Четвёртая высота - Елена Яковлевна Ильина

Рядом с Гулей за кулисами стояли двое: мужчина с актёрской внешностью и красивая немолодая женщина.

— Поздравляю вас, — сказал мужчина шёпотом, — она настоящая, почти законченная пианистка.

Гуля догадалась, что пышноволосая седеющая женщина — Миррин профессор.

«Ну-ка, ну-ка, что они ещё скажут?»

Гуля придвинулась к ним поближе.

— Чудесное дарование, — шёпотом говорила своему соседу женщина-профессор, — свежее, тонкое. И так умеет работать!..

Гуля с особенным умилением смотрела теперь на свою подругу, которая так мало рассказывала ей о своих удачах и так высоко ценила каждую удачу Гули.

«Милая моя девочка! — думала она. — Как хорошо, как просто держится она на эстраде! Можно подумать, что она уже сто раз выступала здесь, в Оперном театре… А как волновалась! Настоящий талант всегда скромен».

Гуля не успела сказать всё это Мирре. Чуть только отшумели аплодисменты и счастливо возбуждённая Мирра показалась за кулисами, с эстрады прозвенел весёлый голос Миши:

— Владимир Маяковский, «Хорошо», прочтёт Гуля Королёва.

— А если плохо прочтёт? — шепнула ему на бегу Гуля и, не чуя под собой ног, выбежала на эстраду.

— Ишь ты! Ещё острит! — сказал ей вслед Миша.

А на высокой просторной сцене уже звучали те самые слова, которые каждый день слышала за последнюю неделю Фрося:

Я

земной шар

чуть не весь

обошёл, —

И жизнь

хороша,

и жить

хорошо.

Слушатели как-то сразу поверили и Маяковскому, и Гуле. Такими убедительными казались в устах этой сильной, стройной девушки простые звонкие слова:

И жизнь

хороша,

и жить

хорошо.

Гуля чувствовала, что все понимают её, согласны с ней, невольно повторяют про себя те строчки стихов, которые она бросает со сцены. И голос её от этого становился всё шире, сильней, богаче:

Лет до ста

расти

нам

без старости.

Год от года

расти

нашей бодрости.

Славьте,

молот

и стих,

землю молодости.

Гуля закончила.

— Вот это аплодисменты! — сказала ей Мирра, встречая её за кулисами. — Ты только послушай, как тебе хлопают.

— Это не мне, это Маяковскому, — возразила Гуля. — А вот когда хлопали тебе, так уж это было тебе!

— А может быть, Мендельсону?

— Ну и Мендельсону отчасти! — засмеялась Гуля.

И обе они с лёгкой душой побежали в зал смотреть, как другие участники концерта будут переживать тревоги, которые только что пережили они сами.

Кем быть?

Снова лето, щедрое, гостеприимное, ласковое. Гуля уже сдала последние экзамены, и выпускники в складчину отпраздновали окончание школы.

Теперь для всех вчерашних школьников всерьёз, вплотную встал вопрос: кем быть?

Гуля привыкла во всём советоваться с Миррой. И, не дожидаясь возвращения её с дачи, Гуля сама поехала к ней, чтобы подумать вместе и потолковать.

В сосновом лесу пахло нагретой за день смолистой хвоей. Гуля приехала с шестичасовым поездом. Уже низкое солнце широкими полосами ложилось на устланную иглами землю и красноватые стволы сосен.

Мирра увидела Гулю из окна кухни, где шли приготовления к ужину. С радостным криком: «Гулька приехала!» — она высунулась из окна, размахивая кухонным ножом.

— Ты, кажется, хочешь меня зарезать? — сказала Гуля, смеясь.

Она вбежала в кухню и сразу приняла участие в стряпне.

— Дай мне передник, Миррка, — сказала она.

И, засучив рукава, надев передник, Гуля взялась за работу — начистила целую миску картошки, а потом принялась крошить на доске свёклу и морковку.

Миррина мать ласково поглядывала на Гулю, любуясь весёлой домовитостью, с которой та хозяйничала у них на кухне.

— Твоя Гуля — прелесть! — сказала она дочери, когда Гуля, схватив ведро, побежала за водой.

— А что я тебе говорила? — с гордостью ответила Мирра.

— Куда же мы положим нашу гостью? — спросила мать Мирры, когда Гуля вернулась.

— Обо мне не беспокойтесь, — сказала она. — Я уже выбрала себе место: у вас тут есть замечательный чердачок.

— Но там же не на чем спать.

— Мы с Миррой сена притащим. Встанем чуть свет — и купаться. Да, Миррочка? Что человеку ещё нужно?

Мирра согласилась с Гулей, что больше человеку ничего не нужно.

Ночью на чердаке, на охапках свежего сена, от которого пахло полынью и мятой, девушки вели большой и серьёзный разговор.

— Знаешь, что мне пришло в голову? — говорила Гуля. — Я хочу поступить в Гидромелиоративный институт. Закончу его — и куда-нибудь в пустыню: прокладывать каналы, бороться с песками…

— В пустыню?! Вот ещё нашлась пустынница! Да ведь ты без людей жить не можешь. Нет, это тебе совсем не подходит.

— Подходит! — упрямо сказала Гуля. — О пустынях неправильно думают, Мирра. Мне рассказывал хлопец один, который недавно вернулся из экспедиции, что там идёт удивительная работа. Он очень уговаривает меня идти в этот институт.

— Ну и пусть уговаривает! Не слушай его. Пустыня — это такая мертвечина. И потом, ты так любишь воду, плавание, греблю, а в пустыне только и воды, что в какой-нибудь походной бутылке или манерке!.. [24]

— В том-то и дело, что пустыне надо дать воду, — перебила её Гуля. — И тогда она вся зазеленеет, превратится в сад. И это может сделаться на твоих глазах, под твоими руками. Нет, я хочу в пустыню!

— А театр, кино? Я всегда думала, что ты поступишь в театральную школу. А тут вдруг — нате, какой-то гидро… мидро… даже выговорить невозможно.

— Я и сама сначала хотела идти в театральную школу. Но знаешь, если бы я была настоящая, прирождённая артистка, я бы и думать не могла ни о чём другом, кроме сцены. А у меня тысяча желаний. И больше всего мне хочется участвовать в каком-то трудном, серьёзном деле, хочется бороться, встречаться с разными людьми, ездить и ходить по нашей стране.

— Ты, Гуля, ужасно любишь жизнь. Вот в чём дело!

— Да, правда, люблю. Мне бы, кажется, три жизни дали — и всё бы мало было: четвёртую подавай. А уж если всего одна в запасе, так неизвестно, с чего и начинать… И того хочу и другого — и всего по полной тарелке!

— Жадина, — сказала Мирра.

— Ага!

Гуля негромко засмеялась в темноте.

— Верно, Миррочка, верно, голубушка, я жадная. Но ты не думай, я и щедрая. Мне много нужно — и ничего не жалко. Мне кажется, ради какого-нибудь большого дела я бы и жизнь отдала. И даже не призадумалась бы. Ты мне веришь? Я