Торговый дом Гердлстон - Артур Дойль

Полицейские вернулись в Якобсдал, забрав с собой Уильямса, а я обещал, что приеду позже, но, поразмыслив, решил, что делать этого не следует. Рассказы о том, сколько у меня оказалось алмазов, несомненно, вызвали бы всяческие пересуды, а к тому же сержант слышал все, что говорил мне Фаринтош, и если бы я вернулся в Кимберли, то мог бы попасть в очень неприятное положение. Все камни и деньги были теперь при мне, поэтому я написал в гостиницу, чтобы хозяин выслал мои вещи в Кейптаун, и обещал расплатиться с ним по их получении. Затем я купил лошадь и отправился прямо на юг. Я сяду на первый же пароход и приеду домой вслед за этим письмом.

Что же касается нашей спекуляции, то она, разумеется, сорвалась. Даже когда выяснится, что на Урале ничего не найдено, цена на алмазы останется низкой из-за этого нового месторождения. Возможно, мы получим некоторую прибыль от продажи моих камней, но она не поможет нам сразу разбогатеть, как вы предсказывали, и не вызволит фирму из ямы, в которую вы ее столкнули. Покидая Африку, таким образом, я жалею только о том, что теперь некому будет отдать под суд негодяя Уильямса. Моя рана почти зажила».

Это письмо было тяжелым ударом для Гердлстона. Примерно через неделю в кабинет на Фенчерч-стрит вошел Эзра, угрюмый, в пыльной дорожной одежде, и подтвердил все самые худшие сообщения. Выдержка старика не изменила ему и тут, но его костлявые пальцы судорожно впились в ручки кресла, а на морщинистом лбу выступил холодный пот, пока он выслушивал те подробности, которые счел нужным сообщить ему сын.

— Но камни ты привез все в целости? — наконец пробормотал он.

— Они дома, у меня в чемодане, — угрюмо и холодно ответил Эзра, прислоняясь к холодному мрамору каминной доски, — но только богу известно, чего они стоят. Нам еще повезет, если мы выручим потраченные на них деньги и возместим мои расходы и расходы Лэнгуорти. Ваши чудные планы принесли мне только рану на затылке.

— Но кто же мог предусмотреть подобную случайность? — жалобно спросил старик. Он мог бы упомянуть тут про тысячу фунтов майора Клаттербека, которую также нужно было возместить, но предпочел умолчать об этом.

— Любой дурак предусмотрел бы такую возможность! — резко сказал Эзра.

— Так, значит, цена на алмазы больше никогда не подымется? — спросил старик.

— Во всяком случае, не раньше, чем через несколько лет, — ответил Эзра. — Ягерсфонтейнские россыпи очень богаты и, кажется, весьма обширны.

— А мы через несколько месяцев должны вернуть и долг и проценты. Мы разорены. — Голос старого коммерсанта прерывался, и голова его тяжело упала на грудь. — Когда настанет этот день, — продолжал он, — фирма, которая тридцать лет обладала безупречной репутацией и служила примером всему Сити, будет объявлена обанкротившейся. Хуже того: будет доказано, что в течение многих лет она спасалась от банкротства средствами, считающимися незаконными. Мой милый сын, если можно будет отыскать какое-нибудь средство, чтобы отвратить это — любое средство! — я без колебаний к нему прибегну. Я дряхлый старик и с радостью отдал бы оставшийся мне краткий срок, лишь бы твердо знать, что труд всей моей жизни не оказался напрасным!

— От вашей смерти никакого толку не будет: ведь застрахованы вы не на такую уж большую сумму, — зло сказал Эзра, хотя искренность отца его немного растрогала. — Может быть, нам еще удастся найти какой-нибудь выход, — добавил он более мягко.

— И ведь дела фирмы идут превосходно, и торговля приносит большие прибыли — вот почему мне так больно. Если бы фирма стала приносить убытки сама, это было бы легче перенести. Но ведь она гибнет из-за посторонних спекуляций — моих гибельных, гибельных спекуляций! Вот почему все это так мучительно. — Он позвонил, и в кабинет вошел Гилрей. — Ну-ка, послушай, Эзра. Каков был наш оборот за прошлый месяц, Гилрей?

— Пятнадцать тысяч фунтов, сэр, — ответил старый клерк, подпрыгивая, совсем как буек в ураган, от радости, что снова видит молодого хозяина.

— А расходы?

— Девять тысяч триста фунтов. До чего же вы загорели, мистер Эзра! Удивительно загорели и прекрасно выглядите. Надеюсь, вы хорошо провели время в Африке, сэр, и задали жару всем тамошним гогенмотам и бурдам. — И с этим загадочным этнологическим замечанием мистер Гилрей, подпрыгивая, удалился из кабинета и, сияя, вновь уселся за своей залитой чернилами конторкой.

— Только подумать, — сказал старый коммерсант, когда щелчок внешней двери возвестил, что Гилрей ушел, — больше пяти тысяч фунтов дохода за один месяц! Разве не ужасно, что такое предприятие обречено на разорение? Каким оно было бы для тебя золотым дном!

— Черт побери! Его нужно спасти! — воскликнул Эзра, засунув руки глубоко в карманы брюк и задумчиво жмурясь. — А деньги этой девушки? Не могли бы мы ими временно воспользоваться?

— К сожалению, это невозможно, — со вздохом ответил его отец. — По условиям завещания даже она сама до совершеннолетия не может ими распоряжаться. И до тех пор деньги останутся неприкосновенными, если только она не выйдет замуж или… не умрет.

— В таком случае мы должны получить их единственным доступным нам путем.

— А именно?

— Я женюсь на ней.

— Ты согласен?

— Да. Вот вам моя рука.

— Значит, мы спасены! — воскликнул старик, воздевая к небу дрожащие руки. — «Гердлстон и сын» выдержат и эту бурю.

— После чего Гердлстон удалится от дел, — заметил Эзра. — Я иду на это не ради вас, а ради себя самого.

С этими откровенными словами он надел шляпу и отправился на Эклстон-сквер.

ГЛАВА XXIV

ОПАСНОЕ ОБЕЩАНИЕ

Пока Эзра Гердлстон был в Африке, жизнь нашей героини текла еще более монотонно, чем прежде. Жилище старого коммерсанта во всем напоминало своего хозяина. Сам дом был строгим и угрюмым, и каждая комната, несмотря на великолепную мебель и отделку, казалась унылой и неуютной. И все слуги, за одним-единственным исключением, производили гнетущее впечатление, все, от суровой экономки до лакея-кальвиниста. Единственным же исключением из этого общего правила была Ребекка Тейлфорс, горничная Кэт, носившая яркие платья темноглазая девица с громким голосом, которая горько плакала, когда Эзра уехал в Африку. Присутствие этой молодой особы в доме было очень неприятно Кэт, да и самому Джону Гердлстону тоже, и он не отказывал ей от места только потому, что опасался поссориться с сыном, а это могло положить конец всем его планам.

Все эти месяцы единственным собеседником Кэт был сам старый коммерсант, но их разговоры обычно исчерпывались несколькими фразами за завтраком, когда они вежливо справлялись о здоровье друг друга. Возвращаясь вечером из Сити, Гердлстон теперь всегда был мрачен и обедал молча и торопливо. После обеда он аккуратно прочитывал финансовые столбцы в газетах и занимался этим до самого отхода ко сну. Иногда Кэт читала ему газеты вслух, и жизнь ее была настолько скучна, что ей казались интересными даже колебания биржевых курсов и акций. После того как газеты были прочитаны, звонок созывал слуг, и когда они все собирались, коммерсант металлическим голосом читал поучения, предназначенные для этого дня, и вечерние молитвы. По праздничным дням он добавлял еще краткую речь, в которой до тех пор поражал своих испуганных слушателей суровыми, беспощадными текстами из Писания, пока не доводил их до надлежащей степени душевной горести. Не удивительно, что под влиянием подобной жизни розы на щеках его подопечной начали вянуть, а ее юное сердце переполняла печаль.

Однако у Кэт имелось некое целительное средство, и она прибегала к нему ежедневно. Как ни строго охранял ее Гердлстон, как ни ревностно ограждал от всего мира, он не сумел помешать лучику солнечного света проникнуть в ее темницу. Помышляя о будущем, он постарался и, как ему казалось, успешно, воспрепятствовать какому бы то ни было ее общению с внешним миром. Ей было запрещено ездить в гости и принимать гостей. Она ни под каким видом не должна была выходить из дома одна. И все же его предосторожности оказались тщетными, ибо в распоряжении любви есть много средств и хитростей, которые преодолеют любые препятствия и посрамят самого искусного интригана.

Нельзя сказать, чтобы Эклстон-сквер находился между Кенсингтоном и Сити. И все же каждое утро и вечер, когда часы показывали половину десятого или без четверти шесть, Том неизменно проходил по тихой площади мимо угрюмого дома, который вовсе не казался ему угрюмым, потому что в нем обитала его светлая радость. Лишь одно мгновение он видел милое лицо в окне верхнего этажа и быстрый взмах белой ручки, но это мгновение укрепляло в нем мужество и надежду и озаряло унылую жизнь Кэт.

Иногда, как мы видели, ему удавалось даже пробраться в замок людоеда, где томилась его прекрасная принцесса. Однако Джон Гердлстон скоро положил этому конец, распорядившись, чтобы ни при каких обстоятельствах сообщения о делах не присылались к нему домой. Но даже это не обескуражило влюбленных, и они скоро нашли новые средства преодолевать разделявший их барьер.