Товарищ Анна (сборник) - Ирина Богатырева

Чтобы стать мобильней, мы разделились. Отошли друг от друга и стали голосовать порознь. Почти сразу меня подобрал МАЗ, который ехал в пригород пункта Б. Я подумала, что мы правильно разделились: в МАЗ все равно вдвоем не берут. Только через два дня я узнала, что приятеля подобрал джип с кондиционером, мы влезли бы в него и вдвоем, и с рюкзаками, он доехал с ветерком и уже к ночи был на месте, ждал меня сутки на условленной вписке.

А я неторопливо поехала с разговорчивым мазистом.

Его звали Владик. Он был не только разговорчив, но и любвеобилен. Через час езды он сообщил мне, что хочет со мной покувыркаться . Я немало удивилась и даже не поверила, что он не шутит. Я была к тому моменту уже пять дней на трассе и месяц как в вольном путешествии по стране. Не скажу, чтоб от меня воняло, но костром прокоптиться успела порядочно. На дорогу я всегда одевалась так, что сразу и не поймешь, кто голосует – парень или девица. А главное, в мытарствах я сама всегда забывала, какого я пола и вообще что такое женская привлекательность. Лето – это дороги, походы, горы, солнце, дикость, одиночество и автостоп. Я – бесполое лохматое чудище под рюкзаком с себя ростом. Секса – ноль. Мой драйвер заставил меня пять минут истерически хохотать.

Но он был серьезен, и мне пришлось включить все свое красноречие, чтобы убедить его, что он ошибся во мне как в объекте сладострастия. Мысль о том, чтобы попробовать покинуть машину, меня не посетила: коней на переправе, как известно, стараются не менять. А мой драйвер оказался упрямым тяжеловозом. Упорно он доказывал, что я не прогадаю.

– У меня парень есть, – пыталась я найти человечески ясные аргументы.

– Кто? Тот хлыщ, что перед тобой стоял? Да какой он парень, он же ничего не может! Ты не знаешь настоящей любви, деточка. Тебе настоящий мужик нужен.

– У меня принцип – в дороге нельзя.

– Да я что, дурной сам, чтобы в дороге! Вот вечером свернем куда-нибудь и покувыркаемся.

У него было огромное брюхо, хотя сам он был далеко не стар. Я смотрела на него все с большим изумлением: он был очень настойчив.

– Плечовки перевелись хорошие, – сетовал он. – На всей трассе от Нижнего ни одной не встретишь нормальной. Или девчонки-школьницы, или, наоборот, старухи ходят, лет под полтинник. Куда нормальные делись, а? Замуж повыскакивали, что ли? А я что, извращенец на этих вестись?

Я смотрела на себя украдкой в боковое зеркало. Оттуда выглядывала веснушчатая и курносая, почти мультяшная физиономия с безумными глазами. Волосы грязные и спутанные, лохматые. От силы физиономия тянула на двадцать, хотя я была старше. Что он во мне нашел? Отворачиваясь от зеркала, я вздыхала.

– Я тебе что, не нравлюсь? – спрашивал Владик, не поворачиваясь ко мне.

– Нравишься. По-человечески.

– И что же тогда? Поваляемся.

– Нет. Именно потому, что нравишься, не поваляемся.

– Не понял.

– Не хочу тебе жизнь портить.

– В смысле?

– В прямом. Я ведьма, со мной спать очень опасно, – брякнула я.

Теперь хохотал он, как будто его черти под мышками щекотали. Чуть на встречку не выехал, руль не держал. Я сидела с тоскливой и серьезной миной.

– Деточка, заливать-то не надо! Не первый день за баранкой.

– Я тоже не первый, дедушка.

– Чем докажешь?

– А чем хочешь?

– Ну что ты умеешь, ведьма?

– Так, ерунду всякую, по мелочи: лечу кое-что, простуды, семейные расстройства… разное… нетрудное. – Я замялась. Думала, так сойдет. И конечно же, о том, что угнетало меня всю жизнь, что приносило кошмары, головную боль и делало характер дурным и психованным, – о странном своем, жестоком даре я не упомянула совсем.

– А сглазить можешь? – спросил он.

– Не будешь приставать – не сглажу.

– Нет, я не верю. Херня какая-то. Ну покажи что-нибудь.

– Что тебе показать?

– Ну не стриптиз же! Покажи, что умеешь.

Я вгляделась в него пристальней, и тут Остапа понесло. Я стала рассказывать ему о том, как он живет. Что у него ревнивая жена, и он ее не любит, а она пилит его за низкую зарплату. Что у него геморрой и гастрит, а еще хронический насморк. Что его сыну пять лет, и сына он очень любит, берет иногда с собой в недалекие рейсы. Что у него два года назад погиб старший брат – пьяным врезался во встречную машину… Что начальник базы, где он работает сейчас, хочет его уволить, но пусть он не боится этого: если уволят, не пройдет двух недель, как он найдет работу лучше и дороже, и жизнь его наладится. Если, конечно, не тронет меня сейчас.

Не знаю, что его поразило сильнее всего, но через полчаса он сидел бледный, и с него катило больше, чем от жары. Он повторял только одно неприличное слово, часто, распевно, задумчиво. Я заметила это, испугалась и замолчала: все-таки за рулем он, а Кондратий, как говорят, у всех за левым плечом.

Хотя, собственно, что такого я ему сказала? Все болячки – стандартный набор дальнобойщика. Не хватало ревматизма и еще чего-нибудь суставного, но я в тот момент все равно все названия позабыла. Про жену он рассказал мне сам, а то, что бросался на все, что в юбке, говорило о сложностях дома. В кабине лежали игрушечный камаз и бейсболочка, заткнутая за солнцезащитный козырек, – возраст я определила по размеру. На сложности с начальством он сам жаловался, а перспективы на будущее приплела, чтобы хоть как-то разбавить все предыдущее – и дать положительную установку, как говорил в моем детстве экстрасенс в телевизоре. И только про брата ляпнула по своему собственному, врожденному, жестокому своему дару.

– Ну, ля, я просто… Трындец какой-то, короче. Ты эта… объявления в газету не даешь? Я б к тебе друзей возил.

– Ой, да ладно тебе. Это же семечки…

Мне было приятно. Казалось, можно успокоиться: о «покувыркаться» он теперь не заговорит. Но его сексуальные фантазии нашли новый выход.

– Слушай, а говорят, если с ведьмой переспать, никаких проблем в жизни не будет. Правда?

– Вот еще! Кто тебе фигню такую в мозги капнул? Владик, все должно быть добровольно, иначе…

– Да я понял, понял, молчу уже… Слушай, а ведьмы у меня никогда не было. С ведьмой – это как?

О добрые духи! Мне предстояло ехать весь день и полночи, усмиряя разыгравшееся либидо моего драйвера. Дорога стала болотом. Время расплывалось мягким будильником с картины психа Дали. Я с тоской вспоминала напарника и мечтала о вписке, душе, теплом, родном спальнике…

В конце концов мне стало моего Владика жалко. Он уже мечтал, как увезет меня в деревню, где живут его родители, поселит в новом, пахнущем стружкой доме, мы будем ходить по субботам в баню, а потом голышом прыгать в речку и скакать через костер все лето. Как я избавлю его от всех болезней и с ним никогда не случится ничего плохого. Как он станет первым парнем на деревне, и все мочалки из юбок повыскакивают – прямо к нему в кровать. В его эротически-языческих фантазиях я представала чем-то вроде русалки, его личной золотой рыбки, огневушки-поскакушки и девицы-лесовухи, дающей всем охотникам, кто с ней разделит ароматное, хвойное, таежное ложе, верный след и несгибаемую потенцию. По его подсознанию, находившему неожиданный выход, можно было изучать весь мировой фольклор – кто бы мог подумать такое, глядя на его пивное брюхо.

Ведь на деле это был толстый, потливый, добрый, недолюбленный мужик. Его презирала жена. Ни образования, ни воспитания не хватало ему, чтобы подняться над жизнью, осознать ее хоть в каком-то изломе своего бытия. Вся сила его личной любви была сосредоточена на сыне, которого жена настраивала, что папка плохой. Он ненавидел жену – и боялся. Он мечтал о любви, внутри него жил обиженный мальчик, и я не могла помочь ему ничем – хотя бы потому, что во мне он видел что угодно, кроме человека. Его погибший брат размытым силуэтом маячил для меня за боковым стеклом. Он шептал мне историю своей жизни, желая освободиться от плена смерти, – жизни такой же смутной и бестолковой. От двух этих жалостливых несмолкавших голосов голова моя шла кругом и болела. Я посмотрела за окно, в глаза призраку, и бессильно, устало приказала: «Отпускаю. Свободен». Это все, что ему было нужно, это все, ради чего они лезут ко мне, – и я привыкла уже делать так, не вдаваясь в подробности.

Призрака смело, как тучу мошкары разгоняет ветром.

И тут Владику стало дурно. Это произошло как-то резко, я не успела ничего сообразить. Его лицо покраснело и исказилось, глаза выпучились. Он принялся падать вперед, на баранку. Машину повело налево, я схватила тугой руль и крутанула на себя. МАЗ вильнул. Вадик инстинктивно пнул тормоз, мы встали на обочине, носом в кювет. Хорошо, дорога была пустая.

– Вода у тебя где? – Я полезла назад, у дальников на койке обычно все вещи. Он махнул рукой. Глаза его были испуганные и большие. Носом шла кровь – не то разбил о руль, не то давление.

Я нашла все – и воду, и аптечку, – смочила бинт, сделала холодный компресс на переносицу и лоб. Открыла двери. С улицы потянуло чуть прохладным в сумерках, но главное – свежим воздухом. Когда он пришел в себя, мы вылезли и сели с ним на обочине.