«Ворон» - Михаил Ахманов

У этого сооружения стоял Брюс Кук и задумчиво разглядывал чью-то спину в турецком узорчатом халате. Его обладателя держали, завернув локти за спину, Люк Форест и Колин Марч; голова пленника находилась в воде, и, судя по тому, как дергались тощие ноги в остроносых туфлях, ему это не слишком нравилось.

Увидев Серова, Хрипатого и Абдаллу, Кук радостно ощерился и приказал:

— Вынимайте, парни, эту вошь. Пусть капитан на него глянет.

Люк и Колин дернули страдальца вверх. То был костлявый щуплый турок лет пятидесяти; он задыхался и кашлял, пучил глаза и хрипел что-то неразборчивое. Вода стекала по бритой голове на бороду и усы, пятнала халат, и так уже наполовину мокрый, растекалась лужей возле ног. На пирата этот человек не походил, и, вероятно, под его командой были не воины с саблями, а слуги с вениками.

— Ну, в чем тут у нас сложности? — поинтересовался Серов, осматривая пленника.

— Человеческих слов не понимает, — доложил Брюс Кук. — Я его спрашиваю: где Караман, козел Одноухий? Где девушка-красавица и двадцать наших камерадов? Где Карамановы шебеки? Где? Где? — С каждым «где» Брюс дергал турка за бороду. — На английском спрашиваю, на французском и даже на чертовом кастильском, прости Господь мне этот грех! Не понимает, краб вонючий! Может, на дереве подвесим и разведем под пятками костерок? Или макать его дальше?

«Первый раз вижу, чтобы так учили языкам», — подумал Серов, а вслух сказал:

— Макать не надо. Пусть отдышится, и Абдалла с ним побеседует. Ну-ка, Люк, похлопай его по спине.

Люк хлопнул, заставив турка согнуться в три погибели. Наконец тот перестал кашлять, уставился на Брюса, пробормотал «эфенди» и что-то еще, совсем непонятное.

— Просит пащады у гаспадина, — невозмутимо перевел Абдалла.

— Вот господин! — Кук показал на Серова. — Большой-пребольшой эфенди! Не ответишь ему, огрызок, к шайтану попадешь!

Упав на колени, турок заговорил, мешая слова с хрипами и кашлем. Абдалла слушал, склонив голову к плечу и поглаживая рукоять сабли. На турка мавр глядел без всякого сочувствия.

— Мурад его прэзренный имя, — сказал он. — Он… как это на англиски?.. хазяин двор?..

— Дворецкий или управляющий, — подсказал Серов. — Что еще он говорит?

— Он клястся, что нэ ходил в морэ, нэ брал чужой корабл, нэ обижал сынов Христа… только чут-чут, кагда они сидэт в яма. Просыт милости, мой капитан. Турэцкий сабака! — В темных глазах Абдаллы сверкнула ненависть.

— Милость будет, — буркнул Серов. — Будет, если он расскажет, где Караман, моя жена и мои люди. Мне сообщили, что Караман пришел на Джербу со всей своей флотилией и захваченными невольниками. Почему его здесь нет? Где он зимует? Спроси-ка турка об этом.

Мавр вступил в переговоры с пленным. Мурад то униженно кланялся, то падал на колени, то воздевал руки к небесам, призывая Аллаха в свидетели; было ясно, что он перепуган до судорог и говорит чистую правду.

— Караман быват здэс рэдко и нэ всякий зима, — наконец произнес Абдалла. — Он приходить сюда, эсли нада сгаворится с другим рейс о большом набэге. Тут у нэго малый дом, мало слуг, мало жэнщин, мало… как это?.. вэселых дел.

— Мало развлечений, — уточнил Серов. — Дальше!

— Зима он жить в балшой памэстье у Аль-Джезаир[78], болшэ, чем тут. Там гаван для корабл, там хароший дом, там много раб, там тюрма, где раб ждат выкуп. Все там! — Абдалла показал рукой на запад.

На миг в глазах Серова потемнел белый свет. Зря он поверил Эль-Хаджи, проклятому мерзавцу! Все оказалось бессмысленным, бесполезным! Долгое ожидание на Мальте, переговоры с великим магистром, этот поход, гибель множества людей — и магрибцев, и тех, что были в его воинстве…

Он втянул воздух сквозь стиснутые зубы и постарался успокоиться. Он был уроженцем иного времени, сыном двадцатого века; в его эпоху разум превалировал над чувствами, а отчаяние смирялось логикой. И эта логика подсказывала, что поступил он верно: нашел союзников, набрал бойцов и не позволил им скучать в бездействии и лености. Последнее стало бы большей ошибкой, чем налет на Джербу, ибо лишь тот корсарский вождь имеет власть, чьи люди не остались без добычи. Это диктовала логика пиратского ремесла, и Серов понимал: случись такое, и он лишится и корабля, и команды. Эта мысль его отрезвила.

— Спроси, был ли здесь Караман, — велел он Абдалле.

— Был, — отозвался через пару минут переводчик. — Был надолго, два или три дна. Оставит тут поврэжденный шэбек и младшэго рейса Сулэйман Аджлах, что значит Лысый. Приказат, чтобы Лысый чинил корабл и сдэлал новый команда.

— Где он сейчас, этот Сулейман?

— Жить в касба, — сообщил мавр после переговоров с Мурадом. — Тэпер навэрнака мэртвец, и Сулэйман, и его люди.

— Уж точно, все мер-ртвяки, — с мрачным видом заметил Боб. — Хр-р… А их лохань, скорей всего, сгор-рела.

— С Караманом была женщина? Этот, — Серов кивнул на пленника, — ее видел? Молодая женщина, волосы светлые, глаза голубые… Видел ее или нет?

Абдалла начал новые переговоры с турком. Серов ждал, сунув ладони за пояс, чтобы не было заметно, как дрожат пальцы.

— Этот пэс ее нэ видеть, — произнес мавр. — Но Караман хвастал, что ест на его шэбек жэнщин. Очэн красивый жэнщин, толко с этим… — Абдалла обозначил рукой выпуклость живота. — Когда разрэшится от брэмени, Караман подарить ее дэй Алжир, и дитя тожэ. Дэй на нэго сэрдит — мало платит Караман дэю. Нада дэлать хароший бакшиш… красивый жэнщин, красивый рэбенок, золото…

«Шейла должна родить в мае… три месяца осталось… — мелькнуло у Серова в голове. — Успеем!» Он вытащил руки из-за пояса — пальцы больше не дрожали.

— Спроси о наших парнях, Абдалла. Про Стура, Тиррела и прочих.

— Я ужэ спрашиват, мой капитан. Он ничэго нэ знат, — молвил мавр. — Но я думаю, что эсли гаспажа в Алжир, они тожэ в Алжир. Там болше дават за крэпкий раб.

Наступило молчание. Серов покачивался с пятки на носок, с носка на пятку, посматривая то на турка, то на бассейн, будто примеряясь, не утопить ли в нем пленника. Мурад с ужасом озирался, встречая хмурые взгляды корсаров. Они глядели на него как волки на кролика.

— Что будем делать с этим ублюдком? — нарушил тишину Брюс Кук. — И с остальными бабами и мужиками?

— Хр-р… — произнес боцман, дождался кивка Серова и посоветовал: — Загнать бы всех в камор-рку поменьше, двер-рь и окна забить, а дом поджечь. Сар-рацинским душам одна дор-рога — в пр-реисподнюю… Пусть к огоньку пр-ривыкают.

— Мы сделаем лучше, — сказал Серов и кивнул Абдалле: — Переводи! Скажи турку, что я его милую и дарю ему это поместье со всеми слугами, ибо он мне не лгал. То моя жертва Христу или Аллаху… Что за месть Караману — сжечь этот дом и дюжину слуг и служанок? А если пощадим их, Бог, глядишь, зачтет и нашем деле поможет.

Абдалла забормотал на турецком, а Боб и Брюс переглянулись и одновременно кивнули.

— Твоя воля, капитан. Может, и правда нам зачтется, — произнес Кук. — Ну, дом и жизнь ты ему подарил, но добычу-то мы вынесем?

— Разумеется. Что наше, то наше.

Мурад, выслушав Абдаллу, всполошился, упал на колени, начал бить земные поклоны и горестно вопить.

— За жизн очен благодарен, — пояснил Абдалла, — а дом боится взят в падарок. Говорит, Караман придти и зарэзат.

— Скажи, чтобы из-за этого не беспокоился. Караман долго не проживет.

С этими словами Серов покинул дом и, вместе с семью своими спутниками, вышел за ворота усадьбы. Время двигалось к полудню, но яркое весеннее солнце застилали дымы от пылающих строений и пыль, поднятая взрывами, — минеры Марка Антония катили бочки с порохом к стенам касбы, методично уничтожая укрепления. Над сотнями мертвецов, валявшихся по обе стороны дороги, уже трудились вороны. Зрелище было жутким, но Серов, поглощенный своими мыслями, не видел страшных безглазых лиц.

Он очнулся, когда они подошли к ялику. Его фрегат застыл в двухстах ярдах от берега, и к нему, а также к другим судам флотилии тянулись караваны груженых шлюпок. К борту «Ворона» пришвартовался «Дятел», и плотники обоих кораблей, под бдительным оком мастера Бонса, заменяли на шебеке обгоревшие реи и поврежденный фальшборт. Рядом чинилась орденская галера — там накладывали пластырь на основательную пробоину под гребной палубой. На водной поверхности плавали, догорая и чадя, обломки пиратских шебек, среди которых попадались трупы и всякая малоценка, не привлекшая внимания победителей — пустые бочки и корзины, корабельная мебель и прочий хлам.

Из разбитых городских ворот, обращенных к морю, тянулись запряженные мулами и ослами повозки. Добыча была богатой: множество изделий из серебра, от массивных тазов и кувшинов до тарелок, кубков и подсвечников, ларцы с украшениями местной и европейской работы, сундучки, полные монет всех народов и стран, турецкий шелк[79] и английская шерсть, жемчуг и слоновая кость, страусиные перья, дорогое оружие, богатые одежды… На причале, где все это добро грузилось в лодки, возвышался стол из драгоценного черного дерева, за которым шустро скрипели перьями четыре орденских писца, фиксируя взятую добычу. Трудились они под диктовку Сэмсона Тегга и командора Зондадари, лично проверявших груз каждой повозки.