ЯТ - Сергей Трищенко

– Скажи, Гид, а не может ли он находиться… Ну-у, у вас же есть материальное производство? – видимо, Том вновь вспомнил Маркса,

– То есть? – не понял Гид.

– Производство настоящих вещей. Вы ведь едите, пьёте, одеваетесь… вот я и подумал: а не может ли он находиться там?

– Где?

– В производстве, в работе…

– СЖ – в работе? – задумался Гид.

– Да. Это ведь тоже часть человеческой жизни, причём значительная.

– Да как сказать… – Гид помедлил. – Он может, конечно, заключаться в работе… Более того, и работа может стать СЖ, но СЖ не может стать работой. Хотя и говорят порой: «работа стала его СЖ». Но работа не заключена в СЖ. Мы можем взять работу и поместить в СЖ. Но не можем взять СЖ и поместить в работу. Не поместится. Понимаешь?

– Не совсем… – пробурчал Том размышляя, и продолжил: – А в самом материальном производстве? Или в потреблении?

– В чём? В поедании цыплят? Или в их производстве?

– Да, мелковато как-то… – согласился Том. – А в иных материальных объектах, побольше?

– В бройлерах… – подкинул я ему мысль.

Гид принял это на свой счёт и возмутился:

– Он не может быть в материальных объектах! Представь: СЖ – в бройлере? Точно так же не может его быть в деньгах, в алкоголе и т. п. Он – настолько большая вещь, что в нём может быть всё: и работа, и деньги, и еда – без всего этого не обойтись, но ни одно из этих понятий не может полностью подменить собой СЖ… СЖ не может быть только работой или только деньгами, или только едой… Словом, ничем одним.

– Да знаю я, – буркнул Том и задумался.

Чтобы отвлечь его от неясных мыслей, я решил зайти во встретившийся по пути очередной склад – склады тоже выстроились в очередь. Правда, непонятно: за чем? За самонаполнением?

Том шёл позади меня если и не повесив голову, то низко опустив её.

– Вот тебе и древесные стволы, – обернувшись, кивнул я. – Ты спрашивал.

– А они мне уже не нужны.

– Что же тебе нужно?

– Ничего не нужно.

– А сама нужность разве не нужна?

– Нежность нужна, – грубо оборвал Том, чтобы хоть как-то ответить.

Хозяин мастерской, или склада, заинтересованно прислушивался к разговору, пытаясь угадать в нас покупателей или заказчиков. Заказчичиков.

– Скажите, нежность у вас есть? – обратился я к нему.

Он захохотал:

– Хо-хо-хо!

А я подумал, что если кто-то хохочет, то должен проговаривать «Хо-хо-хо!», а если произносит «Ха-ха-ха!», надо говорить «он хахачет», а если «Хе-хе-хе», то хехечет, а ведь бывают ещё и «хэ-хэ-хэ» и «ху-ху-ху». И я с грустью подумал: как мало у нас правильных слов! Ведь если говорят, что кто-то гогочет, то на самом деле человек произносит не только «го-го-го», но и «га-га-га», и «гы-гы-гы», и «ге-ге-ге». Но, может быть, всё дело в оглушении согласного «г»? И только «хи-хи-хи» имеет собственное определение: хихиканье.

– Это такая, – всколыхнул он руками, – невесомая? Не держим. У нас – грубость. Пройди на склад, посмотри, может, что и подберёшь. С земли, – и он снова захохотал.

Я прошёл на склад. Сучковатые, кривые, занозистые стволы лежали штабелями. Словно в штабе ноты «ля».

«Да, – подумал я, – на такую нарвёшься – не обрадуешься.»

Вообще-то грубости повсюду валялось навалом, разной и по виду и по весу. Цветом стволы различались от красного дерева до скандалового. Но зачем она мне?

Уже собираясь уходить, я напоролся на мелкопакостную грубость и разорвал брюки, да ещё и измазал их – кстати, каким-то «измом», после чего мы поспешили удалиться.

Хозяин, раздосадованный тем, что мы ничего не купили, кинул нам вслед небольшую грубость, которая тяжело упала позади, глубоко процарапав землю. Умеет же человек швырять тяжесть! Хотя разве это жесть? Скорее, броневая плита.

Хотел и я бросить ему в ответ какую-нибудь колкость, да не нашёл ничего в карманах, а отрывать кусок от его грубостей или подбирать щепкой посчитал зазорным – мало того, что он может возмутиться порчей товара, так ещё и занозу получить можно. Да и позорно швырять в торговца его же товаром. Для кого позорно, я додумать не успел, мы скрылись за стеной склада, над которой продолжали выситься сучковатые штабеля грубости…

Одноэтажная застройка за забором заканчивалась: через улицу начиналось пятиэтажие жилых домов и довольно цивилизованная асфальтовая мостовая, ранее выложенная булыжником, который кое-где проглядывал сквозь асфальт, обрамлялась ливневой канализацией.

Над канализационной решёткой торчала табличка: «Стечение обстоятельств». Я не понял: сделана канализация специально для улавливания обстоятельств, либо же табличка вывешена в предупреждение, а само стечение получилось абсолютно стихийно, случайно и самостоятельно. Но, памятуя слова Гида о том, что случайностей нет и быть не может, я не собирался так думать. Но почему обстоятельства такие грязные, что их обязательно надо сбрасывать в канализацию?

Мимо проехал большой грузовик, гружённый картонными коробками. На упаковке каждой виднелась надпись: «Мысль. Боится гнили и сырости» – или «сытости» – я не разобрал с дальнего расстояния, третью букву в последнем слове либо прописали нечётко, либо же чем-то затёрли – возможно, продукцией.

Мои собственные мысли от неожиданного толчка, сотрясения почвы от проезжающего автомобиля, заскользили по аналогии – чёрной блестящей плёнке. Она слетела с грузовика и была чем-то вроде части упаковки: «Сытое брюхо к ученью глухо», что являлось отражением второй части надписи и «Мысль изречённая есть ложь» – от первой части. Значит, грузовик везёт неизречённую? И дальше опять покатилось: неизречённая, наречённая, отвлечённая…

Откуда я узнал, что слетела аналогия? Мне так показалось. Я думаю, что по мере расширения знакомства с Ярмаркой мы научились самостоятельно, без чьей-либо подсказки, узнавать и оценивать встречаемые явления и понятия. Хотя бы некоторые. Видели – и уже понимали, что это такое, чем является, а не кажется или видится. Появилось внутреннее зрение, внутреннее чутьё, что ли.

Из окон ателье, мимо которого мы проходили, доносился усиленный стрёкот электрических швейных машинок.

– Что шьют? – поинтересовался Том. – Штанишки?

– Шьют дела, – пояснил Гид. – Одни белыми нитками, другие – чёрными. Бывает синими, красными, зелёными, жёлтыми – словом, всех цветов радуги.

– А сами дела какого цвета? – поинтересовался Том.

Гид размел руками – с поворотом кистей:

– Почему-то все – серые.

– Поэтому их надо расцвечивать? – догадался Том. – Для красоты, или как?

Гид промолчал.

– Кто же их берёт?

– Ну-у… На всякий товар найдётся свой покупатель.

– Кончил дело – гуляй смело?

– Наверное.

– Так значит, если их прошить, легче кончить?

– Если пришить – точно легче.

– А какие дела, уголовные?

– Есть и уголовные – когда ловят и ставят в угол. Есть пуголовные, когда больше пугают, чем ловят, но могут сначала напугать как следует, а потом всё же поймают и пришьют, как пуговицу. Есть дуголовные, когда поиски идут не в дугу, но если идут, то всех, кого ловят, в дугу сгибают. Есть луголовные, когда ловят на лугу, но, в основном для того, чтобы побольше побыть на природе. Есть юголовные – для той же цели, но, бывает, ловят исключительно выходцев с юга. Есть ухоловные, когда ловят за ухо. Есть мухоловные – ловят исключительно мух, антитезой выражению «мух не ловит».

– Мышей, – поправил Том.

– Ах, да, и мышеловные тоже, – спохватился Гид, – когда ловят мышеловкой, а люди к ним не касаются. Есть ещё боголовные – когда не ловят, а говорят: «Бог его знает!». Кое-кто называет такие дела богостроительством, но я…

– А другие дела есть? – Том продолжал упорствовать.

– Какие?

– Гражданские, военные…

– Да! Военные – когда воют, поенные – когда поют. Ещё есть доенные, моенные, соенные, гоенные… – продолжал перечислять Гид, но нас, если честно, перечисления несколько утомили, а Том не раз пожалел, что затронул вопрос. Но лишние знания никогда лишними не бывают.

Проходя мимо открытого окна на первом этаже пятиэтажного дома – мы издали заметили на окне стоящие в горшках здоровенные зелёные растения: фигус – в виде зелёного кукиша – и какус. Какус отчаянно вонял.

Из окна доносились обрывки телефонного разговора. Они падали на асфальт телеграфной лентой:

– Алло, служба уничтожения насекомых? Срочно приезжайте! Мой сосед жуткий жук…

Меж двух домов стояла доска объявлений и заявлений, на которой криво висела бумажка с содержанием. Содержание бумажки гласило о том, что кому-то в офис (или в Офир – я плохо посмотрел на последнюю букву, и она спряталась, испугавшись моего взгляда) требуется хорошенькая секретарша.

Превыше всего ценилась не то деловитость, не то деловидность, не то миловидность.

Бумажка размером поменьше сообщала, что требуется курьер. Она рычала под ветром.

– Курьер – гибрид куры и терьера, – добавил Том от себя и пояснил, почему так думает: – Надо бегать терьером и рыться в бумажках, словно курица.