История отравлений власть и яды от античности до наших дней - Франк Коллар

Под «двойным действием» в данном случае понимается не высокая токсичность того или иного вещества, о которой сообщали средневековые фармакологические трактаты. Речь идет об использовании рассказов об отравлениях в пропаганде. Властям необходимо было сплотить людей вокруг правителя, сформировать определенное общественное мнение, что развивало «политическую коммуникацию». Яркие эмоциональные характеристики, клеймившие отравления, вроде формулы Иоанна XXII horrendum scelus (ужасающее преступление), употреблялись еще чаще, чем раньше. И может быть, в первую очередь их распространяла и использовала Церковь, наряду с другими средствами пропаганды. Число случаев, когда говорили о яде, увеличилось. По-видимому, они становились инструментом воздействия на умы, причем весьма эффективным, поскольку реальность отравления, так же как и применения магии или колдовства трудно как доказать, так и опровергнуть. Помимо всего прочего, римское право квалифицировало отравление как преступление особо тяжкое. Таким образом, обвиненные в нем люди выставлялись низкими подлецами. Подобные утверждения выполняли сразу несколько функций.

В церковном сообществе обвинения в употреблении яда выдвигались против тех, кого стремились устранить или отодвинуть. В начале ХХ в. антиклерикальная историография рассматривала обвиняемых в отравлениях почти исключительно как жертв операций по чистке рядов, организовывавшихся властями. Так, например, соответствующие «разоблачения» Бернара де Кастане являлись частью общей политики Климента V, стремившегося ограничить влияние людей Бонифация VIII.

Еще более выразительным выглядит случай епископа Кагора Гуго Жеро. Духовное лицо обвиняли одновременно в применении яда и в колдовстве, т. е. в преступлениях в высшей степени тяжких. Враждебный Иоанну XXII германский хронист Иоанн Витодуран полагал, что Гуго Жеро осудили несправедливо в результате лживых обвинений и дурного сна Папы. Не заходя так далеко, можно сделать вывод, что обвинение протеже Климента V выражало волю кагорца Иоанна XXII нейтрализовать «гасконскую партию», верную его предшественнику. Речь шла также о стремлении наказать прелата, методы которого не нравились некоторым семьям Кагора, близким к Папе. Карьера Гуго Жеро к моменту начала дела была сильно подпорчена, и его просто добили. Епископа ожидала ужасная смерть: скорее всего, его сожгли живьем.

Обвинениеантипапы ИоаннаХХШтакжевписы- валось в логику чистки. В 1417 г. собор в Конетанце искал повода для его низложения и вспомнил об умершем семь лет назад Александре V. Тогда эту смерть никто не связывал с убийством. Напротив, бальзамирование Папы не выявило ничего подозрительного; тело долго оставалось выставленным. Правда, данный аргумент считался сомнительным. Он мог одинаково хорошо служить как утверждавшим, что наступила естественная смерть и не оставила следов на теле, так и думавшим, что останки выставили, чтобы усыпить подозрения в реальном, но невидимом преступлении. В любом случае то, что_ вменялось в вину антипапе, подходило к его личности, ибо он был жаден до власти и никак не желал отказываться от тиары. На одиннадцатой сессии собора было составлено обвинительное заключение против Бальтазара Коссы (как звали в миру Иоанна ХХШ). В статье двадцать девятой говорилось об отравлении. При этом обвиняемого отнюдь не приговорили к смерти. Впоследствии он стал архиепископом во Флоренции.

Впрочем, обвинения в использовании ядов, так же как и сами яды, не всегда оказывались одинаково эффективными. Им приходилось подчас уступить место более действенным способам борьбы. Доброе имя Бернара де Кастане восстановило послание Папы Климента V, снимавшее с него обвинения, отпускавшее грехи и даровавшее милость. Начиная процесс главы францисканцев-спиритуа- лов Бернара Делисье, Иоанн XXII попытался инкриминировать ему отравление Папы Бенедикта XI, скончавшегося за тринадцать лет до этих событий. Однако это обвинение в конце концов было отвергнуто.

Осталось рассказать еще об одном специфическом случае, когда мишенью стал не один человек, а целый орден. Он связан с последствиями смерти Генриха VII в 1313 г. Преступление совершил якобы проповедник-доминиканец Бернарден из Монтепульчано, так что в глазах соперников доминиканского ордена внутри Церкви он весь оказался запятнан. В конце XIV и начале XV в. эпизод получил новое развитие. В это время враждебность к ордену усиливалась из-за той роли, которую доминиканцы играли в инквизиции, а также из-за отрицания ими непорочного зачатия Богородицы. Обвинения, выдвинутые в 1390 г., хорошо вписывались в этот контекст. Составитель «Хроники монаха из Сен-Дени» излагал их скорее с осторожностью, чем с негодованием. Границы между ядом, которым несчастные горемыки отравляли источники Франции, как говорили, по наущению братьев-якобитов, и ядом инакомыслия оказывалась размытой. Так что очень возможно, что этот странный эпизод отражал враждебность и зависть к ордену, который не был так близок к народу, как францисканцы. В 1400–1430 гг. обвинение в отравлении императора стало главным оружием противников доминиканцев. Иаков из Эша в качестве «доказательства» вины приводил знаки бесчестья, которыми были отмечены члены ордена и которые свидетельствовали о святотатственном преступлении одного из них. Хронист отмечал, что после смерти Генриха VII «святой отец, кардиналы, епископы и легаты, принцы и сеньоры приказали, чтобы отныне доминиканцы не служили и не принимали тело Господа нашего правой рукой, а только левой рукой. Им запрещалось носить облачения до пят, а только до колен, для того, чтобы навсегда сохранилась память о вышеуказанном злодеянии, когда упомянутый проповедник отравил упомянутого императора». Ужасная клевета основывалась на особенностях доминиканской евхаристической литургии. Братья ордена святого Доминика с большим трудом очищались от нее, тогда как некоторые братья-минориты вполне сознательно извлекали из сложившегося положения выгоду.

Согласно тексту 1389 г., орден доминиканцев во Франции оказался на грани роспуска. Однако не следует приписывать кому-то из францисканцев стремления добиться его уничтожения. Достаточно было дискредитировать противников. Таким образом, данная история очень хорошо иллюстрирует пропагандистское использование обвинения в отравлении.

В декабре 1574 г. в Авиньоне в возрасте 50 летумер кардинал Лотарингский Шарль де Гиз. Кардинал заболел за восемнадцать дней до смерти, у него очень сильно болела голова. «Согласно распространявшемуся слуху, емудали яд», — писал Пьер де л’Этуаль. Знаменитый автор подчеркивал здесь очень важный аспект всех дел об отравлениях: они позволяли манипулировать общественным мнением или, по крайней мере, как-то влиять на него. Такие слухи распространялись не столько для того, чтобы пробудить сочувствие к несчастным якобы попавшимся в ловушку жертвам, сколько для того, чтобы вызвать отвращение к предполагаемым отравителям, нанести ущерб их чести и репутации.

Внутри Церкви клеймить пап-отравителей начали с XV в. Это было фоном борьбы между понтификами и соборами. Для соборов подобное обвинение не являлось, конечно, главным. Скорее его использовали как аргумент, пусть поверхностный, но производивший впечатление. Он напоминал о том, что употребление яда можно ассоциировать с тиранией. Собравшиеся в Конетанце прелаты решительно не соглашались принимать сильную папскую власть, поэтому неудивительно, что они приписывали папам один из атрибутов тирана — кубок с ядом. А выразитель «примирительной» точки зрения Базельекого собора, швейцарский поэт, церковный деятель и дипломат Мартин Ле Франк в поэме «Защитник дам» восклицал: «В самом деле многие Папы / Под видом меда подносят яд». Впрочем, очень может быть, что в его сознании это была всего лишь метафора.

Отвратительные злодеяния Борджиа порождали несколько другую пропаганду. Зарождавшаяся Реформация подвергала скандальное папство позору и поруганию. В то же время, похоже, что обличения Александра VI исходили не от реформаторов, не от наследников стремившихся к компромиссу деятелей соборов XV в. По-видимому, их скорее инициировали знатные римские семейства, например Колонна, которые устали от безобразий Папы. Буршар приводил памфлеты, направленные против Борджиа. Они имели хождение в 15011502 гг. и, помнению автора дневника, печатались в Германии, где их мог читать молодой Лютер. В памфлетах перечислялись преступления, в том числе и отравления. Одна такая книжица летом 1502 г. попала в руки кардинала Модены, который прочитал ее Папе. Тот очень смеялся… Что ж, в разных ситуациях аргумент воспринимался по разному.

В реформаторской пропаганде Рим сопоставлялся с великой вавилонской блудницей, которая не изображалась по преимуществу отравительницей. В сознании Лютера Папа связывался с сатаной. Конечно, реформатор считал, что итальянцы владеют искусством ядов, однако в его полемических сочинениях мотив Рима-отравителя роли не играл. Начиная с 1520 г. Лютер критиковал папство с точки зрения экклезиологии, а с 1545 г. просто подвергал его грубым нападкам. Напротив, именно этот мотив был основным в тексте кардинала Бенно против Папы Григория VII. Его перепечатали во Франкфурте в 1581 г., протестантские типографии охотно брали этот памфлет, обличавший григорианское правление, как породившее все несчастья.