Тремориада (сборник) - Валерий Еремеев

– Пиастры! Пиастры! – подхватил Перегар.

– Не попугайничай, – засмеялся Саныч.

– О, дьявол! Гром и молния! – Вспомнил пиратскую феню Перегар.

– «О, дьявол» – это чпок из коньяка и пива. А «Гром и Молния» – коньяк с водкой. – Щёлкнул пальцами Саныч. – Мы обязаны выпить всё!

– Выходит «Гром и Молния» – коктейль. А чпок – это когда гремучая смесь, замешанная на бурлящем пиве, взрывается в потрохах.

– Твоя правда.

– Но «Гром и Молния» крепковат для потягушек через соломинку, – сказал Перегар.

– Этот коктейль не для слабаков. И потягивается без пошлых соломинок. Наливай.

Перегар смешал водку с коньяком в стаканах на четверть и протянул один Санычу, сказав:

– Ваш «Гром и Молния», светлый князь.

– Премного благодарен, барон.

Саныч отпил половину и, зажмурив глаз, выдохнул:

– Крепка, холера! – И, подцепив вилкой дольку ананаса, закинул её в рот.

Перегар проделал всё в точности так же, но выдохнув, сказал:

– Ядрён напиток.

Они закурили. Включили негромко, фоном, музыку.

– Барон, – проговорил Саныч.

– Да, светлый князь?

– Мне давеча в рот муха залетела. К чему бы это?

– Навозная?

– Чёрт вас побери, барон! Откуда мне знать, – Саныч взял стакан и махом допил остатки.

– Я думаю, Князь, это случайность. Муха – тварь без разумения. Ею движет слепой инстинкт. – Перегар выпил свой стакан.

– Дело дрянь, коль мухи чисто инстинктивно летят мне в рот.

– Думаю, твой рот случайно оказался на её пути. Я спьяну сам, что твоя муха. Лечу домой на автопилоте, бывает, да и залечу по пути куда-нибудь. То в неприятность, то на попойку развратную. И никто меня не выплюнет, чтоб летел себе с Богом домой.

– Философ ты, Перегар.

– Философия – последнее пристанище пьяницы.

– Я б сказал: последнее пристанище пьяницы – болтовня. А философов много не бывает. Ты же – философ.

– А почему не болтун?

– Ты сказал «думаю», и я тебе поверил, – рассмеялся Саныч. – Говоришь, «что твоя муха». И действительно, что движет безмозглое тело с перепою? Автопилот – не зачатки ли нового инстинкта, который передадим мы потомкам? И будет он вести их по жизни мимо дома, от неприятностей к попойкам развратным. Прикинь будущее человечества: трезвые только роботы, люди же все – в лоскуты. Поперепутались, домой никто попасть не может. Все бухают в гостях неизвестно у кого.

– Во где философ-то, – сказал Перегар.

– Не, я болтун.

– Но гипотеза про инстинкт автопилота была интересна.

– Не… – покачал головой Саныч. – Со временем алкаши вымрут, как неандертальцы. Кстати, может, неандертальцы и были первобытными алкашами? Видел их на картинках? Бичи бичами, с бодунища жесточайшего.

– Блин! – потёр ладони Перегар. – Через тысячу лет археологи наткнутся на останки «алкочеловека», который сменил «человека разумного».

– А венцом эволюции стал пришедший на смену «алкочеловеку» «треморчеловек». Этот вид вымер с похмелья.

– Коллега, позвольте не согласиться, – возразил Перегар. – К «человеку разумному» «треморчеловек» не имеет никакого отношения. Потому как «треморчеловек» вообще оборотень. Да, его жутко колбасило, он был вонюч и небрит, что ваш неандерталец. Может, кому-то это и не нравилось. Может, кто-то, дай волю, заставил бы и пингвинов клюв зубной щёткой чистить. Но «треморчеловек» был таким, каким его создала природа матушка и алкогольный бизнес. По утрам он был робок и чувствителен к свету.

Дышал зловонно и невнятно мычал. Но, похмелившись, розовел лицом, начинал курить и материться.

– А мог «человек разумный» с «тремором» скрещиваться? – спросил Саныч.

– «Разумный человек» с «тремором»?! – выпучил глаза Перегар. – Нет, конечно! А вот «треморчеловек» скрещивался с кем угодно, когда шары заливал.

Сотрапезнички вновь смешали Хитрый Чпок. Вновь накрыли стаканы ладонями, взболтав гремучую смесь. И, трижды ударив о колено, отправили чпок в глотки.

– Э-а-а! – дружно выдохнули.

– Пробирает до кончиков, – сказал Саныч, ставя стакан на табуретку и цепляя вилкой порубленный, как колбаса, банан.

– Изысканный напиток. Вроде где-то и прост, как пиво, но манерен, как коньяк, да высокомерен, как «Абсолют».

– А завтра, с бодунища, будет проклят, как Заполярный.

– Почему – как Заполярный? – спросил Перегар.

– Не знаю, – пожал плечами Саныч. – Друг мой, Славный, так говорил. Умер он.

– Все мы из пепла созданы, им и станем.

– Ты как проповедник говоришь.

– Из пепла сгоревших звёзд состоит наша планета, и мы сами, – сумничал начитанный Перегар.

– Пепел-то – он не живой, тем более – в космосе.

– Да, космос бурлит химическими процессами. Метеориты содержат компоненты нашего генетического фонда. Один такой врезался в Землю, и все дела. Ты в курсе, что всё живое произошло от одной клетки?

– Да ну? – удивился Саныч.

– Вот тебе и да ну. Научные факты такого рода вовсе не засекречены. Общедоступны. Да только на хрен никого, кроме учёных, не интересуют. Народ любит телепередачи про инопланетян с трёхметровыми зелёными членами, на которые те ловят звёзд шоу бизнеса. А тебе, Саныч, вот на что компьютер? В игрушки играть?

– Ещё чтоб фильмы про зомби смотреть. Но ты прав – про космос как-то забыли. Инопланетные зомби – вот будущее кинематографа.

– За это надо водочки! – Перегар потянулся к «Абсолюту».

Выпили по стопке. Закусили. Саныч сменил музыку. Включил лично подобранный сборник.

– Артёмыча помнишь? – спросил Перегар.

– Да, конечно.

– Сказали – умер. Вроде, передоз.

– Я его под конец осени видел, – припомнил Саныч. – Имел вполне цветущий вид. В беретике своём. Н у, ты знаешь, он на своей волне. Одевался, как вольный художник.

– Ага, художник. Я Артёмыча зимой встретил. Его уж месяца три-четыре, как с работы выгнали. И баба из дому выставила. Он же не местный был. Забичевал. Скорее – забомжевал. Борода от глаз. Одет в лохмотья. На хлеб деньги стрелял. Сразу видно – кирдык ему. У нас с ним всегда такое, напряжённое приятельствование было. Вроде, и друзья общие, и повода для ссор не бывало, но вот недолюбливали мы друг друга. А тут жаль его стало. Да только что поделаешь, коль он своим корешам не нужен. Не домой же вести: мама, познакомься, этот бомж – мой знакомый наркоман, он будет жить с нами. В общем, разошлись и не виделись больше. А позавчера мне говорят: умер, передоз. У бомжа – и передоз. Во дела-то.

– Наверное, что-то намутил, да и сам покончил с этим безобразием, – сказал Саныч. – Всегда опрятен был, а тут – бац! – и бомж. Наверняка и сам не заметил, как такое случилось. Вот и ушёл.

– Торчки мрут, только копать успевай. Помнится, в девяностых модно было ширятся. Синька – свинячий кайф. И куда всё высокомерие девается, когда торчки, как листья с мёртвого дерева, осыпаются. Коволь, начинавший с Артёмычем вмазываться, сидит третью ходку, с ВИЧ-инфекцией в крови. Барыжил герычем. Кузнец зимой крякнул. К чёрту. Их братии на кладбище не перечесть.

4

Три часа ночи, а соседушка всё барагозил. Музыка играла вроде совсем не громко, но в ночной тишине замершего дома слышалась отчётливо. И болтовня. То умолкает, то вспыхивает на повышенных тонах. А то и хохот идиотский раздаётся. Милицию Кристина вызывать не решалась. Наряд мог приехать как раз в момент затишья. Впечатление такое, что сверху разойдутся да вдруг спохватятся – ночь. Затихают. И музыка действительно едва слышна.

Кристина долго ворочалась в постели и, после того, как сверху что-то бухнуло, в сердцах откинула одеяло.

– Н у, соседушка, – процедила она сквозь зубы.

Встала, надела халат и направилась к двери. Страха перед забулдыгами не было. Была злость.

Кристина нажала на звонок соседушки. Послышались шаги. Возня с замком. Наконец дверь распахнулась. На этот раз соседушка был гол лишь по пояс. Но, как и прежде, пьян в дугу.

– О, сударыня! – воскликнул он. – Будьте гостьей в моём княжестве. Где ваша лошадь? Я велю привязать её к перилам.

– Какая лошадь?! Три часа ночи! – возмутилась Кристина.

– Помилуйте, сударыня. Лошадь есть лошадь. Ей три хоть ночи, хоть дня, хоть года. Она со временем не столь щепетильна… – На последнем слове язык Саныча заплёлся, и он тряхнул головой с досады.

– Вы тоже не столь щепетильны со временем. Вам тоже – что три часа дня, что ночи – шумите. Спать людям не даёте.

– Эх, сударыня, если б вы только знали! – соседушка глухо ударил себя в голую грудь, брякнув стальной цепью, свисающей с шеи. – Если б только знали…

Он горько усмехнулся и, икнув, уронил голову на грудь.

«Ну вот, – подумала Кристина. – Вечером на улице, идя следом за мной, он плевался. Теперь передо мной икает…»

– Эй! – Она потормошила соседушку за плечо, видя, что тот отрубается. Он тяжело поднял голову. Взгляд пару секунд блуждал, но всё ж зацепился за Кристину.

– Чё? – спросил он.

– Что – если б знала? – усмехнулась Кристина.