Адская рулетка - Влодавец Леонид Игоревич

органы три дня заседали, но в конце концов связались с Московской Патриархией, взяли с них подписку о неразглашении и после этого допустили к Петьке самого настоящего попа, не то протоиерея, не то даже архиерея. Они беседовали с Петькой по телевизору, но о чем — неизвестно. Священнослужитель сказал, что тайну исповеди он даже без всякой подписки разглашать не имеет права. После исповеди Петька совсем успокоился и стал смотреть телевизор, поставленный ему в палату вдобавок к тому, через который шла видеосвязь. Это был самый обычный цветной «Рубин», показывающий обычные четыре программы. Петька так прилип к этому ящику, что молился все реже и реже. Он смотрел все, что крутили по телевизору в те времена: «Новости», «Время», «Спокойной ночи, малыши», «Сельский час», «Служу Советскому Союзу», футбол, «Шахматную школу», фильмы, спектакли и концерты. Другой бы на его месте свихнулся, но на Петьку это увлечение произвело самое благоприятное воздействие. Очень скоро он стал требовать, чтобы ему объясняли все, что он видит на экране. Дело в том, что образование у него было самое что ни на есть ерундовское. У Петра, оказывается, был учитель Никита Моисеевич Зотов, жуткая пьянь. Читать и писать он научил Петра плохо, а вот в том, что Петя к семнадцати годам уже вполне сложился как выпивоха, заслуга Зотова была немалая. Недаром он потом стал «князь-папой Всешутейшего и Всепьянейшего собора».

Я тоже кое-что наверстывал в образовании. «Петра I» я прочел от корки до корки. Однако Алексей Толстой не дотянул роман даже до Полтавской битвы, поэтому, чтобы узнать, что там было дальше, мне пришлось прочесть книгу Н.И.Павленко из серии ЖЗЛ. Ее я выпросил у Игоря Сергеевича. Когда я прочел, мне стало как-то не по себе, потому что уж очень был не похож Петр I, он же Великий, на этого тощего, долговязого и лысого Петьку, любующегося с телячьим восторгом на приключения поросенка Хрюши, от которых по идее дети засыпать должны. А он, хоть и регенерированный, был именно тот. Тот самый, который построил русский флот, соорудил Петербург, ныне Ленинград, выиграл Полтавскую битву и прочая, прочая, прочая… И тот, который, между прочим, в 1725 году скончался в страшных муках, не успев оставить завещания. Его жизнь была уже прожита, вся целиком, до пятидесяти трех лет. И тут вдруг, триста лет спустя, она начинается снова. Понимаете?! Человеку предоставляется возможность начать жизнь сначала!!! Ну, не совсем сначала, но почти. Ему ведь сейчас семнадцать лет, столько же, сколько мне было год назад, когда, по словам нашего директора школы, мы «только-только вступали в большую жизнь». Эти слова «начать жизнь сначала» здорово затерлись. Спрашивают какую-нибудь знаменитость: «Хотели бы вы начать жизнь сначала?» Тот, конечно, отвечает: «Еще бы!» — «А если бы вам предоставилась такая возможность, вы пошли бы той же дорогой или выбрали другую?» Тут знаменитость подбоченится и гордо скажет репортеру: «Нет, другой дороги я бы не выбрал!» Конечно, что он, дурак, что ли? Пошел бы другой, так, может быть, и знаменитостью не стал бы. А вот когда репортеры спрашивают о том же жуликов, которые попались, те, как правило, плачутся; «Вот если б начать жизнь сначала, я б таких глупостей не делал…» Тут непонятно, то ли он не стал бы воровать, то ли стал бы, но так, чтобы не попадаться. Но суть-то все равно одна: не нравится ему прожитая жизнь, раз уж он сидит. В общем, все как у Островского: «Жизнь дается человеку один раз и…» Дальше я уже забыл.

Но с Петькой дело совсем не так. Он себе вторую жизнь не просил, а она на него — шлеп! — и свалилась. Первую жизнь он лихо прожил, громко, при «стуке топора и громе пушек», а тут — р-раз! — и все по новой. И ведь уже сейчас ясно, что прожить свою вторую жизнь так же хорошо, как первую, он не сможет. Царем он уж никак не станет, куда ему против Советской власти! А жить-то надо. Не будет же он в Петродворце музейным экспонатом работать, стыдно как-то… А куда ему еще идти, с его незаконченным начальным?.. Спросил я об этом у Игоря Сергеевича, осторожненько так поинтересовался.

— Видите ли, Вася, — почесал в затылке Игорь Сергеевич, — вы задаете вопрос, который уже сейчас, в обстановке весьма большой секретности, решают очень серьезные люди. И Президиум Академии наук, и более высокие инстанции. Вы даже не представляете себе, сколько тут проблем. Есть юридический аспект, например: считать ли Романова П.А. гражданином СССР? Если да, то какую дату рождения ему указывать в паспорте? Ему сейчас фактически семнадцать лет, так? Но мы же знаем, что он родился в 1672 году! Ну хорошо, примем его фактический возраст за юридический; тогда на следующий год он будет подлежать призыву в армию, получит права избирателя, достигнет брачного возраста. Но в настоящее время он не готов к самостоятельной жизни. Есть политический аспект, немаловажный, я думаю: он ведь представитель дома Романовых… Мало ли что кому вздумается за рубежом! Есть медицинский аспект. Медики считают, что для него пребывание в атмосфере, насыщенной разного рода выхлопами и выбросами до того уровня, который мы уже не замечаем, может оказаться смертельным… Так что проблем хватает. Я там бываю, на заседаниях, подробно ничего говорить не имею права, но скажу только, что есть мнение его изолировать и подвергнуть всесторонним исследованиям. Есть другое: попытаться его адаптировать к современным условиям. Там, в комиссии, народу хватает: физики, химики, историки, философы, юристы, партийные работники… Но первым документом, который эта комиссия рассмотрела, было заявление гражданина Корзинкина Альберта Семеновича, который обвиняет меня в погоне за сенсацией, в фальсификации научных данных и т. д. и т. п. Якобы я при помощи комбинированной съемки изготовил липу, а на исполнение роли Петра нанял какого-то жулика с актерским дарованием…

— Но это же вранье! — заорал я. — Ну и сука же этот Алик! И вы доказали, что он врет? Да?!

— Пока нет, — вздохнул Игорь Сергеевич, — напротив, появилось доказательство против меня. Оказалось, что рубаха Петра Алексеевича совсем свежая, ее соткали всего месяц назад. Правда, фактура ткани старинная, но нитки свежие. Есть заключение экспертов МВД… Вот так. Я объяснял, конечно, что рубаха регенерировалась такой, какой она была в тот момент, когда Петр оставил отпечаток пальца… Не знаю, поверили или нет… Историки, специалисты по этому периоду, так и рвутся на встречу с Петром, хотят разоблачить… Но самая главная беда не в этом. От этого вашего случая, Вася, общая теория регенерации, над которой я тринадцать лет работаю, рассыпалась в прах! Вот так.

— Как это? — выпучился я. — Ведь Петька регенерировался!

— Теория должна подтверждаться практикой. Проанализировав работу установки, мы обнаружили, что, согласно моей теории, энергии на такую регенерацию в такой короткий промежуток времени не хватило бы. По теории в течение затраченного времени даже кончик пальца Петра не мог бы восстановиться полностью! Мы поставили восемь контрольных опытов в совершенно аналогичных условиях. Восемь! Подсветку включали, все параметры выдерживали тютелька в тютельку, вектор ориентировали с точностью фантастической — и ни-че-го!

Он улыбнулся такой жалкой и несчастной улыбочкой, что и мне грустно стало.

Спустя минут двадцать после этого разговора мне впервые показали по телевизору Петьку. Сперва появился на экране наш доктор, объяснил, что для Петра необходимо общение со сверстником, и сказал, что мы тридцать минут можем беседовать о чем угодно.

Вот тут-то я и увидел первый раз стриженого Петьку, одетого в самую обычную больничную пижаму, рубаху и кальсоны, точно такие же, как у меня. Он так приветливо улыбнулся, что я не удержался и ответил тем же.

— Здрав буди, боярин! — весело гаркнул он в микрофон. — Каково тебе тут обретается?

— Привет, — сказал я, не обратив даже внимания на то, что он опять меня обозвал боярином. — А тебе как тут, государь-батюшка?

— Добро, добро, — бодро сказал Петр, — зело добро! Сколь чудес видал — перстов не токмо на руках, а паки и на ногах не хватит! Веришь ли, Васька, какову диковину мне принесли?! Хошь, покажу!