Храм океанов - Александр Прозоров

Это означало, что в угодья Дракона все-таки пробралась суровая северная зима.

Разумеется, молодой бог вполне мог улететь на юг и переждать зиму в более теплых краях, мог приказать рабам согреть гнездовье кострами, либо утеплить для него только нору – просто своими телами. Именно так поступали многие повелители, обитающие в холодных землях. Вот только зачем это нужно? Родильное древо на зиму засыпало под лапником и травой, которой его заботливо укрывали смертные, под пышными сугробами, которые они же старательно подправляли. Другими научными изысканиями Растущий особо не увлекался. Так что ему делать хоть на чужбине, хоть в своем гнездовье? Проще заснуть, чтобы бодрому и сильному вернуться к жизни вместе с первой весенней травой и набухающими на ветках почками.

В гнездовье у Родильного древа, конечно же, оставались и нуары, чтобы следить за порядком, и другие слуги. Вот только слухачи до них докричаться не могли – разум двуногих слишком слаб, чтобы различать речь богов на таком удалении. Дракона с вестником туда тоже не отправишь – ящеры засыпают в мороз даже раньше своих повелителей. Крылья большие, сердце сильное, кровь по жилам бежит быстро – холод разносит так стремительно, что прямо в полете недолго окаменеть.

Зимой, когда с неба начинают сыпаться первые снежинки, сила в северных землях переходит от тех, кто крупнее, быстрее, умнее и выносливее, к тем, кто способен обогреваться только собственным, внутренним теплом.

– Отправь в его гнездовье слухача, нуаров и смертных, сколько сможешь, Зеленец, – попросил Дракон. – Пешком. Мне очень важно найти эту глупую беглянку!

Свет костра наполнял жилище призраками: темные тени, вытягиваясь от торчащих из поленницы валежин, от подвешенных к крыше корзин, от оставленной у стены лесенки, сплетенной из гибких, но невероятно прочных сосновых корней, плясали, изгибались, ползали по стенам и кровле, тянулись кривыми лапами к спящей женщине и к самому беглому кормителю. Однако всех их объединяло одно: они были накрепко привязаны ногами к вещам, от которых росли, а потому не вызывали у молодого мужчины никакого опасения. Негромко мурлыкая себе под нос, Сахун мазнул обмотку трещины рыбьим клеем, потом развел кончики можжевелового древка, вставил в них сколотый на острие наконечник и осторожно, стараясь не порезаться об острый, как лист осоки, камень, принялся заматывать тонким влажным ремешком.

Поначалу юноша не испытывал особого желания делать столь сложное оружие. Для того, чтобы отогнать мелких лис и даже крупных ящеров, ему вполне хватало заточенной слеги. Ею он и камни ворочал, и местного мордатика в распахнутую пасть ткнул, когда тот решил перекусить безобидной с виду добычей... В итоге – сам стал вкусным обедом и новыми штанами для Сахуна и Волерики.

Но зима изменила многое. Речные ставни оказались недоступны – после первых серьезных морозов достать рыбу из-подо льда уже не получалось. Заготовленные перед самыми холодами сушеные грибы кончались с пугающей стремительностью. Вся надежда осталась только на охоту. А пробить шкуру встреченному зверю – это совсем не то, что палкой по морде настучать или в пасть ею же ткнуть. Тут просто заточенной деревяшкой не обойдешься.

К тому же, Сахуну очень быстро надоело раз за разом накалывать себе новые резаки. Проще показалось сделать один, но уж действительно крепкий, красивый и удобный. После нескольких попыток выбрать самый удобный резак, таковых у юноши оказалось целых три: длинный – чтобы резать крупные куски мяса, маленький – потрошить рыбу и кроить кожу, большой и тяжелый на короткой палке – рубить ветки и деревья. И теперь длинная палка с каменным наконечником становилась его четвертым «резаком».

Привыкший за свою жизнь к тому, что все деревянные миски, ложки, слеги, опоры, гамаки и перекрытия отрастают сами, а любые, даже самые страшные звери покорно исполняют волю нуаров и уныло бредут на убой, бывший кормитель просто не знал слов «топор» или «копье». Подобные инструменты не требовались ни в одном гнездовье, и даже ассегаи скотников куда больше напоминали очень длинные мечи с длинными же рукоятями, нежели то, что он сейчас сделал.

Волерика сонно заворочалась под покрывалом, повернулась на бок и приоткрыла глаза:

– Не пора? – Долгими зимними ночами они спали по очереди, поддерживая огонь.

– Нет еще. – Он приставил почти готовое оружие к скале возле очага, подбросил в осевшее пламя пару толстых валежин, пересел к изголовью, погладил ее волосы: – Что, не спится?

– Представляешь, Сахун, мне приснилось, что боги наши стали очень-очень добрыми. Они соскучились по нам и послали своих нуаров, чтобы те нас нашли и привели к ним. И когда я встала перед ними, а богов почему-то оказалось сразу пятеро, и все разные, то самый старый и мудрый сказал мне: «Проси все, чего пожелаешь для счастья!». И я сказала, что хочу провести жизнь с самым смелым, сильным и умным из людей. И тебя тоже он спросил, и ты то же самое ответил. И тогда они подхватили нас крыльями, перенесли на тихую реку, в уютную расселину. В ней появилась и стена, и крыша, и загорелся жаркий огонь... Просыпаюсь – а я и правда здесь! И ты тоже!

– Здорово... – Сахун провел пальцем по ее бровям. Сперва по одной, потом по другой. – Только для этого нас не нужно было отсюда забирать.

– А как бы они иначе нас об этом спросили?

– Они боги, они знают все. Они и так должны знать.

– Должны, – признала Волерика. – Скажи, а боги могут быть добрыми? Или нам теперь всегда придется их бояться?

– Мне кажется... – Его ладонь скользнула по щеке женщины вниз, чуть задев уголок губ, легко коснулась подбородка, шеи. – Мне кажется, они и так добры и стараются для смертных, как могут. Помню, когда был маленьким, я то у забойщиков мусор чистил, то от кухни грязь выносил, то возле гнездовья убирался. И все тосковал, что так всю жизнь и проведу – голым и в мусоре. Но вдруг, по воле богов, я отправился в угодья Растущего, в сытный дом, на простор и свободу. Ходил из края в край, чистил ручьи и протоки, укреплял берега. Сшил себе одежду, научился ворочать камни и строить стены. И уж начал печалиться тому, что так и застряну на годы в воде по пояс, пока болью не скрутит от извечного холода. И тут вдруг меня в кормители перевели! И сидел я в шатре, и думал о том, что живу в сытости и удовольствии, одетый и здоровый, но в жизни своей никогда больше не увижу ни одной девушки. И вдруг из плода Родильного древа выходит прекраснейшая из женщин... Разве можно обижаться на богов, если всю мою жизнь они только и делали, что исполняли мои желания?

– Если ты так благодарен богам, то почему от них сбежал? – перехватила его руку Волерика.