Я свидетельствую перед миром - Ян Карский

Под конец он предложил встретиться еще раз в Анже, в одном из отелей. Там я изложил ему мнение руководителей Сопротивления о необходимости создать объединенную организацию и о том, какова должна быть ее структура. Сикорский почти во всем был согласен с Борецким. Это движение, сказал он, не должно ограничиваться сопротивлением оккупантам, оно должно стать государством особого рода. Надо во что бы то ни стало восстановить все государственные органы. Подпольная армия должна быть частью государственного механизма, а не совокупностью отдельных групп, объединенных одной-единственной целью борьбы с врагом. Я вспомнил насупленный вид руководителя львовского военного подполья и полностью согласился.

— Армия, — продолжал генерал Сикорский, — ни в коем случае не должна вмешиваться в политическую жизнь. Это должна быть народная армия, призванная служить народу, а не управлять им.

Я задал ему один из самых болезненных вопросов, стоявших перед Сопротивлением:

— Как широко должен распространяться принцип отказа от сотрудничества с оккупантами? В некоторых ситуациях бывает полезно внедриться в немецкие организации. Но остается моральный аспект.

Ответ Сикорского был очень мудрым.

— Здесь, в Париже, полякам очень хорошо живется, — сказал он. — Мы едим досыта, спим в тепле, и лично нам ничто не угрожает. Поэтому мы не имеем права диктовать тем, кто страдает и голодает в Польше, как им себя вести. С моей стороны было бы безнравственно навязывать им свою волю. У польского правительства во Франции одна задача — отстаивать интересы Польши за границей. Если бы кто-то спросил мое мнение, я сказал бы, что, с международной точки зрения, любое сотрудничество с оккупантами идет нам во вред. Но пусть люди поступают так, как считают необходимым. Мы не можем отсюда командовать соотечественниками. У нас общая цель — бороться с немцами. Пусть вспомнят о нашей истории и традициях! Скажите им: мы здесь уверены, что они выберут правильный путь[69].

В заключение Сикорский еще раз подчеркнул, что задача Сопротивления и правительства во время этой войны — не только восстановить, но и преобразовать, изменить к лучшему польское государство.

На другой день я случайно встретился с Котом в «Кафе де ла Пэ». Должно быть, оно ему нравилось, а Кот был человеком привычки. В Кракове он с таким же постоянством посещал одно кафе, которое студенты прозвали «Кафе Кота». Кот тоже полностью одобрил предложения, которые я привез. Он был уверен, что оккупация кончится не скоро, а потому надо готовиться к длительной борьбе. Он посоветовал мне связаться с генералом Соснковским, главой подпольной армии[70].

Я позвонил адъютанту генерала, который устроил нам встречу в скромном бистро. Соснковский — типичный военный, лет шестидесяти пяти, высокий, крупный, с пронзительными голубыми глазами и густыми бровями. Он возглавлял штаб Пилсудского, когда тот перед Первой мировой организовывал подпольное сопротивление угнетателям. Конспиративная закваска осталась в нем навсегда.

Немудрено поэтому, что для начала он отчитал меня за то, что я вот так, в открытую, позвонил его адъютанту. Разве мне неизвестно, что телефон прослушивается? Я не ответил. Он спросил, что происходит в Польше, но никак не выразил своего отношения к социальным и политическим проблемам. Его дело, как он сам сказал, — это армия. Соснковский тоже считал, что Польша оккупирована надолго и очень важно, чтобы польский народ понимал: эта война отличается от других, а когда она кончится, все изменится.

Я пробыл в Париже полтора месяца и почти все время был занят составлением отчетов, которые должен был увезти с собой. А в редкие свободные часы гулял по городу с Ежи Юром. Перед отъездом я в последний раз беседовал с Котом, и он назвал имена всех влиятельных людей из Сопротивления, с которыми мне следовало встретиться. Мы расстались друзьями, а напоследок Кот сказал:

— По всем правилам, я должен бы взять с вас клятву, что вы нас не предадите. Но если бы вы были низким предателем, то и клятву нарушили бы без зазрения совести. Так что давайте просто пожмем друг другу руки. Удачи вам, Карский!

Обратно я ехал под другим именем и с другими документами. Сначала Восточным экспрессом, через Югославию, прибыл в Будапешт. Там остановился на два дня и в интересах дела согласился вместо другого, обычного агента доставить в Польшу рюкзак с деньгами. Услуга была не такая уж пустячная — набитый бумажными купюрами рюкзак весит килограммов двадцать с лишним. Немалый груз, учитывая прочую мою экипировку. До Кошице я доехал на машине, а там встретился с тем же проводником, который перевел меня через горы. Все обошлось благополучно, если не считать того, что снег растаял, так что лыжи не пригодились. Я шел, нагруженный как мул, но счастливый, оттого что возвращаюсь.

Глава XI

Подпольное государство (1)

В конце апреля 1940 года я привез в Польшу важные распоряжения от правительства в изгнании: всем подпольным организациям предписывалось объединиться под эгидой подпольного государства. Перейдя границу, я на несколько дней остановился в одном из тайных убежищ, а потом добрался до Кракова, где связался с представителем Сопротивления. Уже тогда он рассказал мне, что основы для предстоящего объединения заложены, но понадобилось еще много времени, чтобы оно состоялось.

В Кракове меня посвятили в дела местного Сопротивления, и я впервые понял, какая слаженная организация и какая хитроумная тактика требовались для того, чтобы избежать провала. Меня ни на минуту не выпускали из виду. Как я вскоре убедился, обо мне знали всё: что я делал, что говорил и даже что ел на обед. Подходя к дому, я каждый раз заставал у ворот человека, с которым обменивался паролем. Если же никого не было, следовало немедленно повернуться и уйти.

Однажды мне было сказано, что в 9.45 меня будет ждать у ворот пожилая седовласая женщина с синим зонтиком и корзиной картошки в руках. А я как раз в то утро решил сходить в костел. Служба кончилась в половине десятого, к дому я подошел как раз в условленное время, увидел ту самую женщину, и она отвела меня на заранее назначенную встречу. На другой вечер ко мне пришел связной и передал, что руководство недовольно тем, что я не ночую дома и общаюсь с посторонними людьми. Выходит, та тихая седенькая старушка донесла, что я не вышел из дома, а, наоборот, подошел к нему, то есть ходил неизвестно куда.

Постоянная слежка действовала мне на нервы. Я поинтересовался, зачем она нужна. Во-первых, ответили мне, из опасения, как бы я по неосторожности не совершил какой-нибудь ошибки, а во-вторых, если вдруг меня схватит гестапо, надо, чтобы об этом тут же стало известно, иначе можно не успеть принять необходимые меры безопасности. Вот так обходились с курьером от правительства, который привез важные указания и который в то время был о себе весьма высокого мнения.