Владимирские просёлки - Владимир Солоухин

Мы, конечно, заметили, что новый автомобиль ГАЗ-69 остановился, подъехав вплотную к нам, но не сразу заметили, что из автомобиля более чем пристально наблюдает за нами человек, главным образом за Серегой. Что ж, этому не нужно было удивляться. Серегина борода начала даже и кучерявиться, а так как она была очень черна, то в любую минуту и могла стать предметом бескорыстного созерцания прохожего или проезжего зеваки.

Человек смотрел, смотрел и вдруг робко, полувопросительно сказал:

– А я вас знаю, вы Куприянов.

Серега, глотавший в это время очередную пригоршню смешанных ягод, поперхнулся и даже закашлялся.

Не будем описывать в подробности, как один из них не мог вспомнить, а другой говорил: «А ну-ка, вспомни», и как наконец дело разобралось.

Серега, учась в институте живописи, приезжал на летнюю практику в село Омутское, неподалеку от Суздаля. Там он жил в избе одного колхозника, а человек, узнавший его теперь, был тому колхознику сосед.

– Так вас тогда председателем колхоза избрали, – окончательно вспомнил Серега. – И вы еще до сих пор никуда не сбежали?

– Почему?

– Колхоз-то, я помню, очень плох был.

Наш новый знакомый засмеялся.

– Садитесь в машину, так и быть, прокачу, покажу свое хозяйство.

– Нет, нам нужно на Мстеру пробираться, а Омутское – в другой стороне.

– Садитесь, не пожалеете. Докуда вы дошли бы сегодня за день?

– Ну… Судя по карте, дошли бы что-нибудь до Сергеихи.

– Будете к вечеру в Сергеихе. Сам на этой машине отвезу. Садитесь.

Мы сели. Александр Федорович – так звали председателя – и Серега всю дорогу вспоминали разные обстоятельства того лета, когда село наводнили московские практиканты-художники, вспоминали общих знакомых, жителей деревни и студентов.

Впрочем, дорога была не длинна. Вскоре остановились у нового дома колхозной конторы. Председатель захлопнул дверцу, отдал распоряжение насчет машины и повел нас по хозяйству. Чем дальше мы шли, тем более и более удивлялся Серега.

– Откуда у вас это все? Ведь ничего этого не было!

– Да, – соглашался Борисов. – Пять лет назад были одни у колхоза долги. Триста пятьдесят тысяч долгу! Мало того, на втором году моего хозяйствования цифра выросла до шестисот тысяч. Долгов этих давно нет, а доходишко наш за прошлый год оказался поболее миллиона.

– Но как вы добились?

Жалко, что Борисов не умел живо рассказывать. Жалко также, что он слишком рано узнал нашу принадлежность к людям печати. Казенные фразы уровня районной газеты так и сыпались из его уст. Впрочем, смысл был ясен: пришел к руководству хороший хозяин с твердой, честной рукой.

– Организация земельных площадей, – загибал Борисов один палец. – Агротехнические мероприятия, – загибал другой. – Наведение порядка с колхозниками, то есть установление дисциплины путем заинтересованности в труде. Почему вырос долг на первых порах? Потому что мы, несмотря на бедность, закупили гору удобрений. «Окупится», – говорил я колхозникам. И правда, окупилось. Теми удобрениями мы вели двухкратную подкормку и получили тяжелый урожай. Несмотря на бедность, мы купили также гору соломы и стали нарочно валить ее под ноги скоту в подстилку. Вся она превратилась в навоз, навоз превратился в хлеб, а хлеб вернул нам деньги сторицей.

Несмотря на бедность, мы купили две автоцистерны – возить барду. Барда – это отходы на водочных заводах, очень питательна для скотины. Ею мы стали поить коров, коровы прибавили молока, молоко прибавило денег.

Когда я пришел, средняя омутская корова давала тысячу четыреста литров. В этом году она дает три тысячи; Рост более чем в два раза…

Разговоры эти велись на ходу. Тем временем мы то осматривали строительство кирпичного четырехрядного коровника, механизированного, с автопоилками, то строительство водопровода к этому коровнику, то уже отстроенные силосные башни, то кукурузу, выросшую у Борисова до невиданной на Владимирщине почти метровой высоты.

– Может, лучше бы подсолнух или вику, – заикнулся я, чтобы услышать мнение Борисова о кукурузе.

– Вика как зеленый корм, силосовать ее бессмысленно, нам же нужен силос.

– Подсолнух тоже силосуется, а ухода за ним меньше.

Борисов ответил так, как не отвечал нам еще никто: вот что значит хозяин.

– Думаем только о том, что легче, а вкус ведь тоже у каждого растения свой. Кукуруза вкусна и питательна, а подсолнух – палки. Ну, конечно, хлопот с ней много. Впрочем, хорошему председателю никакая кукуруза не страшна!

– Скажите, положа руку на сердце: отменили бы сейчас кукурузу, сказали бы: хочешь – сей, хочешь – нет, ведь не стали бы небось сеять, а?

– Сеял бы и тогда, – убежденно ответил омутской председатель. – Но честно скажу – не столько. Понемногу освоение вел бы, а освоив, увеличивал. Но честно скажу, сеял бы и тогда.

Прошли мы и вдоль села. То и дело среди старых попадались новые, свежесрубленные избы.

– Строятся колхозники?

– Это городские. Ко мне ведь из города народ переселяется.

– Как из города? Что вы говорите?! До сих пор мы наблюдали обратное.

– А чего им не переселяться – выгодно. Возьмем шофера. Сколько он заработает в городе на автобазе? Восемьсот рублей. А у нас этот шофер получит семьдесят пять трудодней в месяц. Пятнадцать рублей стоимость трудодня. Выходит, больше тысячи[3].

У нас доярки по тысяче сто трудодней вырабатывают. Значит, пятнадцать тысяч рублей в год, да молока полторы тонны, да теленка – всего более двадцати тысяч. Через год закончим все капитальное строительство, и трудодень наш установится на уровне. Он будет стоить двадцать пять рублей. Смогут ли тогда горожане тягаться с нашими колхозниками! То-то и оно! Уже шестнадцать семейств переехало в Омутское из Суздаля. Колхоз наш как пшеница, что набрала силы от своевременных дождей, и никакая засуха ей не страшна. Не страшно ничего – никакие неожиданности, если сил набрали, как та пшеница…

Показав свое хозяйство, Борисов посадил нас в автомобиль, и часа через два мы оказались в Сергеихе.

Солнце было еще высоко, останавливаться на ночлег не имело смысла, и мы пошли вдоль деревни в ту сторону, где за околицей обозначался зубчатый лес.

Однако, прежде чем мы попали в него, пришлось пересечь несколько полей, в том числе одно гороховое. Ярко вспомнилось детство. Бывало, насмотревшись военных кинофильмов, да и побаиваясь сторожа, километр ползем на животе от леска до гороха, зато как заляжем на полдня – и наедимся досыта, и в рубашку накладем так, что вокруг живота образуется вроде спасательного круга. Особенно сладки и сочны не пузатые, зачерствевшие стручки, а тоненькие лопаточки. Лопаточки те можно жевать прямо с кожурой. Так они еще сочнее и слаже.

Начался лес. По извилистой лесной тропинке мы углубились в зеленый массив Дюкова бора.

Все же много прошло времени, как начали мы поход около деревянного моста через реку Киржач. Брусника тогда цвела крохотными душистыми колокольчиками, а теперь розовеют брусничные ягоды. Черника тоже была в. цвету, а теперь созрела. Когда идешь лесом, невольно хватаешься за древесные ветви, протянувшиеся к тропинке. В начале похода попадали под руку мягкие, нежные мутовки елей – словно сочная трава. Раздавишь сочную мутовку – ладонь остро и свежо пахнет хвоей. А теперь схватишься за еловую ветку и уколешь руку. Окрепли, возмужали мутовки, затвердели нежные весенние иголочки.

Хорошо утоптанная тропинка привела к живописному болоту, образовавшемуся из лесной заплывшей речки. Яркая зелень камыша перемежалась здесь с белыми облаками цветущего дягиля, распространяющего вокруг свой неповторимый, я бы сказал, речной аромат. Заросли кудрявого ивняка, сплотившегося по берегу болота, сдерживали напор елового леса. Над болотом – лава. Шириной в три доски, она убегает вдаль, суживаясь от расстояния и теряясь в кустарнике на противоположном берегу болота. С одной стороны к лаве приделаны перила, чтобы держаться при переходе. Длина лавы никак не меньше ста пятидесяти метров. Когда зайдешь на середину ее, направо и налево открываются живописные виды болота, окруженного лесом. Кое-где виднеются брошенные в яркую зелень черные зеркала воды. Там цветут желтые кувшинки и белые водяные лилии. Скорее всего – река еще сохраняет свою текучесть и пробирается сквозь плотную зелень незаметными струйками.

Как скоро кончилась лава, тропинка взбежала на безлесый пригорок и, устремившись по нему наискось влево, привела к крайнему дому неведомой нам деревни.

После Сергеихи, а особенно после Омутского, деревня эта произвела невыгодное впечатление. Дома старые, почерневшие, в большинстве покосились. Сквозь крыши домов местами проглядывает решетник. Стекла в окнах составлены из небольших кусков при помощи замазки.

Одиноко и звонко тюкал молоток, отбивающий косу.

Возле одного дома сидели на лавочке несколько женщин. Мы спросили их, почему так запущена деревня. Лесу вокруг полно, а новых срубов не видно.