Обратный отсчет - Роман Канушкин

— Подходим к заданной, — прозвучало в СПУ[12].

Командир экипажа посмотрел на показания высотомера — оставалось 200 метров , все правильно. Взгляд его еще раз пробежал по приборной панели — какое выставлено давление, ручка УКВ-2 — связь с Москвой, ручка УКВ-1 — связь с другим объектом. Он уже рядом, этот другой объект, и высота, которую им придется держать, тоже уже рядом.

А потом в СПУ прозвучал голос второго пилота:

— Вас наблюдаем.

УКВ-1, связь с другим объектом установлена. И мы его наблюдаем, черный объект с хищными контурами.

— Подходите на высоте две четыреста. — Голос второго пилота звучал совершенно буднично. — Выдерживайте скорость двести восемьдесят.

2400 и 280.

— Ну, все, началось, — проговорил командир экипажа. — Поехали, ребята.

Чип находился здесь же, в кабине. На его лицо, обмазанное толстым слоем крема, была надета толстая маска, на глазах — великолепные и очень дорогие горнолыжные очки «Увэкс», вот как неожиданно понадобилась пижонская покупка плюс застегнутая на все молнии непродуваемая пуховая куртка фирмы «Салева»… Чип был экипирован, как выдающийся альпинист, — все это приобреталось в Москве за огромные деньги, и все это было обычным московским пижонством. Только сейчас этому снаряжению предстояло послужить своему истинному назначению — защищать человека, попавшего в экстремальные условия. Может быть, множество людей, попавших в экстремальные условия.

Чип надел теплые варежки, взял профессиональную камеру «Сони», позаимствованную у братьев-телевизионщиков, проверил, как его слушаются пальцы, и снова почувствовал себя молодым сумасшедшим оператором, работающим с «горячими» репортажами.

— Отлично, — проговорил сам себе Чип, — я готов.

И губы его начали медленно растягиваться в довольно странную улыбку, которая очень бы не понравилась всем тем, кто выпер Чипа отдыхать и оказался виновником его сегодняшнего полета.

Огромное красное солнце встало перед самолетом. На высоте 2400 метров всполохи этого солнца играли, отражаясь в прозрачных глазах Чипа.

Чип улыбался.

Огромное красное солнце приготовилось к своему падению за горизонт, завершив тем самым последний день зимы. Самолет начал разворачиваться к нему правым бортом, и тогда, словно вырвавшись из пылающего круга, появился быстро летящий вертолет с хищными контурами. Большой, серебристый и показавшийся мальчику ухмыляющимся лайнер и боевая машина, прозванная «Черной Акулой», начали сближение.

Совсем другое солнце было сейчас перед глазами Стилета. Находясь в метрах трехстах от большого заминированного лайнера, на борту «Черной Акулы», Стилет смотрел на сидящего перед ним Зелимхана и видел совсем другое солнце. Это было маленькое холодное солнце того новогоднего утра, когда на улицах города Грозного погибала русская армия. Колонны бронетехники вползали на узкие улицы незнакомого города, часто без прикрытия пехоты, под сырым, пронизывающим ветром и вовсе не рождественским снегом — просто движущиеся мишени. И за ними бежали грозненские мальчишки, играя в известную всем игру «Чур мое!». Игнат тоже помнил эту игру по своему детству, и многие, находящиеся в тот день в новогоднем Грозном, помнили ее. Чур мое! Кто первый — тому и принадлежит. Для грозненских мальчишек взрослые приготовили особенную версию этой детской забавы. Они бежали за нашими танками, машинами пехоты и БТРами, они знали все подворотни в этом городе и иногда ссорились между собой, когда старший отбирал у младшего любимую игрушку:

— Исса (или Ахмет, или Арсланчик), зачем сделал? А? Я бежал за этим танком с вокзала! Зачем сделал, а?! Чур мое!

У мальчишек были в руках бутылки с «коктейлем Молотова», с зажигательной смесью, которыми они подрывали нашу бронетехнику. Потом сшибали с машин пулеметы, иное оружие и продавали взрослым на базаре. Чур мое! А негодный Исса, или Ахмет, или Арсланчик, подрывают мой танк, который я преследую аж с вокзала.

Вот такие новогодние развлечения приготовили взрослые для грозненских мальчишек.

… Стилет прислонился головой к обшивке борта — он первый раз был пассажиром этой таинственной и грозной боевой машины «Ка-50» — «Черной Акулы». Стилет вспоминал свой разговор с Дедом, произошедший за некоторое время до новогоднего расстрела.

— Павел Александрович, зачем вводить войска? Это будет мясорубка. Это будет народная война, хотя сейчас у сепаратистов есть поддержка незначительного меньшинства населения…

— Решение уже принято, сынок.

— Но ведь для этого есть специальные средства, зачем вводить войска? Устроим себе похлеще Афганистана…

— Что я могу тебе сказать? — Дед покачал головой и печально вздохнул.

— Для выполнения таких задач есть специальные подразделения…

— Как ты сказал, сынок, — таких задач? — Дед посмотрел на Стилета и негромко проговорил:

— Значит, на самом деле ставятся совсем другие задачи. — Он печально улыбнулся. — Да и в нашем ведомстве многие говорят: «А чего бы не повоевать? Надо покончить с беспределом».

— Но ведь это самый безумный способ…

Стилет вспомнил, как блестели глаза и загадочны были улыбки у многих перед началом событий. Да, в определенных государственных ведомствах люди посвящены в некую высшую тайну, они — профессионалы и знают, как на практике реализовывать интересы государства… Мудрые хранители высших секретов. Только на практике отвечать за выполнение этих решений пришлось совсем другим…

Стилет бросил взгляд на Зелимхана. Тот сидел, положив руки на колени, голова его была опущена, он смотрел в пол. На люк, расположенный в днище вертолета, на люк, через который уже совсем скоро им придется уходить.

Кто он, человек, сидящий перед ним? Черный пасынок войны, оголтелый, непримиримый? Что им движет? Чувство мести или обиженное самолюбие, авантюризм, хитрый и жестокий расчет, гордыня? Идейные соображения, национализм, униженные честь и достоинство, патриотизм, борьба за независимость своего народа? Священная война… Он на самом деле верит во все, что декларирует, или это, как говаривал все тот же незабвенный Дон Корлеоне, — просто бизнес?

За прошедшие полтора года война стала совсем другой — многие к ней привыкли, а для некоторых война стала просто комфортной. Сначала существовала линия фронта, потом она исчезла. Кто-то торгует оружием и ездит к боевикам на шашлыки в «зеленку»… Кто-то мстит за убитого друга, и его уже не остановить — он пойдет до конца… У кого-то «отъезжает крыша», и он расстреливает гражданский автомобиль, семью с маленькими детьми… И ест детский шоколад. Линия фронта исчезла, но она проходит внутри каждого, кто там находится или находился. Она останется надолго, как печать войны, где уже давно нет плохих или хороших, невиновных или виноватых… А большинство просто выполняет воинский долг, потому что выполнение воинского долга — иногда последнее, что остается человеку, это его система безопасности, только уже внутри, там, где проходит линия фронта. Система безопасности, спасающая от необходимости оставаться один на один с тяжестью неразрешимых вопросов. Так говорил Дед? Да, кажется, так.

И Стилет сейчас выполняет воинский долг. И всякие размышления просто опасны, по крайней мере пока не будет закончена работа. Праздность — матерь всякой психологии. Так говорил Дед? По крайней мере так говорил Заратустра. Поэтому за оставшиеся свободные несколько минут надо еще раз проверить вытяжной фал и работу тормозной системы, правильность завязанных ремней, карабины и прочее, что приготовили для них эти ребята, специально обученные спасательному делу. Стилет так и поступил, хотя знал, что все в порядке — старший лейтенант, встретивший их у КПП объекта «Л-III», и три его бойца, находящиеся здесь, выполнили свою работу на «отлично». Как и ребята с ВоенТВ. У них есть теплая одежда и бараний жир, маски, очки и довольно плотно прилегающие наушники. Можно было бы попробовать гермошлемы, но ребята-спасатели нашли специальные маски, предохраняющие лицо от переохлаждения. А здесь, на высоте 2400, за бортом минус 28 градусов и встречный поток похлеще любого урагана — 280 километров в час.

Стилет снова бросил взгляд на Зелимхана. Еще утром перед ним был враг, которого надо было конвоировать в Чечню и ликвидировать в случае попытки к бегству. Сейчас им двоим предстояло выполнить кое-что, не оставляющее места для ненависти. Ненависть мы припасем для своих врагов, как, впрочем, для них мы припасем и любовь. Здесь нам остается совсем другое. Теперь они в одной связке. Как это ни странно. В прямом и переносном смысле.

— Все, пятиминутная готовность, — проговорил старший лейтенант.

Зелимхан поднял голову. Стилет улыбнулся:

— Ну что, готов? Как спина? Все же четыре пулевых попадания… Ребра вроде бы целы…

— Пройдет. — Зелимхан говорил тихо. — Аллах даст, до свадьбы заживет.