Эдинбург. История города - Майкл Фрай

Имелись, конечно, и те, кто реформы не поддержал. Церковные сессии испытывали особый, чтобы не сказать маниакальный, интерес к сексуальной жизни прихожан. В Кэнонгейте преступления, связанные с сексом, рассматривались в среднем по одному в неделю. Серьезный грех супружеской измены карался весьма сурово. Преступник должен был стоять во власянице, босой, с обнаженной головой, вначале перед дверьми церкви, затем на позорном возвышении перед всеми прихожанами каждое воскресенье в течении нескольких месяцев или даже лет. Провинившихся также пороли и штрафовали. Даже сегодня, спустя пять столетий, мы можем почувствовать ярость церковной сессии, которую та испытывала, сталкиваясь с неподчинением решению своего суда. Шляпник Джон Миллар и его подружка, Беатрис Моррис, уже были осуждены и изгнаны из Кэнонгейта, но их все равно поймали «за тем же грязным преступлением, которому они предавались, не боясь Бога или наказания судей» (любопытная цитата). Теперь Джону вменили стояние у креста в железной узде, а рядом с ним поставили обритую наголо Беатрис. Затем они оба подлежали заключению в ратуше, и тон записи об этом таков, что у читателя не создается впечатления, будто им было суждено вскоре выйти на свободу. Таким людям следовало быть очень осторожными, поскольку по новому закону каждый, виновный в «общеизвестной и явной супружеской измене» и не исправившийся после того, как об этом узнавала церковь, мог быть казнен.

Подобный драконовский закон создавал столько же новых проблем, сколько решал старых — проблем, чтобы не сказать трагедий. В течение десяти лет после Реформации в Кэнонгейте не было ни одной записи об инфантициде. Однако со временем жестокие наказания за прелюбодеяния сделали последствия появления на свет незаконного ребенка столь пугающими, что падшие женщины обращались к весьма суровым средствам избавления от забот. Одним из способов избегнуть наказания было удушение младенца. На протяжении следующего века Эдинбург стал свидетелем стабильно увеличивавшегося числа этих прискорбных случаев. Виновную всегда казнили через повешение.[136]

Однако в 1560-х годах, едва начав осуществлять планомерный контроль за соблюдением вновь установленных правил, церковная сессия Кэнонгейта уже продемонстрировала некоторую склонность к снисходительности, или, по крайней мере, некоторое понимание того, что перемены в нравах простого народа не могут произойти сразу, одномоментно, только потому, что парламентом приняты соответствующие законы. От Джеймса Херта ушла жена, и он нашел себе другую женщину, однако позднее они с женой все же решили воссоединиться. Он объяснил все это церковной сессии, когда его привлекли к суду за супружескую измену в 1565 году, и «святая церковь охотно вынесла решение принять покаяние упомянутого Джеймса, дабы не поглотило его отчаяние… в особенности потому, что это деяние и преступление было совершено им до того, как был принят соответствующий акт парламента, предусматривающий наказание за подобные грехи».

Тем не менее было совершенно ясно, что желанием изменить даже весьма популярные обычаи, не санкционированные Писанием, двигала железная воля. Томас Рассел, садовник, обращался с прошением, выясняя, может ли он разорвать свою помолвку с Кристиной Уэддел и жениться на Джанет Андерсон, после того как Кристина влюбилась в другого парня из Линлитгоу. Пары обычно начинали совместную жизнь именно с момента заключения помолвки, а не с момента бракосочетания; согласно шотландским законам, такая пара могла считаться мужем и женой не только после проведения гражданской или церковной церемонии, но и просто «в силу обычая и общего мнения». И все же, например, Уильяма Фальконера и Маргарет Мурхед заставили признаться в том, что они вступили в половую связь, еще не получив разрешения на брак. Новые законы могли изменить поведение людей, которые вдруг узнавали, что то, как поступали поколения и поколения до них, теперь преступление, однако процесс этот не был быстрым.[137]

Для некоторых новый порядок кое в чем облегчил жизнь. В обществе, где вышестоящие систематически притесняли нижестоящих, эти притеснения могли носить сексуальный характер. Например, хозяева часто соблазняли служанок. Теперь обманутые девушки, забеременев, могли пожаловаться в церковную сессию. В 1565 году Джон Хантер заявил, что переспал с Джанет Уайт всего один раз, после чего до рождения ребенка прошло пятнадцать недель, таким образом он не мог быть отцом. Девушка ответила целой горстью фактов: «Как я и перед лицом Господа скажу, упомянутый Джон спал со мной целых три раза, первый в субботу после праздника урожая в его собственной постели, второй раз в понедельник, через девять дней, на том же месте и в третий раз во вторник перед его свадьбой, в загоне для овец». Джон, должно быть, начал опасаться, что ему не удастся убедить в своей невиновности сессию и поэтому, все еще отрицая отцовство, предложил платить Джанет по четыре фунта в год до тех пор, пока ребенку не исполнится пять лет. Старейшины приняли его предложение, но не поверили в невиновность и поэтому заставили провести ночь в тюрьме ратуши.[138]

Со всеми этими парламентами, судами, иностранными кораблями в порту Лейта, а теперь и генеральной ассамблеей шотландской церкви, в Эдинбурге все время имелось некоторое количество одиноких мужчин, которые находились далеко от дома и которым нечего было делать. Играл ли этот фактор какую-то роль в разгуле проституции в шикарном районе Кэнонгейт или нет, церковная сессия заявляла: «Там кишат шлюхи».[139] И это была не единственная причина, по которой проституция казалось столь опасной; другой был риск заражения сифилисом. Последствия прихода сифилиса в Эдинбург в 1497 году, всего лишь через пять лет после того как команда Колумба привезла болезнь с собой в Старый Свет из Нового, были ужасны. Городской совет приказал всем, страдавшим этой болезнью, собраться в Лейт-Сэндсе с тем, чтобы их вывезли на кораблях на остров Инчкейт. Записей о том, насколько эффективным оказался этот способ решения проблемы, не существует, однако со временем болезнь распространилась. Например, современный анализ симптомов, наличествовавших и у Дарнли, и у Босуэлла, показывает, что оба они находились один в начальной, другой в поздней стадии сифилиса.[140]

Сексом, однако, люди заниматься не перестали. Похоже, что французский посол, проживавший в Кэнонгейте, делил свое ложе далеко не с одной красавицей. В 1565 году Катерина Лентон призналась перед церковной сессией, что спала с ним. По приговору она должна была стоять в железной узде, волосы ее обрили с одной стороны головы, с другой остригли, затем она должна была еще три часа простоять перед Рыночным крестом, а потом ее изгнали из города. Если бы она вернулась, ее выпороли бы и поставили клеймо на щеке. По характеру уготованного наказания и по ее клиентуре мы можем заключить, что она была хороша собой. Следующим шагом было объявление войны хозяйкам борделей. Маргарет Семпилл считала, что к ней придираются. На заседании сессии она заявляла, что «хозяйкой борделя называют меня, а доходы получают другие».[141] Она обвинила нескольких женщин в том, что они занимались древнейшей в мире профессией, две в доме Джанет Рид, затем еще в доме Мэй Этчисон, «повитухи, очевидно, бордель-маман», и еще в доме Джорджа Блэка за Рыночным крестом, в «обычном борделе», не говоря уже о Маргарет Томсон в доме Джона Эткена. Вообще, Маргарет Семпилл сказала, что «могла бы в Кэнонгейте схватить за руку двадцать мужних жен, которые изображали гурий, несмотря на наличие у них мужей». Члены церковной сессии потеряли терпение, приказали выпороть ее за распутство и велели доказать свои обвинения в адрес остальных, в противном случае ей грозила очередная порка. Кроме того, ее прогнали из Кэнонгейта, и за возвращение ей также полагались плети. Клиенты проституток, мужчины, тоже должны были каким-то образом нести наказание за свои проступки, однако маловероятно, что та же участь ожидала и французского посланника.[142]

Потратив столько сил на секс, церковные сессии уже не могли столь же ретиво заниматься прочими возложенными на них обязанностями. Сколь бы благими ни были их намерения, в Эдинбурге все еще чрезвычайно тяжело жилось беднякам. Когда-то заботами о бедноте занимались монастыри, но теперь монастырей не осталось. Нокс обратил внимание на необходимость создания новой системы благотворительности, но, даже в его собственном приходе, это было проще сказать, чем сделать, и если он рассчитывал, что осмотрительные вольные горожане будут платить за что-то, что не принесет им самим ни малейшей выгоды, то явно хотел слишком многого. В этом состояла одна из загадок кальвинизма — как те, кто обладал весьма благочестивым чувством личной ответственности, могли столь не по-христиански относиться к тем, кто этого чувства был лишен.