Франсуаза, или Путь к леднику - Сергей Носов

Направо проход к пешеходному мосту через Ганг, а мы дальше идем – сквозь наружные ворота храма богини Ганги, куда сама собою приводит дорога (буквально ведущая к храму). Мы хотим снять обувь, но провожатый небрежно машет рукой, дескать, можно, это ж не храм еще, а площадь-двор (а нам не в храм, а в гостиницу). На всякий случай держимся ближе к краю, чтобы не осквернить площадь подошвами. Здесь кто-то в обуви, кто-то без. Оглядываясь на храм и скалу, Люба говорит: сказка! И в колокол ударив (тут всюду колокола, и все ударяют), сказка! сказка! – повторяет Люба. Вниз направо ведут к священной реке ступени, там толпится народ. Но нам надо выше – по другой лестнице, там невзрачная постройка, это одна из гостиниц; поднимаемся, оставляя за спиной фигуры богов и священных животных.

В двухэтажном строении верхняя половина принадлежит нам; номер, если на доллары, – одна десятка; большую часть моего помещения занимает кровать. Туалет, как тут везде, не европейский, с двумя подставками для ступней, кран, ведро с водой, кувшин, все для левой руки, которой и надо воспользоваться, но есть которой в Индии недопустимо.

Мальчик (Люба назвала его мальчиком, вот он и мальчик теперь) обещает по ведру горячей воды, тридцать рупий ведро. Еще мы соглашаемся на чай, который он откуда-то берется доставить. Командор просит его разузнать о Гириш-бабе, в Ганготри ли он. Мальчик предупредительно кивает, но я не уверен, что Макс понят.

Чего мне здесь не хватает – это перил. Особенно когда напоминает о себе горная гипоксия, а у внешней лестницы короткие и высокие ступени. Да здесь все ступени высокие! А если они еще и к стене примыкают снаружи здания, можно не сомневаться, что перил не будет. И возвышающиеся над чем-либо какие-либо площадки для пребывания-стояния-обозрения тоже все без перил. Местные жители шестым чувством предохраняют себя от падений. У нас, равнинных жителей, этого чувства нет. Зазевался, задумался, засмотрелся и – шагнул в пустоту.

Чем-то еще занимались. Ходили куда-то. Потом, как и раньше случалось уже, стало темнеть.

Доносились песнопения со стороны храма.

Кстати, вот: электричество. Оно отключилось в Ганготри. На местной электростанции, оказывается, вторые сутки проблемы. И только в гостинице на той стороне – та гостиница побогаче – работает дизельная установка: там есть освещение. Вижу, как отблески света играют в несущихся водах. В моей руке выключенный фонарик – когда обладаешь фонариком (как я обладаю), жить вполне даже сносно, хотя на нашей стороне мрак. Я сижу на площадке, на стуле, который вынес из номера, и смотрю на сверкание Ганга, и слушаю Ганг.

Мальчик, о котором мы совершенно забыли, прибежал наконец (что ли, видит он там в темноте?) и принес нам будто бы чай, но не в емкости типа хотя бы ведерка, а в прозрачном полиэтиленовом мешочке, туго завязанном узелком. Вышли с фонариками Макс и Люба, появился Крачун. А где горячая вода? Воды нет. Не сумела нагреться. Лучше бы горячую воду. Люба сомневается, что этот чай – чай. Мальчик пытается одной рукой развязать пузырь-узелок, он плохо говорит по-английски, чтобы рассеять наши сомнения относительно чая – что и откуда, и почему в мешочке? – но его английского вполне достаточно для того, чтобы воодушевить Макса. Только Макс умеет разбирать этот как бы английский. Оказывается, мальчик узнал: Гириш-баба действительно здесь, он живет в Ганготри уже несколько дней (медитирует у водопада), а с рассветом, то есть с этим рассветом, то есть завтра уже, поутру, он уходит вверх по реке – дальше, значит, еще.

Не представляю, как умудрился Макс выудить столько информации из слов мальчика. По мне, так тот повторял все время: Бхуджбаса, Гомукх, Бхуджбаса, Гомукх. Я знаю, что такое Бхуджбаса, радостно объявил Макс. Мы завтра его там настигнем, в этом Бхуджбасе, не ждать же нам здесь, не терять же зря время.

Макс азартен, Макс очень азартен.

Ганготри – священное место, почитаемое как исток Ганга, но по-настоящему исток несколько дальше, за день можно дойти.

Я, наверно, сильно устал. Я не помню, что мы сделали с чаем. Скорее всего я от него отказался, и чай перестал для меня существовать.

Помнишь, Франсуаза, мы с тобой хотели увидеть гималайские звезды. Да, это звезды, я тебе доложу.

Я пытался медитировать, или это что-то другое. Словно куда-то исчез и опять появился. Дали свет, и зажегся фонарь на нашей площадке. Я по-прежнему на стуле сижу. Думаю, меня и разбудил этот фонарь тем, что зажегся.

Ночь. Ганг шумит. Из комнаты выходит Крачун. Осторожно, не навернись, ему говорю, потому что мне кажется, он забыл, что на этой площадке не предусмотрены перила. Психотерапевт просит у меня разрешение поговорить с тобой, Франсуаза. Я подумал, что я ослышался. Разреши, говорит, обратиться к Франсуазе по личному делу, мы должны кое-что обсудить. Константин Юрьевич, а не спятил ли ты? Как ты себе представляешь это? Крачун улыбается глуповато, больше того – он хихикает: хочу, говорит, говорить с Франсуазой. Но тут появляется Макс и объявляет: нашелся, здесь он, Гириш-баба, мальчик узнал.

Стойте, ребята, я уже это слышал. Ты уже говорил. Завтра пойдем по тропе. Утром пойдем. Но что думает Люба?

Люба, Макс говорит, двумя руками за, он говорит и смеется. Приехать в Ганготри и не подняться поближе к истоку?

Макс. Разве это смешно. Но тут упрямый Крачун опять заявляет:

Мне надо объясниться с Франсуазой, пора. Ты должен мне разрешить.

Я вдруг вспоминаю, что они курили и что они курили.

Это неправильно, так нельзя, это просто ни в какие ворота.

И тут вспоминаю, что курил вместе с ними.

Все! Никаких Франсуаз! Разговор завершен!

40

В последний день весны отечественные психотерапевты, во всяком случае своим передовым отрядом, отмечают ведомственный праздник – День психотерапевта. Когда-то на заре перестройки, а если точно сказать, 31 мая 1985 года (существует мнение, что горбачевская перестройка с этого и началась фактически), был издан приказ Минздрава, согласно которому психотерапия в СССР получила официальное признание. Правда, официального признания пока еще не получил День психотерапевта, но это никого не смущает, известно же: неофициальные праздники всегда отмечаются задушевнее. А то, что День психотерапевта (нашего психотерапевта) случайным образом совпал с Международным днем блондинок, лишь придает торжеству оттенок здоровой веселости.

Крачун едва ли не за руку привел Адмиралова на корпоративный праздник («Ты меня сильно обидишь, если ты не придешь»). Адмиралов надеялся увильнуть под предлогом того, что вещи не собраны, а завтра утром улетать через Москву в Индию, но Крачун ему насчет вещей не поверил и был прав: Динара Васильевна собрала рюкзак Адмиралову еще на прошлой неделе.

Адмиралов пришел без жены, с Франсуазой.

В этот день он понял, что психотерапевты умеют заразительно отдыхать и развлекать друг друга.

Зал был полный, стояли даже в проходе. Официальная часть неофициального праздника была недолгой, сначала выступил какой-то психотерапевтический начальник, потом другой начальник, не психотерапевтический (он представлял – неофициально – администрацию города), на сцену по одному пригласили примерно с десяток психотерапевтов, отличившихся в прошедшем году достижениями, и каждого наградили почетным дипломом и еще чем-то. Потом, силами самих психотерапевтов, было дано представление – что-то среднее между праздничным концертом и капустником. Выступавшие пели куплеты, читали собственные стихи, а один психотерапевт даже показывал фокусы с картами, но, к огорчению большей части публики, понять суть кунштюков и оценить мастерство иллюзиониста могли только зрители первого ряда. Совпадение с Международным днем блондинок во многих выступлениях и номерах очень лихо и не без психотерапевтической иронии обыгрывалось. Гвоздем программы была пьеска «Третий синдром», написанная специально к этому празднику профессиональным, как было сказано, драматургом. Судя по реакции зала, оба исполнителя ролей – и Доктора, и Пациента – были хорошо известны публике. Одно лишь их появление на сцене вызвало смех и аплодисменты. У Адмиралова сложилось впечатление, что зал с одинаковым восторгом встретил бы любое их выступление – любой жест, любую реплику, любую репризу.

– Вон там автор сидит, – шепнул Крачун перед началом спектакля, когда стихли аплодисменты, приветствовавшие появление на сцене Доктора (он сидел за столом).

– Где? – спросил невольно Адмиралов, хотя что ему автор?.. Сидит и сидит.

– Вон, в третьем ряду. Ты наверняка читал в нашей газете его прозу… ну вспомни, от лица Поприщина, помнишь?

Адмиралов вспомнил. Да, в газете «Психея».

Но тут в кабинет вошел Пациент и сказал:

– Времени мало.

ПАЦИЕНТ. Времени мало, доктор, жизнь коротка, я не хочу вас задерживать жалобами на здоровье, поэтому буду предельно лаконичен, тем более что сам досконально изучил этот вопрос…