Князь Изгой - Яр Серебров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вона! Опять Прохор что новое удумал.
Правду в этот раз не стали с ходу нос воротить. Быстро смекнули для чего инструмент. И испытания меж собой провели. Не захотели более денежку терять. Разница в скорости валки вышла аж в три с половиной раза!
Потихоньку демонстрировал огородикам обещанные латинские удумки: поворотный крюк для перекатывания стволов с зубчатой насечкой для лучшего проникновения в бревно. Ещё через день крюк-багор на длинном топорище для перемещения и подтягивания стволов деревьев. За ним колун-рычаг со смещённым центром тяжести и рассекателем. Через недельку трелёвочный крюк с перевозной лебедкой (на санях), увеличивающей до десяти раз тяговое усилие. Деревянной есесно, с цевочной-зубчатой передачей.[2]
Пока сии новации в единственном экземпляре, на то и наживка. Принёс показал, подразнил, дал поработать, показал эффективность. Далеко не всё им интересно, но всё же огородники не дураки. Цену труду знают, потому и согласились на предложение моё поработать по бартеру. Всё одно у них основная работа летом будет, а у Прохора кормят справно. Как молот соберём, всё что обещано скуём, а до того за еду поработают, не переломятся.
Перебрались в ангары и артельщики Ставра, девять человек. Налаживается дело: просушены печи для закалки и горна, готово для работы тёплое и светлое помещение слесарного цеха. Вот только не зря говорят, хочешь рассмешить бога, расскажи ему о своих планах. Явились гости нежданные, да не званные.
Глава 12
В «конструкторское бюро», что всего пару дней назад устроил в ангаре, вбежал запыхавшийся Вячко, бывший у меня кем-то вроде посыльного.
— Прохор! Прохор! — затараторил он. — Отец Лаврентий пожаловал с тиуном, а при них два кметя.[2]
Немедля выбежал на улицу и увидел непонятное. Добрая половина батраков бросила работу и разбежалась во все стороны словно тараканы, а те, кто посмелей столпились у входной арки. Попытки выяснить что случилось ни к чему не привели, кроме невнятных фраз про то, что поп не к добру явился, а тиун всех обдерёт как липку.
Пока суд да дело, из саней, запряженных двойкой, выбрался сухой и высокий мужчина с узким лицом. Имел он длинный вытянутый нос, словно сошёл со страниц рассказов Гоголя. Длиннополый подрясник с длинными, узкими рукавами и странная походка подчеркивали несуразность его сложения. Одеяние из зелёной ткани и скуфья[2] совсем не походили на одеяния священников. Лишь массивный медный крест на цепи говорил о том, что этот человек имеет самое прямое отношение к святой Церкви. Мытарь, напротив — был пузат, росту малого, а нос картошкой органично дополнял округлое лицо, раскрасневшееся на морозе. Сопровождавшие их кмети были вооружены короткими копьями и чеканами,[2] заткнутыми за пояс. Поверх худых кольчуг накинуты овчины, а шлемов не было вовсе. Возможно, селян они и могли напугать своим видом, но на меня не произвели впечатления. Не было в их облике воинской удали что ли, одним словом, вахлаки.
Перед ледовой аркой процессия остановилась. Арка та непростая, решил красоту на свою голову навести к празднику. Остроконечные башенки и стрельчатая арка сочетали готический стиль и древнерусский «звериный» орнамент. В башенках и основаниях арки ниши под моховые лампы, закрыты оконцами из синего и красного льда. Вечерами, когда в ниши ставили моховые лампы, арка превращалась в волшебный замок, будто сошедший со страниц сказки. Красоту резал Всемысл из соседней Лозовки, тот самый парень, что украшал терем Игната. Самородок с великолепным чувством прекрасного и уникальным глазомером без всяких проблем освоил стамески, пилки, уголки и линейки. Дело так ему понравилось, что я решил не отвлекать на прочее и дал добро на постройку детского снежного замка с горкой и небольшим катком. Местными арка воспринималась по-разному, кто-то с другого конца деревни приходил смотреть на «лепоту», а другие бегут, как чёрт от ладана.
Священник поглазел на арку, перекрестился и, обмолвившись со спутником, прошёл в лагерь. Народ снял шапки и, перекрестившись, поклонились ему, и я с ними.
— Кто из вас Прохор будет? С погоста на Море? — спросил пузатый, когда все затихли.
Святой отец же, осенив людей крестным заниманием, ни слова не говоря отправился к ближайшему снеговому ангару.
Где же Богдан? Шельмец, обладает он уникальной особенностью исчезать при любых признаках неприятностей. Уехал утром и с концами. Придётся самому разруливать.
— Ну я Прохор, а ты сам кто таков будешь?
Не ожидая столь дерзкого ответа, пузатый потерялся, а после, набрав в грудь воздуха, заорал:
— Я здешний тиун ратайный![2] Андрейка, сын Евсеев.
— А есть ли у тебя грамота на то, Андрейка от князя? Эдак любой может тиуном назваться.
— Грамота?!
— Угу, да с вислой печатью!
— Тако… Меня и так в Иване все знают, — в поисках поддержки он забегал глазами по толпе обступивших нас работников. — Данил, ты хоть заверь.
— Тако и есть Прохор, то Андрей Евсеевич, тиун по-Старому Воротынску.[2]
— И окрестностям, — добавил довольный толстяк и продолжил с напором, — почто лес без княжьего дозволения губишь?!
— Как так без дозволения? Богдан чин по чину сладил грамоту в Новосиле.
— Грамоту?!
— Дык вот она читай!
Никаких грамоту на рубку, конечно, не выдавали, моя инициатива. Как чувствовал, решил подстраховаться, на хорошей бумаге аккуратно написал, подателю сего разрешено рубить лес от деревни Ивань до реки Зуша, оброк лесной[2] уплачен в размере двадцати резан. Вместо подписи, а они тут все наполовину грамотные, городской мытарь выдал нам деревянную табличку с закорючками, что мы к бумаге и пришили. Немного ошарашенный тиун взял грамоту и смотрел на ту, как баран на новые ворота. Каллиграфические буквы и красные чернила в заглавии впечатлили его куда больше, чем приложенная деревянная табличка.
— И в писцовой книге запись о том есть, — утверждал я.
— Не врёшь?
— Поди в город, да проверь! — Андрейка, потеряв интерес к лесу начал внимательно присматриваться к снеговым сводам.
— Ишь какие хоромы устроил, словно у князя. И мыт за те не
