Ничья длится мгновение (сборник) - Ицхокас Мерас

Лиза медленно высвободила руки.

Она все еще боялась смотреть, поэтому лишь чуть-чуть приоткрыла глаза.

Лиза прикоснулась к ребенку и снова задрожала. Она крепко зажмурилась, но потом открыла свои большие черные глаза. Она неловко подоткнула пеленки, в которых барахталась маленькая жизнь, и подала вторую грудь.

После этого она заплакала.

Лиза плакала молча, совсем тихо. Снова было слышно, как спешит насытиться малыш. Слезы катились и падали без звука. Крупные, точно капли росы.

Мужчины, увидев слезы, вздохнули. Они сидели, слушали, как ест маленький, недавно родившийся на свет человек, и радовались, что Лиза плачет.

Хорошо, когда женщина плачет. Ей нужно плакать.

Плохо, когда у женщины нет слез.

Глава тринадцатая

Ход пятидесятый

1

— Что?! — вскрикнул Шогер. — Ты соображаешь, что делаешь?!

«Ничья приближается… — думал Исаак. — Я знал, если буду стараться выиграть, то сумею свести вничью… Я знал… Но… что будет, если я выиграю?»

— Что?! — снова крикнул Шогер.

2

— Изя… — шепчет мне на ухо Эстер… — Кто-то стонет здесь, рядом, совсем близко.

— Да, близко.

Мне тоже кажется, что рядом кто-то стонет.

— Сиди тихо, я посмотрю.

Она держит меня за руку, не хочет отпускать, но вот ее рука медленно выскальзывает из моей, и я могу идти.

— Не бойся, — говорю я.

Подворотня глубокая, как тоннель. Я осматриваю все закоулки — никого. Снова стон. Он доносится из угла, прикрытого створкой ворот. Я подхожу, осторожно тяну к себе тяжелую, скрипучую створку. У стены лежит человек. Он, должно быть, спит. Но человек этот мне знаком, я не верю своим глазам.

— Эстер… — тихо зову я.

Она подходит, становится рядом и вскрикивает. Нам страшно.

— Янек? — спрашиваю я.

— Янек? — спрашивает она.

— Янек!

Эстер бросается к лежащему, к Янеку, а я беру его руки, черные от въевшейся земли.

Он вздрагивает и хочет встать на ноги, но я не даю.

— Я заснул? — спрашивает он. — Проспал?

Он еще не понимает, что мы — это мы, Эстер и Изя.

Он протирает глаза. Сначала его лицо встревожено. Потом он пытается улыбнуться.

— Вы… — говорит Янек. — Оба тут… Выискали?

Мы киваем в ответ.

— Я знал… Я все время знал… — с трудом улыбается Янек. — Только я боялся думать об этом.

Пусть говорит что хочет, мы с Эстер переглядываемся.

— Где твои звезды?

— Звезды? Далеко. Они очень далеко, на опушке леса. А что?

— Без них нельзя. Ты ведь знаешь, что будет, если попадешься без звезд?

— Да, да, я помню.

— Что теперь делать? — спрашивает Эстер.

Она забыла все беды, она думает лишь о звездах для Янека. Забыла, что только что его не было. Забыла, что мы сами без звезд шли по городу и любой полицай мог нас пристрелить. Забыла, что еще надо затесаться в проходящую колонну, так чтобы конвоиры не заметили. Она забыла все на свете, сейчас ее волнуют только звезды.

Я, недолго думая, спарываю звезду со своей груди.

— Ты можешь идти? — спрашиваю Янека.

— Медленно, но могу. Могу, конечно! — заканчивает он.

Я пришиваю свою звезду ему на грудь и объясняю:

— Ты, — говорю ему, — пойдешь впереди и обопрешься на меня. Одна звезда будет у тебя на груди, другая — у меня на спине.

— А что, если заметят? — спрашивает Янек.

Да, видно, Янек и вправду плох. Иначе не задавал бы таких вопросов.

— Ни за что не заметят. Ни в коем случае, — успокаиваю я его, а заодно и Эстер. — Ты будешь идти, прижимаясь ко мне…

Он понимает. Он снова улыбается.

— Очередная комбинация. Очень сложная, прямо с шахматной доски, — пытается острить Янек и снова стонет.

Я смотрю на его запекшиеся губы.

— Это ничего, — объясняет Янек. — Это просто так…

Шаги…

Шаги!

Женщины.

Первой выходит Эстер.

Мы приникаем к щели.

Она уже в колонне. Ее нет, затерялась среди своих.

Снова шаги.

Тяжелые шаги мужчин.

Теперь наш черед.

Пора!

Это моя колонна. Рядом со мной шагает Рыжий. Он смотрит сверху вниз на меня и Янека, на Янека и меня. Его глаза широко раскрыты, белесые ресницы повисли в воздухе, удивленные больше, чем всегда.

Он подталкивает своего соседа, тот — другого, другой — третьего. Множество людей, подталкивая друг друга, оттесняют нас в середину колонны, окружают со всех сторон.

Какие звезды? Где звезды?

Не хватает звезд, что ли?

Да их даже слишком много. На каждого человека по две. Разве этого мало?

Звезд уже так много, что могло бы и вовсе их не быть. Разве мало звезд на небе? Миллионы. И не только желтых. Они искрятся, отливая всеми цветами, играют, словно радуга.

Их очень много.

Неужели кому-то не хватает звезд?

Мы проходим ворота.

Мы уже в гетто.

— Пить, — просит Янек. — Теперь ты можешь принести мне воды.

Рыжий ждет нас. Он, наверно, хочет что-то сказать, но Янек повис на нем, и я бегу за водой.

Я приношу много, целое ведро.

Янек опускается на колени и припадает к воде.

Он пьет, пьет, пьет.

Потом переводит дух.

— Вода… — говорит Янек. — Что может быть вкуснее?

И снова пьет, и пьет, и пьет.

— Знаешь, что я хочу сказать? — говорит мне Рыжий.

Он, наверно, забыл, что недавно нас было двое, что наша тройка была неполной и он сам предложил мне найти кого-нибудь еще. Он все забыл. Ему важно только дело. Он непременно должен что-то сказать, этот Рыжий, надо или не надо.

— Знаешь, что я хочу сказать? — повторяет Рыжий. Он смотрит на меня, смотрит на Янека, смотрит на Эстер, стоящую рядом с нами, и продолжает: — Вы должны готовиться очень быстро. Через пять дней, ночью, пойдете в лес.

Чудак этот Рыжий. Он умеет лаять, как собачонка, и мяукать по-кошачьи.

— Ты просто так говоришь, ты шутишь, да, Рыжий? — спрашиваю я.

Рыжий сердится.

Если Рыжий сердится, значит, это правда.

Мы?

В лес?

Это еле укладывается у меня в голове. С большим трудом.

Рыжий мог объяснить, не брякать так сразу… А он выпалил: надо, и будь здоров.

Мы?

В лес?

Да.

Через пять дней, ночью.

Я понимаю, Янеку трудно говорить. Он кривит губы. Улыбается, хочет что-то сказать.

— Я знал, что это будет.

Вот что Янек хочет сказать.

Все-то он знает…

Пусть уж лучше молчит, не разговаривает и поскорей приходит в себя.

— На, — Рыжий, уходя, сует мне в ладонь бумажку.

Я осторожно разворачиваю. Бумажка смята. Но я легко читаю, что на ней написано.

«…Русские, успешно форсировав Днепр, заняли плацдармы в трех пунктах: севернее Киева, южнее Переяславля и юго-восточнее Кременчуга.

Части Красной армии, развивая наступление на Витебском, Могилевском и Гомельском направлениях, широким фронтом вступили в Белоруссию».

Глава четырнадцатая

Ход пятьдесят первый

1

— Слушай… Ты! — недобро проговорил Шогер, перекидывая фигуру с ладони на ладонь.

Исаак чуть заметно улыбался.

— Слушай… Ты! Не забудь, на что мы играем. Ты можешь проиграть не кружку пива и не вонючую селедку. Ты поставил на кон все, что у тебя есть: свою голову.

Шогер сжал в кулаке фигуру. Дерево хрустнуло, и круглая головка покатилась по доске.

— Сегодня будет ничья, — сказал Исаак.

Шогер наклонился к самому столику. Вытянув шею, он заглянул Исааку в глаза и тихо проговорил:

— Думай… Как бы не проиграть… Сегодня — мой день.

2

— Я родил сына Исаака, — сказал Авраам Липман.

3

Они шли вдвоем.

По середине мостовой, заложив руки за спину, семенил Авраам Липман.

За ним, по тротуару, тащился конвоир.

Они шли вдвоем, Липман все время спешил: конвоиру тоже приходилось поторапливаться, он не мог отстать. Ему было жарко. Тяжелая винтовка оттягивала плечо. Конвоир то и дело смахивал пот и ругался:

— Куда тебя несет, куда, старый хрен?

Липман делал вид, что не слышит. Ему надо было спешить. Был, наверно, конец погожего осеннего дня, наверно, солнце, перевалив за половину небосвода, удлиняло тени деревьев, домов и людей, наверно, где-нибудь на окраине в маленьких палисадниках или просто под окнами красовались душистые осенние цветы, а над рекой собирался вечерний туман, еще и не туман даже, а теплая кисея, вбиравшая капельки влаги.

Липман не оглядывался по сторонам, он ничего не видел и думал совсем не об осени с ее цветами. Он шел, сгорбившись от бремени лет, и не только от этого, шел, все ускоряя шаг, вскинув подбородок, заросший черно-белой седеющей бородой, высоко задрав голову, покрытую старым потертым картузом, так что козырек не закрывал его выцветших, окруженных сбежавшимися морщинами глаз.