«Буду верен словам до конца». Жизнеописание и наследие иеромонаха Василия (Рослякова) - Сборник

Ноябрь 1985 г. – 4 февраля 1986 г.

«Вчера уж слишком пылко, откровенно»

Вчера уж слишком пылко, откровенноПисались наболевшие стихи.И потому, дрожа от нетерпенья,Солгали по невинности они.

То ли проснулась давняя обида,То ль радость неожиданно пришла —И началась с бумагою коррида,И вместо шпаги – острие пера.

Неважно все, и только зной сердечныйДыханье нагревает, и строкаВонзается копьем остроконечнымВ бессильные шуршащие бока.

И горячась, друг друга одарили:Я почерком оставил боли след,Бумага ж мне с ехидцею вручилаБездушный, но пылающий сонет.

Все искреннее – гордо и надменно,Все робкое – печально до тоски,И потому я утром непременноСжигаю наболевшие стихи.

5 апреля 1986 г.

«Неужто я в стихах специалист»

Неужто я в стихах специалистИ мне близка профессия поэта,Раз ничего не стоит чистый листПеремарать настойчивым сонетом?

Неужто рифмам стал я господин,Ведь, голову склоняя сиротливо,Они пустую мысль плечом однимПоддерживают, как кариатиды.

Но будто за сноровку и за властьЯ отдал что-то главное, родноеИ заменил стремление писатьНа важность описания любого.

И будто может все понять душа,Все подчинять и даже воплощаться,Но только с оговоркой и слегка,А то пришлось бы с рифмою расстаться.

К умелости прибавлю я испуг,Чтоб с прошлым у нас не было различий,Чтоб дело – словно длительный досуг,Привычка – словно радостный обычай.

5 октября 1986 г.

«Та ночь из всех ночей одна»

Та ночь из всех ночей одна.В ней все и сказочно, и просто:Деревья. Звезды и снега. Дорога.Церковь у погоста.

Там говорят, что с нами БогВдыхает этот холод плотныйИ слышит, как ночной чертогСкрипит под яростной походкой.

Там говорят, что с нами БогГлядит, как месяц озорует,Как он склонил заздравный рог,И с неба влагу льет живую.

Оглянешься – ночь говорит.И так Его увидишь рядом,Что будешь щеки растирать,Не веря собственному взгляду.

А рядом уж не шумный двор,Не деревенские задворки,Где сторож древний до сих порДымит закрутками махорки.

Пустынный край увенчан весьСнегами и звездой январской.Не уголок, а сердце здесьПритихшего земного царства.

Такая ночь коснется глаз,К чему-то сделает причастным —И подойдет, хотя б на час,Куда-то близко-близко счастье.

10 февраля 1986 г.

«Что за душа у утренней земли!»

Что за душа у утренней земли!Что за сердечность у лесного края!При встрече чуть до слез не довелиЛихого городского шалопая.

Кричал петух, как будто жарил туш,Корова оглянулась, промолчала,И, чавкая на всю лесную глушь,Бессовестно в глаза мне зажевала.

Как в книгах все: и домик на холме,Подальше от непрошеных соседей,И мужичок в потертом пиджаке,Из тех, что в фильмах ездят на телеге.

И все, как на картинке, – глухомань,Под сердцем где-то сбившиеся чувства,Сторонку эту, думаю, БоянКогда-то воспевал на вещих гуслях.

И я заговорю о ней теперь,Оглядываю все, припоминаю.Но в четкий поэтический размерНе втиснуться улыбчивому краю.

А столько слов о нем на языке!В уме такие носятся картины!..И все же: домик в средней полосе,И ветхая церквушка на отшибе.

А там уж пусть домыслят, что смогли,Дочувствуют и, может быть, оттают.Что за душа у утренней земли!Что за сердечность у лесного края!

«Уже ноябрь, а дождь все льет и льет»

Уже ноябрь, а дождь все льет и льет.Никак не стихнут осени забавы:На улицах отыскиваю брод —Что ни ручей, то водная преграда.

И даже слышно, будто фонари,Привыкшие к ненастьям, завздыхали.И их лучистый свет от маяты,От сырости такой пошел кругами.

Ах осень, что за моду ты взяла…И даже я взгрустнул, твой почитатель, —В одежде темно-серые тонаС волнистыми узорами из капель…

Из украшений – матовая мглаС серебряной воздушной паутинкой.Ах, осень, как же ты моглаПеревести все золото на дымку!

Ужель тебе стихов недостает,Ужель и ты надеешься на славу?..Уже ноябрь, а дождь все льет и льет,Никак не стихнут осени забавы.

28 октября 1986 г.

Сказка

Все в сказках правда – вот в чем страх!Я этому и сам бы не поверил,Когда б однажды, заплутав в лесах,Не вышел к избяной замшелой двери.

Двор как везде: изба и огород,Сарай слегка припорошило гнилью.Вот только нет собаки у ворот,И на стене белеет крест могильный.

Дверь отворилась… Боже мой – Яга! —Глаза горят, узлом платок запутан.Гляжу – в углу два ветхих помелаИ чуть в сторонке, словно бочка, ступа.

Куда ж идти? – ночь, дождик, глухомань.«Найдите, – говорю, – мне место для ночлега.Мне б только пол, какую-нибудь рваньИ крепкий чай без сахара и хлеба».

Вошли: горит лампадка, образа.Баба-Яга на них перекрестилась.Ну, думаю, настали времена:И даже нечисть к вере обратилась.

Расположился я, вдохнул тепла.Благодарю устало и сердечно,А сам все жду – когда начнет онаЗаталкивать меня лопатой в печку.

Она ж волшебный стол накрыла мне:Варения, соления, закуски.И, «Отче наш» прошамкав в тишине,Достала что-то крепкое в нагрузку.

В честь женщин, помню, что-то я сказал.Мы выпили, поели, помолчали.Все спрашивала – вкусно? Я жевал,А после в разговоре отдыхали.

Хозяйка уж не помнит, сколь ей лет,И ремесло яговье позабыто.Ей платит пенсию какой-то там совет,И на людей она уж не сердита.

Я, осмелевши после этих слов,Просил открыть секрет нечистой силы.Она дала глотнуть из пузырьков,И утром я очнулся на перинах.

Простились мы. Она дала совет.И путь-дорогу к людям указала.Стояла долго, глядя мне вослед,И все платком цветастеньким махала.

Все в сказках правда – вот что страх!Какой же страх? Все будто тихо, складно.А поблуждайте вы в глухих лесахИ страшную найдете, может, правду.

«Я по парку шатался с утра»