7 проз - Вячеслав Курицын

Меня почему-то все это сильно волнует: то, что Паша пересекает те же пространства, видит трещины на том же асфальте, глаз его воспитывается той же самой географией двора (двор большой и довольно сложный, двухуровневый), он ступает по тем же ступенькам. Он видит из окна тот же парк.

Все это как-то кодировало меня. Для меня было безумно важно, что дом с аркой, что в доме расположены аптека, почта и еще один магазин, который одно время был просто промтоварным, потом стал "Богатырем" (одежда больших размеров), а теперь не знаю чем.

У аптеки есть задний ход, выходит во двор, прямо рядом с нашим подъездом. Там сроду валялись какие-то пузырьки. Там была кнопка, которую нужно было давить, чтобы получить лекарство ночью. Конечно, это было важно для топографии двора. Это было интересно детскому сознанию: иметь богатый на топографию двор.

Я помню, что придавал этому много значения, а потому предполагаю теперь, что если придавал много значения, то эти значения и пространственные представления и структурировали мою т. н. личность.

Во дворе когда-то (очевидно, когда дом был построен) был (бил!) фонтан. В мое время на одном из участков двора был еще заметен его след. Какой-то, что ли, круг из кирпичей, ушедший в землю. Я думаю, что и этот образ был обязан на меня повлиять. Только я не знаю, как сформулировать это влияние, как его себе объяснить, в каких единицах измерить.

Дом стоял буквой "Г", и длинная из палок была очень длинной (подъезды от первого до седьмого, которые в углу), а короткая - короткой (подъезды с седьмого по девятый).

Сейчас, как Набоков, доностальгируюсь до черчения.

Длинную палку украшала высокая арка (как раз у нашего подъезда).

Дом имел разную этажность: в одном крыле пять этажей, кажется, а в другом - шесть.

Непонятно, откуда берется прошедшее время: там все так и есть.

Но мне легче писать "был". Потому что субъект письма - от какой-то существенной части тот я, что жил там 17, 25, 30 лет назад. То есть тот, кто тоже уже "был".

Двор имел "низ" и "верх". "Низ" - пространство около подъездов. Там сидели на лавках бабушки, там играли в футбол и в хоккей. Некоторые подъезды имели богатое высокое крыльцо, аптека и магазин имели разной формы склады, то есть и топография "низа" была очень неоднородна. Было много стеночек, которые назначались футбольными или хоккейными воротами.

Мартина, когда я начинал писать письмо, я не собирался втюхивать тебе весь этот прейскурант. Но надо же - понесло.

"Верх" делился пополам входом в дом культуры имени Клары Цеткин (мы его звали Кларушка). Был роскошный сталинский вход с большими перилами, с вазами. Из арки человек попадал на красивую широченную лестницу. Потом вход испортили. В семидесятые Кларушку немножко перестроили, а в семидесятые архитектура была отвратительная.

В Кларушку иногда забегали попить водички в туалет, если вахтеры пускали. Еще там был музей завода "Сибсельмаш", мы ходили туда с папой. Макету сенокосилки можно было крутить рукоятку: косилка вращала частями: я постигал начала интерактивности. Можно было подглядывать в окна за балетным классом. В Кларушке проводились выборы (в советские времена выборы каких-нибудь депутатов верховного совета и т. д. - были, Мартина, праздником: на избирательных участках продавали дефицитные продукты). Давали какие-то спектакли, проводили торжественные собрания. Я был там, скажем, на выступлении гипнотизера и сделал вид, что загипнотизировался, вышел на сцену, но гипнотизер видел, что я прикидываюсь, и только говорил, проходя мимо моей табуретки: спать, спать. Отсюда провожали пионеров в пионерские лагеря: трижды за лето двор заполнялся детьми в красных галстуках, родителями с чемоданами. Улица перед домом - как раз под нашим балконом плотно забивалась автобусами: "1 отряд", "5 отряд".

По обе стороны Кларушкиного крыльца шли большие куски "верха", две половины, каждая из которых тоже была хорошо предназначена для игры в футбол и в хоккей.

В двух местах двора были детские песочницы и беседки, потом они исчезли.

"Верх" и "низ" соединялись еще несколькими маленькими лесенками, прорытыми в покатом газоне. При Сталине и Хрущеве газон, наверное, был усыпан цветами, но при мне там уже ничего не росло, но зато и он служил отличным местом для игр.

Наверху (на "верху") росла черемуха и много тополей.

Газон был огорожен по периметру низенькой фигурной оградкой. Была игра: пройти по этой решетке из одного конца двора в другой. Оступился - начинай сначала. Оградка была очень узкая, сантиметра полтора, но идти помогали ветви деревьев. Кое-где, впрочем, ветви не страховали: надо было проскочить несколько метров, как канатоходец по проволоке.

Все это было, Мартина, в моем дворе. Я считаю, что мне очень повезло с пространствами.

Можно только догадываться, как нас лепят эти ближайшие пространства. Длина коридора, высота ступенек, структура повседневного ландшафта. А за окнами, как я уже сказал, начинался парк культуры (сад Кирова, где в один прекрасный день памятник Кирову меняли на памятник Ленину, я помню, что это было, а когда это было, вспомнить вряд ли смогу) с аттракционами (их было два выводка - детский и взрослый), со стекляшкой (закусочная, именовавшаяся "ветерок" - такое, Мартина, имя между собственным и нарицательным, целый класс строений из стекла именовался ветерками, а какие-то из них могли иметь конкретно такое название), с летним кинотеатром (его потом разобрали, но прежде чем это было сделано, он долго стоял-разрушался, и я любил прохаживаться в его удивительной утробе: большие просторы гниющего дерева, такой остов старого корабля), с читальным залом (мои товарищи воровали из спортивных журналов странички с фотографиями, я боялся это делать), с эстрадой, с центральной клумбой, вокруг которой мы гоняли на скорость на великах и на которой сжигали Зиму на проводах зимы, с детским садом на задворках, куда меня одно время водили (я там однажды неприятно удивился виду насекомой двухвостки; садик потом, как я понимаю, тоже разобрали), с танцплощадкой (сначала ограда круга для танцев была деревянная, а потом стала металлическая: из высоких серебряных прутьев, я лазал туда по утрам после танцев, находил в желтой листве повыпадывавшие накануне из танцоров мелкие монетки), а за ним тянулась железная дорога, и, засыпая, я слышал проходящие поезда.

Подъезжая на поезде к Новосибирску, я видел из окна свой дом и даже свои окна, если не в разгар лета - в разгар лета окна и балкон прятались за пышной зеленью сада Кирова. Но поезд уходил к вокзалу, на другой берег Оби, а оттуда до дома было довольно далеко добираться. Потом построили второй, близкий, мост, потом метро, стало проще.

А еще у меня в памяти есть такое; я подлетаю к Новосибирску на самолете, самолет снижается, и я вижу теннисный столик в своем дворе. Я не помню, приснилось мне это, показалось или как... Мне кажется, что так быть могло: аэропорт от нас недалеко, и самолет мог идти на посадку над нашим двором.

Что я сейчас делаю? Зачем перечисляю подробности, интересные одной лишь душе: той, что водит этим письмом?

Я думал, что когда-нибудь буду об этом писать, но совершенно не предполагал, что сегодня, что в письме к тебе: с первых строк речь хотела идти о стихах.

Я думал, что когда-нибудь буду об этом писать, но совершенно иначе вопьюсь, думал, пером в какой-нибудь изгиб пространства, зависну над ним и что-то пойму о себе.

А как дошло до дела, поперла чистая психотерапия: я пишу, во мне мерцают какие-то детские картинки, я их удерживаю во внутреннем взоре письмом, такая то есть домашняя магия.

Кабинет окулиста - вещь, наверное, тоже для меня детская.

Это детская игра: смотреть на таблицы с буквами, отгадывать.

Очень мутно всплывает детское впечатление; я сижу в кабинете окулиста и радуюсь тому, что продемонстрировал какое-то дополнительное умение. Может быть, правильно называть буквы. Ну, не "фэ", а "эф".

Смущает в этом воспоминании тот факт, что я и сейчас говорю "фэ", а не "эф".

В твоем подстрочнике речь об оптике, то есть о продавце очков. Я сначала думал, что речь идет об окулисте: о глазном враче.

Никто, ты читала, не хочет стать спонсором журнала для слепых.

Ты у оптика уставишься взглядом на белую стену, из которой протискиваются очки без стекол на проволочных треугольниках.

На листе № 42 - карандашные поляны вариантов, которыми я пытался, как, может быть, выразился бы один наш общий знакомый, склонный к эффектным метафорам, "взломать строфу".

Хотя ниже определенно написано - "магазин оптики", я упорно видел стену в кабинете у окулиста.

...увязнешь с разбегу взглядом в стенке у окулиста...

...окулист проходит сквозь стену с дарами отсутствующего стекла.

...в стене забродили взоры без глаз, очки без зеркал...

...Перевожу, как Мартина пишет, как никто не хочет