Ловушка для Котенка (СИ) - Грин Агата
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вечером к орионцу вернулся относительно нормальный вид. Он заворочался, ища удобную позу, пошевелил запекшимися губами. Я тоже нехотя заворочалась — устала за день пристально следить за болезным — и подползла к нему с фляжкой, воды в которой осталось совсем немного, на пару глотков.
— Пить будешь? — спросила устало и хрипло. Мне и самой хотелось пить, но я берегла эти несколько глотков для орионца.
Локен открыл глаза, сфокусировал взгляд на мне и порадовал осмысленным, но с ноткой удивления, вопросом:
— Ты?
— Я.
Дальше случилось нечто неожиданное: орионец, который весь день лежал близ меня и то ли умирал, то ли готовился к умиранию, довольно быстро для умирающего поднялся, схватил меня за плечо и спросил… нет, потребовал ответа:
— Ты?!
Я порадовалась, что Улыбашки все еще нет (он ушел по моему приказу добывать себе еду), и в смешанных чувствах посмотрела в лицо Локена. Оно исказилось и напряглось, словно что-то во мне его поразило до глубины души. Голубые глаза больного зажглись жизнью. Орионец, шатаясь, протянул руку и махнул передо мной, будто хотел развеять картину.
Чтобы только подняться и махнуть рукой, ему пришлось истратить немало сил. Я подхватила его, не дала упасть. Мужчина вцепился слабыми руками в мои плечи, сглотнул с трудом.
— Воды? — предложила я еще раз.
Локен опирался об меня; я придержала его одной рукой, а другой, свободной, поднесла фляжку с водой к его губам. Пить он не стал, уклонился. Его больше не лихорадило, и я эгоистично понадеялась, что бред и жар его оставили. Потому что, если быть откровенной, я ничего не знаю о том, как спасать людей, и тем более не желаю нести ответственность за чужую жизнь…
— Не может быть… — протянул Локен, вглядываясь в меня. Голос его окреп, давая надежду, что и сам он, весь, скоро тоже окрепнет. — Ты мертва. Вы все мертвы.
Я с сожалением заключила, что никуда бред не делся. Но и в бреду орионец ждал от меня ответа и смотрел со столь мучительной мольбой в глазах, что я сжалилась и ответила как можно мягче:
— Но я же здесь, с тобой, дышу, и мое сердце бьется.
— Ты снишься, — печально молвил орионец и прикрыл утомленно глаза. Его тяжелая голова упала мне на плечо, он перестал за меня цепляться и стал сползать вниз. Я попыталась его задержать, ухватить, чтобы он не упал, не ударился, но безуспешно: больший вес всегда тянет за собой меньший.
Мы вместе завалились набок. На лоб орионца упала потемневшая от пота прядь; любительница порядка и опрятности, я инстинктивно откинула эту прядь, чтобы не лезла ему в глаза. Этот жест не остался незамеченным орионцем: он задрожал, лицо его снова исказилось, а глаза окончательно перестали видеть реальность.
— Я так виноват… — дрогнувшим, поломанным голосом проговорил он. — Не уходи… хотя бы во сне. Обними меня, мама…
Мука на его лице не могла оставить меня равнодушной: я обняла мужчину, и он, почувствовав это, прижал меня к себе так крепко, как только мог; такое объятие сторонний наблюдатель мог бы назвать излишне интимным, но ни капли интима во всем этом не было. Локен прижимал к себе мать, а не женщину, и так прижимал, что я ощущала быстрые толчки его сердца совсем рядом со своим сердцем. Локен уже не был мучим лихорадкой, но мне по-прежнему казалось, что от него исходит болезненный жар, и что этот жар опасен и для меня. Я вспотела рядом с орионцем, но не пошевелилась, покуда дыхание его вновь не выровнялось, а сердце не стало биться в том же размеренном темпе, что мое.
Когда же я осмелилась пошевелиться, чтобы чуть переменить позу на более удобную, Локен он уже спал.
Я проспала всю ночь и проснулась резко, от ощущения, что пропустила что-то (а еще рука, которую я отлежала, дала о себе знать). Дернувшись, я приподнялась и, нахмуренная, огляделась. Отовсюду капало; ливень уже прошел. Как же крепко я спала, что пропустила грохот, с которым вода изливается на джунгли?..
«Просто ты сильно устала вчера и потому спала дольше и крепче, чем обычно», — дал понятный ответ разум. Пошевелив полу-онемевшей рукой, в венах которой как будто не кровь застоялась, а толченое стекло, я посмотрела на Локена.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})Негодник снова отполз от меня во сне, широко раскинул руки, и к тому же улыбался, да еще и блаженно, пьяно — так улыбаются в эйфории. Ему снится что-то хорошее? Замечательно.
Я по привычке потянулась к фляжке с водой, но она была пуста. Странно… Отчетливо помню, что вчера оставила немного воды на утро, смочить горло — себе или орионцу.
— Я… иду… — произнес Локен с придыханием.
Страшная догадка пронзила меня. После отравления я в какой-то момент ощутила необыкновенную легкость во всем теле, приятное качающее тепло — это была пьянящая эйфория. Не это ли самое сейчас ощущает Локен?
Я склонилась к самому его лицу и позвала:
— Локен? Просыпайся, Локен!
Он качнул головой и нахмурился, показывая, как неприятны ему мои слова, и давая понять, что просыпаться не намерен.
— Умирать собрался?
На ум пришли вчерашние его обнимания с «матерью», полный вины и мольбы голос, искаженное страданием лицо.
Я схватила его за плечи и затрясла, вынуждая спуститься с безоблачного неба эйфории на бренную гебумианскую землю. Страх того, что в моем присутствии умрет человек, стал столь силен, что в кровь выплеснулась изрядная доля адреналина.
— Локен!!! — вскричала я, стремительно приближаясь к истерике.
Орионец вдруг открыл бесстыдные ясные глаза и ухмыльнулся:
— Испугалась?
На секунду я оторопела и, едва не умерев от избытка эмоций, немедля дала гаду пощечину.
— Как ты мог! — возмутилась я, но голос звучал в одинаковой мере и сердито, и радостно. Как бы то ни было, он жив… — Совсем ополоумел?
Локена даже пощечина не остудила. Он засмеялся:
— Видела бы ты свое лицо, Унсури!
— Ты бы свое видел! — бешено пикировала я, поднимаясь. — Вставай, шутник доморощенный!
Локен поднялся очень уверенно для человека, который почти умирал от интоксикации и вчера бредил. Продолжая посмеиваться, он объяснил:
— Я уже вставал два раза — на рассвете и когда начался ливень; ты спала. Будить не стал, так сладко ты похрапывала.
— Я не похрапываю!
— Еще как. Потому я и пришел в себя: так мне в ухо заливала, тут бы и мертвый встал.
— Лучше б ты умер! — пожелала я искренне.
— Если бы ты этого хотела, ты выхаживать меня не стала, — сделал он весьма логичный вывод. — Где моя одежда? Я искал и не нашел.
Я показала, где одежда орионца. Локен начал одеваться. Только тогда и стало заметно, насколько он слаб и как плохо выглядит: ноги дрожат; руки словно сильно отяжелели; морщится, поворачивая голову; кожа все еще имеет нездоровый цвет; под глазами синева; черты лица заострились, и в то же время лицо остается одутловатым.
Я имела полное право злиться на Локена за мерзкую выходку, но злиться не получалось. Сейчас важно лишь то, что он жив и в своем уме.
— Очень плохо? — не без сочувствия спросила я, когда Локен пошатнулся.
— А что, ты уже успела забыть, каково это?
— Ничего я не забыла. Просто я знаю, отчего чуть не умерла, а вот почему ты — неизвестно.
— Тут не угадаешь, Унсури. Аллергия, паразиты… К тому же, я младший. Нас может убить любая мелочь.
— Ты едва стоишь, — покачала я головой. — Тебе бы еще отдохнуть.
— Я быстрее приду в норму, если заставлю себя держаться на ногах и ходить.
Одевшись, Локен выпрямился было, но сильная слабость согнула его снова. На моем лице появилась улыбка, когда я заметила, что собственная слабость вовсе не злит орионца, а забавляет. «Экий я смешной и беспомощный», — говорило его лицо. Будь на месте Локена центаврианин, его бы такое незавидное положение заставило уверовать в собственную никчемность и сникнуть.
Я подошла к Локену и дала ему о себя опереться. Он принял мою помощь без типично мужских бессмысленных заявлений вроде «Я сам устою», и обратил на меня лукавый взгляд.