Невольники чести - Александр Кердан

Эти размышления прибавили Николаю Петровичу сил. Он сам, не дожидаясь прихода слуги, умылся, надел чистую рубаху и мундир с золотым камергерским шитьем и орденами. Пристегнул короткую шпагу и стал ждать развития событий.

«Errare humanum est», — говорили потомки римских кесарей. Ошибся относительно того, как начнется этот судный день, и камергер Резанов. Вместо ожидаемого им неприятного визита командира «Надежды» или его друга Лисянского первым у посланника очутился компанейский приказчик Шемелин.

— Ваше превосходительство, ваше превосходительство, отоприте, — по осторожному стуку и по интонации Шемелина догадался Резанов, что приказчик не принес ему радостных известий.

— Здравствуй, Федор Иванович! Слушаю тебя, — попытался улыбнуться Николай Петрович.

— Там такое творится… — Обычно степенный приказчик говорил сбивчиво, торопливо. — Господа Крузенштерн и Лисянский, а пуще того лейтенант Ратманов и мичман Берг собрали всех господ офицеров на шканцах и подбивают к мятежу… Такой вой подняли, хоть святых выноси! Крамольными речами порочат вас, ваше превосходительство, как с-само… Я и сказать-то не осмелюсь… Требуют силой вытащить ваше превосходительство на палубу, дабы предать суду, а единым начальником своим признать господина капитана…

— Да кто они такие, чтобы судить меня — государева посланника? — По лицу Резанова пробежала гневная судорога. — Я тотчас выйду к ним, и бунтовщики узнают…

— Что вы… Помилуй Бог… Ваше превосходительство, нельзя вам туда… Не ровен час и впрямь худое может случиться…

— Господин Резанов! — неожиданно раздался из-за двери чей-то голос. Камергер узнал в говорившем лейтенанта Ромберга — земляка и ярого приверженца командира «Надежды». Ни посланник, ни Шемелин не слышали, как лейтенант очутился под дверью каюты. «Должно быть, подслушивал…» — подумал Николай Петрович брезгливо, но ответил Ромбергу с привычной вежливостью:

— Чего вам угодно, сударь?

— Извольте немедля идти на шканцы! Офицеры обоих кораблей вас ожидают, — нарушая все нормы этикета, отвечал лейтенант.

— Вы забываетесь, Ромберг! Не по чину мне следовать вашим вызовам и дерзости от вас выслушивать. — Посмотрев на Шемелина, с тревогой следившего за его переговорами, добавил чуть дипломатичнее: — Тем паче нынче я нездоров для каких бы то ни было объяснений и переговоров. Соизвольте передать это господину капитану.

— Ага! — злорадно воскликнул за дверью Ромберг. — Как браниться с командиром экспедиции, так вы здоровы, а как к разделке идти, так сразу — больны! — И лейтенант затопал прочь по палубе.

В каюте повисла гнетущая тишина, прерываемая только ударами океана о корпус «Надежды».

«Николай Угодник! Спаси и помилуй!» — мелко перекрестился Шемелин, а Резанов опустился на кровать — в его словах о болезни правды было куда больше, нежели желания оттянуть развязку.

Прошло несколько томительных минут, и вот послышались шаги уже нескольких человек. Затем раздался голос Крузенштерна. Игнорируя принятое обращение к главе миссии «ваше превосходительство» и простое «сударь», капитан выкрикнул из-за двери:

— Несите ваши инструкции! Оба корабля в неизвестности о начальстве… Так продолжаться не может!

При звуках капитанского голоса самообладание вновь вернулось к посланнику, однако переговоры он повел все же через дверь:

— Господин капитан! С меня довольно уже оскорблений и дерзостей, чинимых мне вами и вашими офицерами! Ни следовать вашим приказам, ни тем паче указов государевых нести вам я не обязан! А само ваше неведенье представляется мне надуманным: вам сии указы читаны были еще в Кронштадте. Посему прошу оставить меня в покое…

Дружный хохот собравшихся за дверью заглушил последние слова Николая Петровича.

— Да он просто трусит, господа!

— Уж мы уж его…

— Самозванец!

Терпеть подобное было выше всяких сил.

— Что ж, я выйду к вам, — устало произнес Резанов и, обернувшись к Шемелину, добавил: — Помоги мне, Федор Иванович…

То, что сделал посланник потом, наверное, противоречило здравому смыслу и не только усугубило его отношения с моряками, но и многих сторонников и почитателей, как во время вояжа, так и после него, от Резанова отвратило. Тогда же, в минуты наивысшего напряжения, маскарадное действо, осуществленное Николаем Петровичем, показалось камергеру чуть ли не единственным способом сохранения собственного достоинства перед лицом многочисленных противников.

Одним словом, когда его превосходительство, опираясь на руку приказчика, поднялся на шканцы — место для любого моряка священное, собравшиеся там офицеры двух шлюпов и члены посольской миссии оторопели: камергер двора его императорского величества предстал перед ними в домашней фуфайке и туфлях на босу ногу… В руках Резанова, правда, были зажаты инструкции, известные Крузенштерну еще с августа прошлого года и ставшие причиной многих споров между ним и посланником.

Не обращая внимания на ропот моряков, камергер отстранил руку Шемелина и нетвердой походкой приблизился к Крузенштерну, стоящему рядом с Лисянским, чуть поодаль от остальных:

— Соизвольте обнажить головы, господа, если не в знак уважения ко мне — старшему по чину, так хотя бы из почтения к сему документу, — он развернул бумаги.

— Господин Резанов забывает о своем собственном виде, неприличествующем моменту! — отпарировал капитан-лейтенант, но, бросив косой взгляд на листы с императорскими вензелями, шляпу все-таки снял. Остальные моряки и кавалеры посольства последовали его примеру.

— Вы просили меня огласить инструкции, — будто не заметив выпада Крузенштерна, обвел глазами собравшихся посланник. — Так оные более касаемы господина капитана, нежели всех вас… Однако в нынешних обстоятельствах, дабы прекратить смуту на кораблях, я позволю себе прочесть отдельные пункты, к государственным секретам не относящиеся…

Выдержав паузу, Николай Петрович начал чтение, временами останавливаясь, чтобы взглянуть, какую реакцию производят слова высочайших повелений. Когда он прочел пункт, что оба судна со всеми офицерами и служителями компании поручаются начальству Резанова, среди моряков раздались возмущенные возгласы:

— Что это за инструкции?!

— Кто их подписал?..

— Инструкции сии подписаны государем.

— Подписаны-то мы знаем кем, а писаны другими… Мы хотим знать, кто сочинил сие? — вдруг взорвался молчавший доселе Лисянский.

— Мне это неведомо, — растерялся камергер.

— То-то, неведомо! Не вы ли сами сочинили все это? Да-да, сочинили и ввели министров и государя в заблуждение! Клянусь честью, что под вашим началом я бы не токмо в кругосветный вояж не пошел, но и в Маркизову лужу выйти б не рискнул!