Адольф Гитлер (Том 3) - Иоахим Фест

Это известие произвело прямо-таки эффект разорвавшейся бомбы. Каждому из участников сразу стало ясно, что тем самым весь план акции лишался основы. Всех охватило замешательство, все были словно парализованы. Только Гизевиус, один из гражданских заговорщиков, попытался, разразившись в отчаянии потоком уговоров, склонить Вицлебена к началу акции. Однако операция была построена исключительно на политическом провале Гитлера, поэтому теперь у нее не оставалось шансов на успех. Строго говоря, это было постоянной, кардинальной и, пожалуй, неизбежной дилеммой плана государственного переворота: он зависел от определенной линии поведения, будь то Гитлера, будь то западных держав. Хотя заговорщики не ошибались в оценке Гитлера, тем не менее их план провалился, потому что они не приняли в расчет то обстоятельство, что Англия по сути дела всегда была готова дать Гитлеру за счет уступок возможность быть «паинькой», как выразился Гендерсон. «Мы не могли быть с вами такими же откровенными, как вы с нами», – сказал Галифакс после Мюнхена с сожалением Тео Кордту [228].

Последствия этого шока выходили далеко за рамки данного момента. Уже известие о поездке Чемберлена в Берхтесгаден оказало на заговорщиков парализующее действие, теперь же рухнуло все Сопротивление в целом, от этого коллапса оно уже больше так по-настоящему и не оправилось. Конечно, на протяжении своего существования его отягощали укоры совести, проблемы, вызванные принесенной присягой, и конфликты, обусловленные лояльностью, в бесконечных раздумьях, рефлексии, спорах всю ночь напролет между его участниками Сопротивление все вновь и вновь наталкивалось на порожденные воспитанием и усиленные привычками границы, перед которыми кончалась всякая мораль и действие представлялось предательством; через всю историю немецкого Сопротивления тянется этот разлом, который тормозил по крайней мере заговорщиков из числа военных и лишал их планы той предельной меры решимости, абсолютно необходимой для успеха. Теперь на него давила еще и мысль, что этот человек не только справляется с любой ситуацией, но и находится в союзе с обстоятельствами, обеспечивающим победу принципом, везением и случайностью, короче, с самой историей.

«Это был бы конец Гитлера», – писал Герделер в те дни одному американскому другу; и хотя этот прогноз оставляет открытыми некоторые вопросы, дальнейшее предсказание сбылось буквально: «Побоявшись небольшого риска, мистер Чемберлен сделал войну неизбежной. Английскому и французскому народам придется защищать свою свободу с оружием в руках, если они не предпочтут рабское существование» [229].

Уже на следующий день, 29 сентября, примерно в 12: 45, началась мюнхенская конференция глав правительств Англии, Франции, Италии и Германии. Гитлер настоял на незамедлительной встрече, поскольку с большей, чем когда-либо раньше решимостью хотел войти в Судетскую область 1 октября. Чтобы предварительно договориться с Муссолини, он выехал навстречу ему в Куфштайн; судя по всему, он наполовину склонился к тому, чтобы сорвать конференцию и все-таки добиться полного триумфа. Во всяком случае, он объяснил Муссолини на карте свои планы молниеносной войны с Чехословакией и последующей кампании против Франции. Он с трудом согласился не форсировать сразу осуществление этих намерений, но не оставил никаких сомнений относительно своей позиции: «Или конференция обеспечит успех в кратчайший срок, или вопрос будет решен силой оружия» [230].

Однако выдвигать столь жесткую альтернативу не было вообще никакой нужды. Целью западных держав, в особенности Англии, на переговорах стало убедить Гитлера в том, что он может получить Судетскую область и без войны, относительно этого требования между всеми четырьмя державами уже давно имелось единодушие, встреча служила только тому, чтобы зафиксировать его [231]. Отсутствие каких-либо разногласий и созыв конференции в столь короткий срок обусловили необычайно непринужденный характер встречи. После приветствия Гитлер впереди остальных участников прошел в зал заседаний нового Дома фюрера на мюнхенской Кенигсплац, рухнул в одно из массивных кресел, которые были расположены вокруг низкого круглого стола, и нервным жестом пригласил гостей также занять места. Он был бледен, возбужден и поначалу копировал самоуверенно державшегося Муссолини, говоря, смеясь и хмурясь, как тот. Чемберлен выглядел еще более постаревшим, но благородно, Даладье был тихим, ему было как-то не по себе. Предложение привлечь представителей Чехословакии Гитлер с самого начала отклонил, четыре державы остались между собой, и скоро Даладье, которого Гитлер обхаживал с особым вниманием, стал жаловаться на «упрямство Бенеша» и влияние «поджигателей войны во Франции» [232]. Постепенно в зал подходили послы и сопровождающие делегации лица и занимали место вокруг стола переговоров в качестве слушателей, постоянно кто-то приходил, а кто-то уходил, конференция все вновь и вновь распадалась на отдельные беседы. Муссолини представил в начале второй половины дня проект соглашения, который на самом деле был составлен накануне вечером Герингом, Нойратом и Вайцзеккером, чтобы опередить Риббентропа, который толкал на военную акцию: на этой основе между двумя и тремя часами ночи было подписано мюнхенское соглашение. Оно предусматривало оккупацию Судетской области между 1 и 10 октября, детали должна была урегулировать комиссия представителей четырех держав и Чехословакии; Англия и Франция обязывались гарантировать неприкосновенность уменьшенного государства. Все участники были, как казалось, на какое-то мгновение удовлетворены, только Франсуа-Понсе сказал с налетом беспокойства: «Voila comme la France traite les seuls allies qui lui etaient restes fideles»[233][234]. Пока чиновники еще занимались текстами соглашения на языках, участники неприкаянно сидели и стояли в зале; Даладье, исчерпавший свои силы, укрылся в глубоком кресле, Муссолини беседовал с Чемберленом, Гитлер же неподвижно стоял в стороне, скрестив руки, уставившись, как рассказывал один из участников, в пространство перед собой.

Его плохое настроение сохранялось и на следующий день. Когда Чемберлен посетил Гитлера в его частной квартире на Принцрегентенплац, он был необыкновенно немногословен и не без колебаний согласился на предложение о двусторонних консультациях. Его раздражение еще более усилилось, когда он узнал, что население приветствовало британского премьер-министра овациями, когда он проезжал по Мюнхену. Повторилась та же ситуация, что и два дня назад в Берлине; этот народ был явно еще не готов к выполнению «первоклассных задач», которые он собирался поставить перед ним, Чемберлен казался героем дня [235].