300 спартанцев. Битва при Фермопилах - Виктор Поротников

Аргосцы оставили Тиринф в покое, но это перемирие казалось зыбким и непрочным. Тиринфяне прекрасно знали, сколь злопамятны граждане Аргоса и как они порой бывают мстительны и жестоки.

Единственным государством на юге Греции, способным на равных противостоять Аргосу, являлась Спарта. Спартанцы не пришли на помощь Тиринфу, так как над ними довлел гнев Талфибия, из-за которого все божественные оракулы запрещали Лакедемону ввязываться в любую войну. Узнав, что гнев Талфибия сменился его милостью к лакедемонянам, микеняне обратились за помощью к Спарте.

— Мы, к сожалению, не столь могущественны, чтобы противостоять аргосцам в открытом поле, поэтому нашему городу нужны крепкие стены, — молвили микенские послы, выступая перед эфорами. — В недалеком прошлом Микены уже пострадали от аргосцев, которые безжалостно разорили наш город, обвинив нас в симпатиях к Спарте. Мы не хотим жить в постоянном страхе, поэтому граждане Микен постановили выстроить каменные стены и башни как защиту от аргосцев. Мы начали свозить камни из каменоломен, но из Аргоса прибыл гонец с повелением прекратить работы. По этой причине наше посольство просит спартанцев оказать нам защиту от аргосцев.

Эфоры, обремененные своими заботами, перенесли обсуждение просьбы микенян в совет старейшин, будучи уверенными, что геронты скорее всего откажут микенянам в помощи. Причина была не в том, что зимой спартанцы старались не воевать. Просто Микены слишком маленький городок, ввязываться из-за которого в трудную войну с Аргосом спартанцам не имело смысла. К тому же Микены — член Аргосской симмахии, поэтому претензии аргосцев к микенянам вполне оправданны.

Так рассудили между собой эфоры, не придавшие особого значения посольству микенян.

Однако геронты неожиданно рассудили иначе.

При обсуждении просьбы микенских послов тон в герусии задавали старейшина Евриклид и царь Леонид. Оба были настроены воинственно, досадуя на то, что из-за гнева богов спартанцам пришлось оставаться в стороне, в то время как аргосцы расправлялись с трезенянами, а затем осаждали Тиринф. Подстрекаемые Евриклидом и Леонидом, старейшины постановили удовлетворить просьбу микенян.

Окрыленные такой удачей, микеняне покинули Спарту.

Эфоры, разозленные решением старейшин, пришли в герусию, чтобы настоять на отмене вредного, по их мнению, постановления. Особенно негодовал Булис, который являлся эфором-эпонимом. Гнев его был направлен прежде всего против Евриклида. После той размолвки на свадьбе злопамятный Булис пользовался любой возможностью, чтобы досадить Евриклиду.

Однако авторитет Евриклида и царя Леонида в герусии был очень высок. Эфорам так и не удалось заставить старейшин отменить постановление об оказании военной помощи Микенам.

Тогда Булис объявил, что коллегия эфоров нынешнего состава не утвердит данное постановление старейшин. Это означало, что текст договора с микенянами не будет выбит на каменной плите, как полагалось по закону, а значит, не возымеет силы.

Евриклиду и его сторонникам оставалось ждать следующего года в надежде, что договор с микенянами утвердит следующая коллегия эфоров. Хотя можно было попытаться провести утверждение этого договора через народное собрание. Старейшины выбрали второе, так как аргосцы могли начать военные действия против Микен уже в этом году.

Булис, понимая, что граждане Спарты, скорее всего, проголосуют за помощь Микенам против Аргоса, как мог, оттягивал созыв народного собрания. С этой целью эфоры постановили, перед созывом апеллы, отправить посла в Микены, чтобы тот на месте разобрался в ситуации. Послом был назначен Еврибиад, сын Евриклида. Поручение это было сколь почетным, столь и опасным. Евриклид и Леонид не стали оспаривать это решение эфоров, чтобы не дать Булису повода для злопыхательства.

Это было единственное место в Спарте, куда Леонид всегда стремился, обремененный ли заботами, переполняемый ли радостью. В этом доме жила дивная женщина, родившая Леониду двух красивых дочерей. Эту женщину звали Мнесимаха. Она обожала Леонида, несмотря на то что он оставил ее ради Горго. Чувствительная натура царя находила уютное пристанище в этом обожании и в мягкой дружеской проницательности Мнесимахи.

Вот и на этот раз Мнесимаха не стала упрекать Леонида в том, что он давно не заходил к ней. Первым побуждением Мнесимахи было позаботиться о человеке, которого в глубине души она продолжала считать своим мужем. Мнесимаха развела огонь в очаге. Ее обожаемый Леонид должен поесть, выпить вина. К тому же Мнесимаха знала, что Леонид любит смотреть на языки пламени.

Их беседа не заладилась с самого начала, но это не смущало и не расстраивало Мнесимаху. Она видела, что Леонид пришел к ней, одолеваемый какими-то думами. Такое бывало и раньше. Сейчас он посидит у очага, отрешенный и задумчивый, и затем первый заговорит с ней. В ожидании этого счастливого мига Мнесимаха делала молчаливые выразительные знаки нерасторопной служанке, чтобы та не очень шумела, двигая горшками и шаркая сандалиями по полу. Леониду сейчас нужен покой.

Услышав, что Леонид спросил про дочерей, Мнесимаха приблизилась к нему и сказала, что девочки постоянно спрашивают о нем, ждут его в гости.

— Сейчас они уже спят, — добавила Мнесимаха, подбросив в огонь несколько сухих сосновых веток.

Мнесимаха бросила взгляд на Леонида, в котором был вопрос: «Милый, откуда ты идешь в столь поздний час?»

Действительно, было уже то ночное время, когда жители Спарты гасят светильники и ложатся спать.

— Сегодня один родосский купец привез в Спарту письмо от Демарата, — промолвил Леонид, задумчиво глядя на огонь в очаге. — Вернее, не письмо, а навощенные таблички, на которых нет ни строчки. Однако эти таблички, как полагается, были связаны шнуром и запечатаны восковой печатью. Собственно, по печати старейшины и определили, от кого пришло это послание. Такая печать имеется только у Демарата, сына Аристона. Родосский купец получил эти таблички от какого-то финикийца, который заплатил ему хорошие деньги за доставку этого странного послания в Лакедемон.

Леонид помолчал, потом продолжил:

— Ни эфоры, ни старейшины так и не смогли понять, зачем понадобилось Демарату отправлять в Спарту это немое письмо. Эфоры полагают, что это, скорее всего, издевка. Мол, Демарат просто хочет позлить спартанцев. Старейшины думают, что, посылая в Спарту не исписанные восковые таблички, Демарат тем самым делает намек, чтобы сограждане написали ему письмо с призывом вернуться на родину. Царь Леотихид рассудил, что Демарат, скорее всего, ждет от спартанцев письменных похвал за то, что Сперхий и Булис вернулись живыми от Ксеркса. По мнению Леотихида, Демарат наверняка приложил усилия к тому, чтобы гнев Ксеркса не коснулся спартанских послов.