из сохранившихся у меня воспоминаний остался рассвет, который мы встретили на пляже, а все, что произошло потом, превратилось бы в кошмарный сон, не более. Я хотела бы вновь стать девочкой пятнадцати лет и ничего не знать об окружающем меня мире, но это невозможно.

Я больше не хочу писать. Я хочу, чтобы в следующий раз мы говорили с тобой, глядя друг другу в глаза.

Через неделю Симона уедет на пару месяцев к сестре в Экс-ан-Прованс. В тот же день я отправлюсь на Аустерлицкий вокзал и сяду на поезд до Нормандии, как и десять лет назад. Не сомневаюсь, ты меня встретишь, и я узнаю тебя в толпе. Я узнала бы тебя и через тысячу лет. Я давно это поняла.

Вечность назад — в самые тягостные дни войны — мне приснился сон. Мне снилось, будто я снова иду с тобой по Английскому пляжу. Садится солнце, и остров маяка едва виден во мгле. Все как и прежде: Дом-на-Мысе, лагуна… И даже руины Кравенмора за лесом. Только мы с тобой изменились. Мы состарились. Ты больше не можешь ходить в море, а у меня волосы сделались седыми, как снег. Но мы вместе.

С тех пор я твердо знала, что рано или поздно, не важно когда, наступит и наше время. И далеко-далеко сентябрьские огни вспыхнут для нас, и на этот раз никакие тени не встанут у нас на пути.

Отныне и навсегда.

Примечания

1

Спортивная игра, бросание шаров. — Здесь и далее примеч. пер.

2

Карта «Дьявол» в таро считается одной из самых плохих карт. Она имеет несколько истолкований, в том числе карта показывает, что человек играет с огнем и должен быть осмотрительным, чтобы не обжечься. Также означает искушение, заманивание в ловушку.

3

Букв. «человеческий двойник» (нем.), доппельгангер.