Пророчество о сёстрах - Мишель Цинк

Не тратя времени даром, он привлекает меня к себе, накручивает на палец прядку моих волос, и вот губы его уже скользят по моим губам, что раскрываются ему навстречу, точно расцветающий бутон с сочными, жаркими лепестками. Иногда я чувствую себя совершенно другой Лией — и этой другой Лие плевать на мисс Грей с ее книгами и сборниками скучных правил. Иногда мне кажется, что не может быть ничего плохого в том, что заставляет чувствовать такую завершенную, такую полную жизнь.

Первым отстраняется Джеймс. Он всегда первым приходит в себя — хотя он же первым меня и обнимает.

— Лия, Лия… Я так счастлив, когда я с тобой. Ты ведь знаешь, знаешь, правда?

Голос его срывается.

Я улыбаюсь и поддразниваю его:

— Да, конечно, когда я не довожу тебя до безумия спорами и любопытством!

— Ты доводишь меня до безумия кое-чем другим! — ухмыляется он, но мгновенно серьезнеет. — Да, правда, мы еще не говорили об этом всерьез. И я не могу предложить тебе жизнь, к которой ты привыкла. Но я хочу, чтобы когда-нибудь, когда придет время, ты стала моей.

Я киваю, хотя и медленнее, чем собиралась.

— Только…

— Только что?

В глазах его стоит неприкрытая тревога. Весь вечер мы смеялись и веселились, стараясь позабыть то небольшое отчуждение, что выросло между нами. Оно, это отчуждение, рождено лишь моими тайнами и неуверенностью, но от этого не легче.

Я качаю головой.

— Ничего. Мне просто грустно, что пришли праздники, а папы с нами нет. Рождество никогда уже не будет таким, как прежде.

Мой голос звенит от искренности этих слов, и на миг мне удается убедить себя, будто горе — единственное, что встало между нами с Джеймсом.

— Значит, дело только в этом? И лишь потому последние недели ты стала такой задумчивой и молчаливой? Понимаешь, мне все время кажется, что тут кроется нечто большее.

Скажи ему! Скажи, пока не поздно! Пока ты не оттолкнула его совсем!

Голос разума недостаточно настойчив. Я киваю, улыбаясь Джеймсу со всей уверенностью, какую только могу на себя напустить.

— Прости, что заставляю тебя волноваться, вот увидишь, со временем я стану прежней.

Мне хочется верить, что таким образом я защищаю его, но на самом деле молчать меня заставляет просто-напросто стыд. В глубине души я не могу отрицать: я просто боюсь, что Джеймс откажется от меня, осознав, в какую древнюю и гнусную историю я замешана.

— Мисс Грей этого не одобрила бы.

Голос Элис приветствует меня, когда я закрываю за собой дверь, — но это не новая, жесткая Элис, за которой я привыкла настороженно наблюдать. Голос ее лукав и весел, фигурка смутным силуэтом вырисовывается на лестнице. Элис беспечно сидит на ступенях, откинувшись назад и опираясь на локти.

Я подхожу к лестнице и опускаюсь на ступеньку рядом с сестрой.

— Ну да. Впрочем, рискну предположить, что твоя поза в данный момент ее бы тоже не порадовала.

Зубы Элис вспыхивают во тьме, мы с ней улыбаемся друг другу в таинственной тишине спящего дома.

— Ты выйдешь за него?

— Не знаю. Раньше думала, да. Раньше я была в этом уверена, как ни в чем другом во всем мире.

— А теперь?

Я пожимаю плечами.

— А теперь все не так просто.

Она немного молчит перед тем, как ответить.

— Да, пожалуй, ты права. Но что если способ все же есть? Способ нам обеим получить то, чего мы больше всего хотим.

Я, разумеется, слышу невысказанные обещания той темы, вокруг которой Элис сейчас вытанцовывает, — но я еще не готова делиться знанием, что обрела с такими трудами. Во всяком случае, пока не услышу, что она хочет сказать.

— Решительно не понимаю, о чем это ты.

Элис понижает голос.

— А вот я уверена, что прекрасно понимаешь. Лия, ты хочешь выйти замуж и нарожать детей, жить тихой жизнью с Джеймсом. Ты сама должна понимать, как эти мечты невозможны с… с учетом того, как обстоят дела. Пока ты, как сейчас, борешься с падшими душами.

Подобная прямота застает меня врасплох. Маски сброшены. Она знает не меньше, чем я, а очень может быть — и больше. Теперь это вполне очевидно, и я диву даюсь, отчего это считала, будто Элис не посвящена в тайны пророчества и того, что оно означает.

Видя, что я ничего не отрицаю, Элис продолжает.

— Если ты только согласишься исполнить свой долг пред Самуилом, то обретешь покой. Он оставит тебя в покое, позволит жить той жизнью, о которой ты мечтала. Ну разве так не будет гораздо легче для всех заинтересованных лиц? Разве та малая частица тебя, что была рождена для роли Врат, не желает этого?

Хотелось бы мне сказать, что слова ее напрасны, что все эти темные посулы нисколько не трогают меня. Но это было бы ложью, ибо какая-то частица меня трепещет от радостного предвкушения, когда Элис заводит речь об исполнении древнего обещания, что несет в себе пророчество. Мне хочется верить, будто это всего лишь та частица моего существа, которая, как всякая молодая девушка, мечтает жить с милым, — но где-то еще глубже я сознаю: все не так просто. Это песня сирен об уготованной мне роли в пророчестве. Это самая глубинная частица моей души, частица, которую я не хочу признавать, не хочу замечать, — частица, что должна бороться с искушением поступить так, как призывает меня Элис.

Я качаю головой, отрицая эту правду, не желая выдавать ни тени слабости.

— Нет. Все… не так, как ты говоришь. — Я тут же смягчаюсь и продолжаю почти ласково, обращаясь к Элис моего детства — той Элис, которую я люблю. — Да, правда, я хочу жить с Джеймсом, но не хочу, чтобы это была жизнь во тьме мира, где правят души. Элис, ты ведь должна это понимать. Мы с тобой согласны в одном: что нам надо стремиться к единой цели — и нетрудно решить, что это за цель. Ты Хранительница. Твой долг — защищать мир от воинства падших душ. А я… у меня тоже есть выбор. И я не стану им помогать. Я пальцем не пошевельну, чтобы помочь им уничтожать то — и тех! — кого я люблю. Разве не такова наша общая цель? Защитить Генри и тетю Вирджинию, единственную семью, что у нас осталась?

Лицо сестры наполовину скрыто в тени, но я вижу, что при упоминании Генри и тети Вирджинии она колеблется. Лишь через миг она овладевает собой достаточно, чтобы ответить мне, — и за этот миг на лице ее проносится вся жизнь, сменяется множество выражений. Но вот детская неуверенность уступает место обреченной решимости.

— Я не предназначена быть Хранительницей, Лия. Мы обе знаем это. Вот почему я чувствую именно так, а не иначе. Вот почему я с самого раннего детства знала, что мой долг — быть с душами, каким бы именем ни нарекло меня пророчество. Я… я ничего не могу поделать с собой. Я такая, какая я есть.