ЛюБоль - Ульяна Соболева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Олег Лебединский предпочел бы смерть унижению. Мою гибель ему было бы перенести легче, чем позор нашей семьи.
Уже давно настал день, и внизу доносились привычные городские звуки. В дверь стучала Мира.
– Оля, тебя ждут. Тебе приказано спуститься вниз. Открой мне. Я помогу тебе одеться.
– Пусть убирается к черту, я никуда не поеду. Так и передай ему. Я не выйду отсюда.
Смотрела на себя в зеркало с ненавистью и каким-то оцепенением. Как во сне, заторможенно подошла к комоду, выдвинула ящик, достала белоснежную чистую сорочку, набросила на себя и медленно подошла к окну.
Распахнула настежь и дернула ажурную решетку.
«Я никогда не вернусь домой. Никогда…никогда не вернусь. Меня не примут. Отец проклянет меня, как и братья. Я всегда буду цыганской шлюхой. И ничто это теперь не изменит».
Я билась в решетку, сдирая кожу на руках до мяса, ломая ногти. Стук в дверь доносился сквозь шум в ушах. Я должна вырвать эти проклятые прутья и вдохнуть свежего воздуха. На меня давят стены и потолки. На меня давит неволя. И ведь я в какой-то момент сломаюсь, и тогда ненависть к самой себе задушит окончательно.
Глава 17.2
Решетка начала расшатываться под моими пальцами, и наконец-то поддалась. Распахнулась наружу. Я взобралась на подоконник. Вылезла на широкий бордюр.
Холодно. Мороз по разгоряченному телу и капли воды застывают на щеках, волосах, но ненависть гореть внутри не перестает. Смотрела вниз, туда, где грузили тела моих людей на машину. Кто бы мог поверить, что это происходит в наше время. Но Огнево теперь полностью принадлежит цыганам, они обосновались здесь, повсюду их охрана. Как государство в государстве. Целая деревня, которая теперь только их.
Я предала своих людей…Каждого, кто был мне верен, и каждого, кто умер за меня. Я проиграла проклятому ублюдку в маске. Никогда это все не закончится, и он меня не отпустит. Больной психопат, который ведет себя так, будто я принадлежу ему по какому-то, только одному черту известному, праву.
Высота манила и пугала одновременно. Я выпрямилась во весь рост, глядя вниз и чувствуя, как дрожат колени. Подняла голову, посмотрела вверх на небо. Впервые синее, а не серое, и тучами не затянуто. Солнце слепит глаза. Там Артем и мама ждут меня. И Хищник ждет…я знала, что он там. Сгорел тогда в лесу. Это я, как проклятье. Я – смерть. Надо было тогда в реку прыгнуть… и все бы закончилось. Все были бы счастливы.
«Лети, птичка, лети, маленькая,
Высоко лети, прямо к солнцу!
Лети, птичка, лети, аленькая,
Высоко лети, выпорхни из оконца.
К свободе лети, песню пой
О закате кровавом и о ночи,
О цветах, о грозе весной.
Громко пой, что есть мочи.
Солнце прячется за карниз,
Плачет небо дождем…
Не успела.
ЧирЕклы камнем падает вниз
ЧирЕклы к солнцу не долетела».
Давно её не пела. С тех пор, как ждать его у реки перестала, выглядывать из окна в сумеречный лес. Каждый день на закате.
А сейчас вспомнила…Непрошено и нежданно. Значит, так и не забыла. Говорят, если впустишь кого-то в сердце, он там навсегда остается.
Слова сами с губ срывались. Руки подняла, раскрыла. Свобода. Всего лишь недавно я была полностью свободной и даже в страшном сне не видела себя в неволе. Я не могу кому-то принадлежать. Я не могу сидеть в клетке.
Шаг к краю. Внизу земля шатается, кружится.
И в этот момент почувствовала, как меня сдернули с подоконника, сжали до хруста так сильно, что в глазах потемнело.
– Оля. Родная моя. Что же ты делаешь?! Холод какой. Ты с ума сошла?!
Голос Миры, как сквозь вату.
– Вон пошла! Вон! Я сказал!
От ненавистного голоса все похолодело внутри. Попыталась вырваться, но он сжимал меня, как в тисках, и я ударила его по стальной груди кулаками, пачкая кровью белую рубашку цыгана, не замечая, как она по запястьям течет. Ману сильно прижал меня к себе, перехватывая руки со скрюченными окровавленными пальцами, заводя мне за спину.
– Отпустииии, проклятый! Ненавижууу!
– Тшшш девочка. Тихо. Иди ко мне. Вот так.
Завернул в покрывало, подхватил на руки и вынес из спальни. Я брыкалась, пытаясь вырваться, но он держал так крепко, что я быстро выбилась из сил. Ногой распахнул дверь в свою комнату и, увидев, огромную расстеленную постель, я в ужасе закричала, срываясь на рыдания.
Поставил на пол, к себе лицом развернул, а я не вижу его от слез. Только маску проклятую. Чтоб он весь сгорел живьем! А я бы смотрела, как обугливается его кожа до мяса. До костей.
– Слабая девочка. Не сильная. Глупая. Очень глупая. Рано падать. Я не хочу. Жить будешь. Пока не решу иначе. Поняла?
А сам волосы мои гладит, скулы, черты лица пальцами повторяет.
– Чокнутая идиотка. – голос тихий, хриплый, без ярости. Опять как сам с собой говорит, – Ты чего добивалась?
– Сдохнуть хочу, чтоб ты больше никогда не прикоснулся. Сдохнуть, понимаешь? Ты когда-нибудь хотел сдохнуть, чтобы гордость твоя не сломалась?
– Хотел. Тысячи раз хотел. Только сила не в этом, девочка-смерть. Сила в том, чтобы гордость свою из пепла поднять, а сдохнуть каждый может. Это слишком легко. Жить сложнее.
– Зачем ты это делаешь со мной, Ману? – Вздрогнул. Я впервые назвала его по имени. – Отпусти меня. Убей. Ты же мести хочешь. Отомстил. Ты выиграл. Дай умереть. Позор скрыть. Я из-за тебя теперь никогда домой не вернусь. Зачем я тебе? Я от ненависти дышать не могу. Я же презираю тебя так сильно, что меня трясет от мысли о тебе.
Взгляд под маской непроницаемый, тяжелый. Только секунду назад огнем полыхал, а сейчас замерз за какие-то мгновения.
– Ты принадлежишь мне. Ты моя. И пока я не решу иначе, ты не умрешь, не поранишься, не покалечишься. Ты будешь рядом со мной. И мне все равно, что ты чувствуешь. Ты моя вещь, Оля. Теперь. Жена – это собственность цыгана. Дорогая, строптивая, но слишком нужная мне. Разве тебя волнует, что чувствуют твое колье или серьги? Так и мне наплевать на твои чувства.
– Не уследишь, – яростно прошипела, – утоплюсь. Со стены прыгну, лошади под копыта брошусь, только бы с тобой никогда больше…
Замахнулась, а он мне руки за спину заломил и к себе дернул, так близко, что я
