Государь (сборник) - Никколо Макиавелли

Государство совершает также большую ошибку, вседневно будоража умы своих граждан бесконечными обидами, наносимыми тому или другому из них, как это было в Риме после децемвирата. Все Десять мужей и многие другие римляне подверглись обвинениям и были осуждены в разное время; знать была объята страхом, и ей казалось, что приговорам не будет конца, пока все нобили не окажутся истребленными. Городу угрожали великие беспорядки, но тут вмешался трибун Марк Дуиллий, который издал приказ о запрещении вызывать в суд и обвинять римских граждан в течение года, и это успокоило нобилей. Отсюда видно, сколь вредно для республики или для государя держать в страхе и беспокойстве своих сограждан беспрерывными обидами и наказаниями. Нет сомнения, что трудно найти что-либо пагубнее, ведь люди, подозревающие свою дурную участь, пытаются обезопасить себя с небывалой до того отвагой и готовностью искать перемен, поэтому не следует никого никогда обижать или уж наносить обиды разом, а затем успокоить людей и дать им возможность утихомирить разлад и сумятицу в душах.

Глава XLVI

Людское честолюбие не успокаивается на достигнутом; сперва мы стараемся защититься от обид, потом начинаем обижать других

Когда римский народ восстановил свою свободу и вернулся в прежнее состояние, к тому же еще укрепив свое могущество с помощью новых законов, по всем разумным меркам казалось, что Риму наконец следовало бы успокоиться. Но на деле вышло по-другому, ибо каждый день вспыхивали новые волнения и распри. Тит Ливий с глубоким пониманием изъясняет причины этих беспорядков, и поэтому мне кажется вполне уместным привести его высказывание о том, что надменность народа или знати возрастала по мере унижения одного из них; и когда плебс удовлетворился своим положением, знатная молодежь стала задевать его, а трибуны не могли тут ничего поделать, ибо и они подвергались насилию. Нобили же, хотя и видели, что их молодежь не знает меры в своей жестокости, предпочитали, чтобы крайности совершали свои, а не плебеи. И так в своем желании отстоять свободу люди переставали кому-либо подчиняться и начинали притеснять других. Таков порядок вещей: если люди пытаются избавиться от страха, то наводят его на других, и когда желают отвести от себя несправедливость, совершают ее по отношению к другим; как будто бы необходимо либо обижать, либо быть обиженным. Отсюда виден наряду с другими один из способов погубить республику и один из путей, по которому людское честолюбие восходит от одной цели к другой, а также сколь справедливо Саллюстиево суждение, вложенное в уста Цезаря, что «quod omnia mala exempla bonis initiis orta sunt» [23] . Как уже говорилось выше, первая вещь, которой добиваются в республике граждане, лелеющие свое честолюбие, – это не терпеть обид не только от частных лиц, etiam [24] от чиновников; для этого они, дозволительными на первый взгляд средствами, обзаводятся друзьями, оказывая им денежную помощь или защищая от могущественных сограждан. Поскольку такие поступки выглядят добродетельными, все обманываются на их счет и не думают им противостоять. Не встречая препятствий, такой человек достигает положения, когда он внушает страх частным лицам и уважение – должностным. Если влияние этого гражданина не встречает противодействия и он восходит на указанную ступень, столкновение с ним становится чрезвычайно опасным по причинам, названным мною выше, в разделе о неудобствах, получивших уже некоторое распространение в городе. Тут остается либо попробовать избавиться от него, подвергаясь риску полного крушения, либо примириться с явной зависимостью, ожидая, что смерть или другой случай освободят тебя от него, потому что в таком положении, когда граждане и должностные лица не отваживаются задеть его или его друзей, ему не составит труда принудить их обижать других и выносить им приговоры в его интересах. Так что республика в своих установлениях должна предохранить себя от того, чтобы ее граждане под видом блага не замышляли чего-то другого, и предусмотреть, чтобы их авторитет служил на пользу, а не во вред свободе, что будет обсуждено нами в своем месте.

Глава XLVII

Хотя люди и обманываются в общих суждениях, о частностях они судят справедливо

Когда римский народ, как уже говорилось выше, был по горло сыт консульским званием и желал избирать на эти должности одних плебеев или умерить полномочия консулов, знать предпочла средний путь и, чтобы не допустить ни того ни другого, согласилась на избрание четырех трибунов с консульской властью, которыми могли стать как плебеи, так и нобили. Плебс пошел на это, полагая, что покончит тем самым с консулами и получит эту высокую должность в свои руки. При этом произошел следующий примечательный случай: когда нужно было назначить новых трибунов и все они могли быть плебеями, римский народ выбрал на эти должности одних нобилей. По этому поводу Тит Ливий произносит такие слова: «Quorum comitiorum eventus docuit, alios animos in contentione libertatis et honoris, alios secundum deposita certamina in incorrupto iudicio esse» [25] . Задаваясь вопросом, почему так получилось, я полагаю, дело в том, что люди часто обманываются в общих суждениях, а в частных – не особенно. Римскому плебсу казалось, что он заслуживает консульства, потому что составляет в городе большинство, подвергается наибольшей опасности во время войн и вообще стоит на страже римского могущества и свободы. Поэтому указанное выше положение представлялось ему разумным, и плебеи любой ценой хотели добиться такой власти. Но когда пришел черед судить о своих выходцах по отдельности, они убедились в слабости последних и считали, что никто из них сам по себе не заслуживает того, чего заслуживают они все в совокупности. Поэтому, устыдившись сами себя, плебеи обратились к более достойным лицам. Тит Ливий выказывает удивление перед таким решением в следующих словах: «Hanc modestiam aequitatemque et altitudinem animi, ubi nunc in uno inveneris, quae tunc populi universi fuit?» [26] В подтверждение тому можно привести еще один любопытный пример, показанный в Капуе, когда Ганнибал разбил римлян при Каннах. После этого поражения поднялась вся Италия, Капуя же была раздираема ненавистью между народом и Сенатом. Высшую государственную должность занимал в то время Пакувий Калан, который сознавал, в какой опасности находится город из-за беспорядков, и решил с помощью своего авторитета примирить плебеев со знатью. Замыслив это, он велел созвать Сенат и объявил ему, что ненависть, питаемая к нему народом, может привести к их гибели и сдаче города Ганнибалу, поскольку дела у римлян идут неважно. Затем он добавил, что если они пожелают доверить все ему, он сумеет объединить горожан, только для этого ему нужно будет закрыть сенаторов во дворце и спасти их, позволив народу назначить для них наказание. Сенаторы согласились с Пакувием, и он, заперев их во дворце, созвал народ на собрание. Здесь он объявил, что пришло время покончить с высокомерием знати и отплатить ей за прежние обиды, благо все нобили находятся в его руках; но так как он думал, что плебеи не захотят оставить город без управления, следовало назначить новых сенаторов, если старые будут перебиты. Для этого он сложил записки с именами всех сенаторов в сумку и собирался при всем народе вынимать их; так можно было бы умерщвлять сенаторов по вынутым запискам, по мере того как им будут найдены преемники. Он вытащил одну записку, и при звуке прочитанного имени поднялся величайший шум и выклики, обвинявшие этого сенатора в гордыне, жестокости и заносчивости; но когда Пакувий потребовал назначить ему замену и через некоторое время было названо имя одного из плебеев, то при этом послышались свистки, хохот и грубые насмешки в его адрес. Так продолжалось какое-то время, и все, чьи имена была оглашены, были сочтены недостойными сенаторского звания. Тогда Пакувий, воспользовавшись этим, сказал: «Раз вы считаете, что городу придется плохо без Сената, а найти замену старым сенаторам вы не можете, я полагаю, что было бы хорошо вам примириться с ними, потому что пережитый страх послужит им наукой, и вы можете рассчитывать на снисхождение, которого ожидали от других». Все согласились с этим, и таким образом было найдено примирение; когда дело дошло до частностей, стала понятной ошибка, в которую впали плебеи. Во многих случаях народы обманываются в своих общих суждениях о вещах и об их внешних проявлениях; когда же доходит до более близкого знакомства с ними, обман рассеивается.

После тысяча четыреста девяносто четвертого года, когда городские правители были изгнаны из Флоренции, здесь царила не столько организованная власть, сколько некая честолюбивая распущенность. Положение в городе становилось все хуже, и многие популяры, предвидя его крах и не замечая других причин, обвиняли некоторых могущественных лиц в том, что они из честолюбия устраивают беспорядки, чтобы распоряжаться государством по своему усмотрению и отнять у народа свободу. Названные популяры ораторствовали на площадях и в лоджиях и, хуля некоторых горожан, угрожали им, что, попав в члены Синьории, они раскроют их обман и накажут их. Случалось так, что иные из них действительно вступали в эту высшую должность, но, заняв ее и познакомившись с положением дел вблизи, они начинали понимать, отчего происходят беспорядки, и сознавать опасность и трудности, мешавшие их устранить. Уяснив, что причины неустроенности коренятся в обстоятельствах времени, а не в людях, эти ораторы меняли свой настрой и свои намерения, потому что знание подробностей снимало с их глаз пелену, застилавшую их во время общих рассуждений. Но те, кто слышал этих людей, когда они были частными лицами, и замечал, что, заняв должность, они успокоились, приписывали это не лучшему пониманию вещей, а подкупу и обману со стороны грандов. И так как это происходило много раз со многими людьми, возникла даже поговорка, которая гласила: одна душа у них на площади, другая – во дворце. Подводя итог всему вышесказанному, мы видим, что можно легко открыть глаза народу, который обманывается в своем общем суждении, найдя способ заставить его обратиться к частным вопросам; как и поступил Пакувий в Капуе и Сенат в Риме. Я думаю также, что можно заключить следующее: разумный человек никогда не должен пренебрегать народным мнением о частных делах, например, о распределении должностей и званий, ибо только в этом народ не обманывается, а если и ошибается иной раз, то гораздо реже, чем будет ошибаться кучка людей, если ей доверить такие награждения. Мне кажется нелишним сказать в следующей главе, каким образом Сенат обманывал народ при распределении должностей.