Ледяной поцелуй страха - Наталья Калинина

Настя возвращалась из больницы в тот страшный день, погруженная не в мысли, а кромешную тьму. Ушел единственный человек, который искренне ее любил, ушел с бабушкой свет, ушло тепло. Что дальше? Холод одиночества. Давление стен враз ставшей неуютной, как пустой подвал, квартиры. Яд воспоминаний, которым она отравляется, как опиумом, во вред себе. Погруженная в отчаяние, Настя не сразу среагировала на оклик за спиной.

— Ры-ыжая! — раздалось повторно. Только тогда девушка очнулась и оглянулась на торопившегося к ней через двор Вовку. На мгновение показалось, что сейчас он налетит, как в детстве, сзади, дернет за косу, вырвет сумку, вытрясет содержимое в лужу. На мгновение — и сердце болезненно сжалось: многое, очень многое Настя бы отдала за один момент из ушедшего навсегда детства. Оказывается, дни, казавшиеся несчастными, когда-нибудь могут показаться счастливыми. Вовка обижал ее, но дома ожидала бабушка. А сейчас — никто. Впереди лишь — тяжелые хлопоты, к которым Настя не знает, как подступиться.

— Ты чего одна в потемках ходишь? — спросил Вовка, за грубовато-небрежным тоном то ли маскируя беспокойство, то ли просто любопытство и скуку. Настя промолчала.

— Эй… Ты в порядке? — Вовка вгляделся в ее лицо, освещенное тусклым светом из окон квартир.

— Бабушки сегодня не стало, — выдавила она. Вовка отшатнулся и как-то по-бабьи охнул.

— Ох ты ж, черт возьми… — пробормотал он. — Как же так? А я еще вчера подумал, что давно не вижу ее. И мать о ней спрашивала.

— Болела она.

Слышала Настя себя будто со стороны. Она словно раздвоилась: вот одна ее часть стоит и разговаривает с Вовкой, отвечает на его вопросы хоть и тихо, но спокойно, без слез, истерик. А другая… Другая ее часть то ли взлетает в небо вслед за бабушкиной душой, то ли падает в бездну.

— А ну пойдем! — решительно сказал Вовка и взял девушку за руку.

— Куда?

— К тебе! Не оставлю же я тебя одну! Или хочешь к нам? Мамка тебе постелет в моей комнате, а я переночую у родителей в спальне или на кухне на полу.

— Нет, я останусь дома.

— Тогда я с тобой, — сказал Вовка таким тоном, что Настя и не подумала возразить.

Как так получилось, что в ту ночь, в самую страшную ночь ее жизни, когда от отчаяния, безысходности и непоправимости хотелось ходить по стенам и выть на луну, самую сильную поддержку оказали ей не родные люди, а тот, кого она с детства считала врагом? Вовка просидел с нею до утра, отлучившись лишь один раз: сбегал в круглосуточный магазин за бутылкой коньяка.

— Водки бы принес, да ты — девушка, — прокомментировал он, выставляя на стол темную пузатую бутылку и выкладывая нехитрую снедь в виде сырных и колбасных нарезок.

— Я не хочу есть, — бесцветным голосом отказалась от угощения Настя.

— Можешь не есть, — согласился Вовчик. — Но коньяк принять обязана. Как лекарство.

Она и приняла. Тепло разлилось по телу приятной волной, растапливая сковавшую душу ледяную корку. И Настя наконец-то расплакалась. Она рыдала на плече Вовчика, совершенно не стесняясь, а он лишь гладил ее по волосам и тихонько что-то шептал в утешение. Две рюмки коньяка, и она успокоилась, уснула прямо в одежде на диване. Вовка заботливо укутал девушку пледом и сам просидел рядом на стуле, охраняя ее сон, до утра. А когда Настя проснулась, сходил за матерью, и та привела с собой еще двух соседок. Все необходимые хлопоты, связанные с устройством поминок, взяли на себя эти женщины, хорошо знавшие Настину бабушку и ценившие ее доброту. А Вовчик сопровождал Настю в ее других печальных делах: получать все бумаги, договариваться о похоронах.

Она стала привыкать к нему — ее врагу, оказавшемуся в тяжелый момент самым близким другом. Стала привыкать настолько, что уже готова была пустить его в сердце. Да только Вовчик сам поставил точку в их так и не начавшихся отношениях. Однажды вечером он пришел к ней — без обычной шоколадки, которую приносил всегда к чаю, и не похожий на себя. К визитам к девушке парень всегда тщательно готовился: надевал свежую рубашку, причесывал на пробор светлые волосы, душился терпким одеколоном с хвойной отдушкой так сильно, что после его визита квартира еще три дня пахла новогодней елкой. Но в этот раз он нагрянул без предупреждения и в неряшливом виде: распахнутая куртка демонстрировала выбившуюся из брюк мятую рубаху, волосы растрепал ветер, лицо — красное, словно после пробежки. А в глазах — смесь решимости и отчаяния. И пахло на этот раз от Вовки не хвойным одеколоном, а коньяком.

— Собирался делать тебе на днях предложение, — начал он с порога оторопевшей Насте. — Знаешь, что я к тебе с детства… Да не об этом пришел сказать.

Он махнул рукой и, сделав вдох, на выдохе выпалил:

— Я женюсь, Настя. На Галке из второго подъезда. У нее уже живот виден, меня ее предки приперли — женись, или пойдешь под статью за совращение малолетней. А какая она малолетняя? Выглядит на все двадцать пять! Я даже не знал, что ей восемнадцати еще нет.

Настя, растерявшись от новостей, так и держала гостя на пороге, забыв пригласить пройти. Впрочем, Вовка тоже торопился выпалить свои новости и скорее уйти — не только из квартиры девушки, но и из ее жизни. Галю Настя знала: девушка и правда была физически развита не по годам, яркая, аппетитная и свежая. Неудивительно, что Вовка соблазнился ее прелестями.

— Мы немного с ней крутили еще до того, как я к тебе стал ходить. Потом расстались. Я думал на тебе жениться, — простодушно поведал о своих планах Вовка. Настя в неловкости переступила с ноги на ногу, но промолчала. Что бы она ему ответила, если бы Вовка и в самом деле сделал ей предложение? Согласилась или нет?

— Если ты только скажешь, что пойдешь за меня, я откажусь от Галки! Не люблю я ее! Только из-за ребенка… Вот… Скажи, скажи, а? — вдруг воскликнул он, беря Настю за руки. Но она невольно сделала шаг назад и убрала свои ладони из его. Непроизвольный жест, но давший ответ и ей, и ему. Вовка растерянно улыбнулся и кивнул.

— Ну… ясно. Ты это… береги себя! И будь счастлива.

Не успела Настя еще что-либо сказать, как парень уже сбежал по лестнице вниз, прыгая сразу через две ступеньки. Она услышала стук захлопнувшейся подъездной двери и ощутила вдруг такое невыносимое одиночество, что едва подавила шальное острое желание броситься вслед за Вовкой и позвать его.