Загадочная Шмыга - Лада Акимова

Но сказать проще, чем сделать. Ей надо было хоть как— то успокоить мужа.

Она прислушалась к тому, что происходило на сцене. И услышала вальс Арама Хачатуряна из «Маскарада». Так, минут пять у нее есть.

— Думай, Татьяна Ивановна, думай, — твердила как заклинание. — Лак для ногтей? Нет. Сандарачный клей? Точно.

Как она сразу не сообразила, ресницы же им приклеивают. Только бы удержался. Ресницы ресницами, а зуб — это несколько иное. Была не была.

Прилепив наклеенный на маленький кусочек ваты осколочек к зубу, она посмотрела на себя в зеркало — вроде держится. Попробовала голос — нормально. Произнесла две-три фразы — все в порядке. И бегом на сцену.

Ее встретили на ура. «Видимо, уже знают историю про зуб и гинеколога», — промелькнуло в голове.

Первый номер. Во время поклонов языком пощупала зуб — пока держится. А на втором номере она вдруг почувствовала, что приклеенный кусочек начал отваливаться. Допела с трудом. Маэстро все понял. Достаточно было одного его взгляда. Также он понял, что какое-то время ему опять придется «выкручиваться», а «починив» зуб, она вновь вернется на сцену.

Так оно и случилось. Исаак Дунаевский. Марш из кинофильма «Цирк». На середине исполнения он боковым зрением увидел свою любимую жену в кулисе. Музыканты продолжали играть, Кремер ушел за кулисы, взял ее под руку и вывел на сцену. Зал взорвался аплодисментами.

После концерта публика долго не отпускала. А когда наконец они, усталые, но довольные тем, что все-таки, несмотря ни на что, она выступила, вышли из театра, поняли: до гостиницы, которая буквально в двух шагах, они дойдут не скоро. Такое количество автографов она раздавала только после первого прогона спектакля «Эспаньола» в Москве. «Шмыга! Шмыга!» — раздавалось со всех сторон. Казалось, что ее фамилия разносится по всему уже ночному Мелитополю. Она лишь растягивала губы в улыбке, рассмеяться она не могла. Завтра с утра ей предстоял поход — на сей раз к стоматологу.

С милицией связана еще одна история. И тоже из разряда курьезов. Это было в начале 90-х. Кремер был на гастролях, и в один из дней она отправилась на дачу в Валентиновку с подругой.

Приехали, набрали клубники и вернулись в город — времени для длительного отдыха не было. В машине обсуждали, как сейчас приедут и займутся своей красотой: сделают маску из клубники. Они вышли из машины, она закрыла ее, и, болтая, поднялись в квартиру. Только успели нанести вкусно пахнущую кашку из клубники на лицо, как раздался звонок в дверь.

— О! Кремер вернулся с гастролей. — Хохоча, она побежала открывать входную дверь. — И, как всегда, ключи дома забыл.

Открыла, не посмотрев в глазок. И ахнула… На пороге стояли два милиционера.

Через полчаса они уже сидели за накрытым столом.

«Наведение красоты» пришлось отложить. Заболтавшись, она совсем забыла о том, что квартира стоит на охране, и не позвонила на пульт.

Дача… Ее любимая дача. С ней связано столько воспоминаний. Здесь жили родители. И она была уверена в том, что именно свежий воздух и продлил ее маме жизнь. Зинаида Григорьевна любила сюда приезжать.

— Татьяна Ивановна, вам из Москвы несколько раз звонили. Просили вот это передать. — Администратор гостиницы протягивал ей листок бумаги.

Она вздрогнула. Последние десять лет она практически не жила на свете — болела мама. Один за другим перенесла три инфаркта. Порой она разрывалась между больницей, театром, своими домом и домом, где жили родители. С годами ведь они не молодеют. Маме — 67 лет, папе — 76, Владимиру Аркадьевичу — 67. Да и самой ей в этом году исполнится 47.

Она развернула листок тут же, у стойки администратора. «Танечка! Срочно позвони домой. Канделаки». Ключ от номера упал на пол.

— Таня-Ваня! — к ней приближался ее любимый Генри Хиггинс — Александр Горелик. — Ты сегодня была в ударе. Я глаз от твоей Нинон не мог оторвать.

Он поднял ключ с пола и увидел ее глаза, полные слез.

— Что с тобой? Что-то случилось?

— Да.

Она развернулась на каблуках и побежала к себе в номер. Заказала разговор с Москвой и, пока ее соединяли, не могла сдвинуться с места. Сидела и смотрела в одну точку.

Междугородный звонок.

— Володя! — даже не поздоровавшись, чуть не закричала она. А потом еле слышно спросила: — Что? Мама?

— Да, Танечка!

— Инфаркт? Не молчи же, Володя…

— Девочка, возвращайся в Москву.

До конца гастролей оставалось десять дней.

И уже в номере директора театра:

— Георгий Павлович, я вернусь через три дня.

— Может, вам имеет смысл остаться в Москве?

— Нет! Мое имя стоит в афишах, зрители купили билеты, и я не имею права их разочаровывать.

Маму она похоронила на Введенском кладбище.

Вечером следующего дня со сцены уже раздавалось ее неповторимое:

Веселится и ликует весь ночной Монмартр,Всюду море ослепительных огней.

Так уж устроены актеры: как бы тяжело им ни было, они выходят на освещенную сцену после похорон своих родных и близких, а иногда и в день их смерти, и если им по замыслу спектакля в тот вечер предстоит заразить зрителей энергией и жизнелюбием, они, будучи сами надломлены горем, выйдут на сцену, и будут на той сцене царить сплошная энергия и сплошное жизнелюбие.

Зал стонал от «Карамболины», а за кулисами партнеры видели ее заплаканные глаза, осунувшееся и, несмотря на грим, очень бледное лицо, испарину, покрывавшую лоб, дрожащие руки и тихий шепот: «Не могу, не могу, больше не могу!» И снова на сцену. И снова:

Улыбкой нежной, чуть-чуть небрежнойТы сердце каждого пленишь.

И ее неповторимое «О-ля!» со звонким колокольчиком наверху.

И снова канкан, и снова ее знаменитая проходка по авансцене, и снова неповторимый жест под подбородком — ее героиня будто сошла с полотна Тулуз-Лотрека. В тот вечер она бисировала три раза. Зрители, словно почувствовав что-то, никак не хотели отпускать со сцены любимую актрису.

А вечером следующего дня была «Моя прекрасная леди».

— Танечка! Ты как? — Это Саша Горелик открыл дверь ее гримерной.

— Вот и моя бабушка, говорят, померла от инфлюэнцы, — был ему ответ. — А я так думаю, что бабку просто укокошили! «Капустная кочерыжка» готова! — Она поправила свои нелепые перчатки и походкой гориллы — правая рука и нога одновременно — вышла из гримерной.

Обязательный батман перед выходом. «Господи, пронеси!»

И вот уже зал умирает от хохота, глядя на появившуюся Шмыгу. Нахальная, вульгарная и смешная девчонка с лондонского дна в драной клетчатой юбке, вязаных чулках, громоздких башмаках и невообразимой шляпе в виде цветочного горшка. Ее толстенькая и неуклюжая героиня хрюкала, гундосила, тянула ударные гласные, произнося их в нос, и, заглатывая окончания слов, со смаком произносила на весь зрительный зал: «Подумаешь, какое г… но!»