ГЕШТАЛЬТ - ТЕРАПИЯ - Клаудио Наранхо

Я: Может вы хотите сказать что-то присутствующим? Не ему, а…

Р.: Я, наверное, хочу сказать, что вот он я здесь. Да. Я здесь. Это я.

КНИГА ВТОРАЯ

РЕВИЗИЯ ГЕШТАЛЬТ-ТЕРАПИИ

Глава первая. Трансперсональный аспект Гештальта

«Без осознания нет и знания.»

Фритц Перлс

Гештальт-терапия, как вообще экзистенциальные терапии, обычно воспринимается как гуманистический подход. Однако это не все: поскольку процесс Гештальта отличается от психоанализа, в нем заключается известный компонент фрейдизма, особенно в работе Фритца Перлса, в прошлом психоаналитика. Менее очевидным, однако более значительным, более характерным аспектом Гештальт-терапии является, строго говоря, аспект трансперсональный.

Под термином «трансперсональный» я имею в виду то, что лежит вне личности, «персоны», в смысле обусловленного и индивидуального в личности. Это же было заложено в терминологии Юнга по отношению к содержанию коллективного бессознательного в противовес к бессознательному «личному» и обычной осознанности. Несмотря на то, что к Гештальт-терапии чаще применяется определение «гуманистическая», чем «трансперсональная», оба определения релевантны в современной системе психологической компоновки (т.е. они часто употребляются и в журнале, и в Ассоциации), что выражает тенденцию к ассоциированию трансперсонального больше с визионерством, измененным состоянием сознания и паранормальным, нежели с основой всего этого - с самой осознанностью. Между тем факт остается фактом - осознанность трансперсональна. Или, если пользоваться более ранним термином,- духовна.

Это прослеживается в наиболее известных духовных традициях. Буддизм (от корня bodh - разбудить) не является особым состоянием сознания, это само сознание; озарение - это не состояние или содержание рассудка, но сам рассудок как таковой. Возможно, более выразителен здесь суфизм, выделяющий цель бодрствования от состояния ограниченного бодрствования, т.е. обычное сознание лежащее вне «духовных состояний». Они являются производны ми проявлениями самой сознательности и результатом столкновения трансперсонального с личностным (или, говоря традиционно, духовного с эго) - обычно так объясняется тот факт, что «начинающий пьянеет от глоточка вина» (т.е. выражает избыток экстатичного и визинерского феномена в небольшом baraka, «духовной силе»).

Начинающий обычно старается получить больше от продуктивного феномена «духовного опьянения», чем от самой основы осознанности, это для него более доступно; Суфи приводит такой рассказ: он говорит о юноше, которого дервиш приводит к месту, где разверзлась земля, и наказывает ему спуститься под землю и принести железное огниво. Тот спускается и видит сверкающие сокровища, набирает золота и драгоценных камней. Затем видит огниво и решает, что может взять и его тоже. Когда юноша поднимается наверх, то дервиш уже ушел, а сокровища превращаются в пыль. И только огниво остается. Это только начало рассказа, в котором говорится о волшебном огниве, с чьей помощью можно было находить сокровища, а юноша своей алчностью и недалекостью лишился такой возможности. Этот рассказ иллюстрирует соотношение между осознанностью и «сверкающими» состояниями сознания. Осознание, подобно известной курице, несущей золотые яйца, является конечным трансперсональным сокровищем, мы же этого не ценим.

Я думаю, что переход в эмфазе от ментального удовлетворения к осознанию может стать наиболее значительной характеристикой сегодняшних гуманистической и трансперсональной терапии, однако такой скачок в психотерапевтической практике чаще всего предвосхищает соответствующий скачок в теории, и таким образом (несмотря на растущий интерес к медитации) трансперсональная природа осознанности не выводится точно.

Гештальт-терапия обычно воспринимается как гуманистический, а не трансперсональный подход, что является отражением отсутствия концептуального аппарата, однако в ней легко разобраться, если принять, что духовность в Гештальт-терапии есть, но скрыта от глаз. С таким «есть» я понимаю отрицание Перлсом обычной религиозности и неприемлемость теистического языка. (Как-то я поблагодарил его вдохновленную работу с нами, а он сказал: «Наверное, это единственный случай, где можно сказать: Слава Богу»). Его обычная практика реагирования на «духовные» беседы (и на любые другие беседы) как на невротический симптом была довольно своеобразна, можно даже сказать, чрезвычайно духовна в том, что с ним нужно было общаться без всяких символических и идеологических подпорок. Я хорошо помню выражение лица одного священника, в ответ на религиозные высказывания которого Фритц сказал: «Я чувствую себя отчужденным от вас вашим Богом»,- и добавил: «Вы ставите Бога между собой и мною». Безусловно, он стремился к квази-универсальному усложнению непосредственного действия в озарении данного момента моделями отношения, призванными очертить истинную реальность. Многие затруднялись в признании в нем духовного руководителя после того, как он с сарказмом говорил об их сакральных верованиях, т.е. они считали его работу «антидуховной».

Духовность не является предметом идеологии, а трансперсональная природа подхода, ко всему прочему, еще и отвергает идеологические высказывания. Личные переживания сатори Перлса (описанные в его автобиографии), его опыт медитаций (он мне как-то рассказал, когда мы жили в Эзалене, что медитирует по крайней мере по часу в день) служат фоном перевода или Гештальт-терапии - возможно, бессознательного - в современный эквивалент буддистской практики.

Буддистская практика представляет собой выработку осознанности плюс мораль; то же самое и в Гештальт-терапии, хотя даже слово «мораль» может казаться таким же от нее далеким, как духовность. Поскольку терапевтический процесс в гештальтном подходе влечет за собой попытку ослабления того, что Карен Хорни (аналитик Перлса) называет «тиранией долженствований», с чем ординарная мораль идет рука об руку, то этот подход может поначалу показаться не только антидуховным, но и аморальным. Однако при более глубоком исследовании он порождает контекст (особенно в своих групповых формах) для практики таких добродетелей, как смелость и аутентичность, являющихся сутью морального развития - вне специфических правил поведения. В самом деле, как я уже говорил, действия терапевта могут быть поняты, с одной стороны, как систематическое негативное усиление фальши и как поддержка изначального самовыражения.

Мораль можно понимать как межличностную работу традиционной духовности. Ранние учителя различных культов, должно быть, ясно себе представляли, насколько ментальное развитие может быть самообманом, если соответствующая практика ведется без фундамента, направленного на выход из таких отвратительных примеров поведения, которые называются «страстями»: не обмани, не укради, не убий или не причини зла - это восточные пути роста, которые представляют собой не просто мораль, поскольку они вписались в мозаику наших традиций, как в Патанджали, предваряя самадхи, или в буддистском Восьмеричном Пути Благородства, аспектами добродетельной жизни и благих намерений, которые происходят от правильного взгляда на вещи, готовят почву для правильного суждения и концентрации. Трудно вообразить успешную попытку вести чистую, незапятнанную жизнь в таком традиционном смысле без процесса изменения личности, вызывающего сокращение дефицита требований и увеличение доверия к заблуждениям. При отсутствии соответствующего ментального контекста в условиях авторитаризма (которые оба являются нашим культурным фактом), мораль превращается в морализаторство, которое ведет не к увеличению трансцедентности дефицита (т.е. к непривязанности), а к репрессии.

Расцвет нашей некогда пуританской Америки был вызван падением репрессии, точно так же и со многими терапиями - в основе которых психоанализ, которые характеризуются не контролем поведения, а отказом от контроля; не сдерживанием, а выражением.

Гештальт-терапия до известных пределов (подобно другим современным терапиям) является путем к осознанию через экспрессию - не только вербальную, но и моторную, образную, говоря шире, художественную. Часто забывается, что Гештальтный подход привлекает менее значительные и менее выраженные элементы добровольного сдерживания: сдерживание навязчивых концептуализаций, манипуляций, неаутентичного поведения («игры»). Верно, в рамках Гештальта «все развивается» настолько, насколько это выражаемо, ее экспрессия, а не обыгрывание, инсценировка, как в контексте управляемого переживания, не является чем-то, что можно назвать правилом Гештальтам. В особенности потому, что манипуляционный, неаутентичный характер поведения неврастенического вида бытия влечет попытку избегания определенных переживаний, терапевт должен настоять на уходе от подобных избеганий, «остаться с этим», как бы больно и и неприятно это ни было. Перлс считал, что наше осознание задавлено, потому что мы не принимаем свое страдание, т.е. терапевтический процесс обязательно задействует (как в духовных традициях, можно было бы добавить) элемент строгости. Можно сказать, что основная суровость является не потворством тому, что в духовных традициях называется эго, а Перлс называет «характером» и соотносит с системой атрофированных фиксированных реагирований, мешающих органичному функционированию. По его мнению (что было в свое время непопулярным), идеальный человек должен быть вне характера, это можно передать как: «должен функционировать на трансперсональном уровне».