Имперский маг - Оксана Ветловская

Говорят, заключённые тут умирают постоянно и повсюду. На работах, на перекличке, в бараке, на допросе — везде где угодно. Он с треском разодрал на ней спереди робу и хлипенькую кофтёнку, обнажая ребристую, как стиральная доска, грудь, ударил кулаком — не сильно, боясь сломать ребра, запуская остановившееся сердце, потом пару раз развёл и свёл её руки, и девочка задышала сама. Штернберг положил тяжёлые ладони ей на грудь и отнял, лишь когда она вскрикнула от жара вливаемой в неё чужой жизни. Тогда он кинжалом глубоко расцарапал себе указательный палец правой руки и вывел на серовато-бледной груди девочки ярко-алую руну «Альгиц».

— Leben, — приказал он. Поднялся, пинком распахнул дверь. — Франц! Блокфюрера сюда. И передай, пусть приведёт кого-нибудь с носилками.

Девочка слабо пошевелилась. Какая бессмыслица, устало подумал Штернберг. Всё равно ведь умрёт. Не сегодня, так завтра. Не завтра, так через неделю, через месяц. Здесь все умирают.

Потом он направился в медицинский блок перевязать сильно кровоточивший палец. Сегодня он явно был ни на что больше не годен, но, уже садясь в машину, вспомнил о таинственной заключённой по имени Дана — заключённой, попавшей в штрафблок. Следовало поторопиться вытащить её оттуда, иначе он рисковал уже не увидеть её живой — в штрафблоке мало кто выживал.

Этот блок — с виду обычный барак — располагался на краю женского лагеря, возле забора, отделявшего Старый лагерь от промышленной территории Равенсбрюка. Дежурный по блоку, ёжась под взглядом Штернберга, просмотрел списки, послал помощника в канцелярию соотнести по картотеке личные номера узников с именами и, трепеща перед грядущим втыком, сообщил раздражённо расхаживавшему из угла в угол свирепому офицеру, что узниц с таким именем в штрафблок за последнее время не доставляли.

— В таком случае, шарфюрер, — Штернберг резко развернулся и пошёл прямо на дежурного, — я приказываю вам построить здесь всех заключённых блока и выспросить у них имена и клички. И если хоть один-единственный заключённый помрёт в ходе этого мероприятия, вы сразу займёте его место, вы меня поняли?

— Так точно, — затрясся дежурный. — Разрешите з-заметить, штурмбанфюрер, заключённые находятся в карцерах…

— Да хоть в преисподней! Я сказал — немедленно. Я не люблю повторять.

— Слушаюсь… — промямлил дежурный. Ему крайне не хотелось выволакивать из ледяных ям умиравших там или уже мёртвых людей. — Ещё вы можете обратиться к оберштурмфюреру Ланге, он ответственный за сортировку, но часто работает и здесь…

— И что дальше?! Что вы мне зубы заговариваете каким-то Ланге? — Взгляд Штернберга упал на конторку дежурного, где поверх бумаг лежала длинная чёрная плеть. — Вас хлыстом огреть, чтоб поторопились? — Он сгрёб со стола плётку, сбросив заодно какие-то папки, и оглушительно врезал ею по полу, выбив из затоптанного ковра тучу пыли.

— Оберштурмфюрер Ланге знает имена многих заключённых! — выпалил дежурный. — У него с ними какие-то личные дела…

— Ну так приведите сюда этого вашего Ланге, и поживее.

Лицо дежурного перекосилось.

— Виноват, штурмбанфюрер, никак не могу. У него сейчасвремяотдыха, он меня попросту убьёт, если я побеспокою его…

— И правильно сделает. А что я вас прибью, не боитесь? — И Штернберг снова шарахнул по полу кнутом.

Дежурный замер в мучительном раздумье, страдальчески морща лоб. Он вычислял, кто для него опаснее — здешний офицер Лангеспособный очень надолго отравить ему существование, или же вот этот разъярённый чиновник, приезжий, но зато такойстрашный.

Если не угодишь чиновнику, так потом ещё и Ланге, пожалуй, фитиль вставит… И дежурный измыслил компромисс:

— Давайте я вас провожу к нему, и вы с ним поговорите. Меня-то он вовсе слушать не будет.

Штернберг, ворча, согласился. Вдвоём они направились в другой конец улицы: впереди топал эсэсовский унтер, за ним шествовал Штернберг, прихвативший надзирательскую плётку и зло похлопывающий ею себя по бедру при каждом шаге. Густо сыпал крупный снег, налипая на шинель и невесомо касаясь подставленной ветру щеки. Над крыльцом последнего в бесконечно длинном ряду барака раскачивался, поскрипывая с гнусным взвизгиванием, тусклый жёлтый фонарь в ржавой железной клетке.

Перед дверью дежурный встряхнулся как собака, постукал ногу об ногу и вопросительно поглядел на Штернберга, перчаткой чистившего фуражку.

— Сам, — огрызнулся на блокфюрера Штернберг, прочтя его лакейское намерение.

Они вошли в полутёмную прихожую. Из угла вырос мордастый небритый детина и не замедлил крепко послать унтера подальше, но затем пригляделся к петлицам Штернберга, вздёрнул руку, точно шлагбаум, и пролаял: «Хайль Гитлер!»

— Смирно!!! — заорал на него Штернберг. — Вы как разговаривали с унтер-офицером, рядовой? Вы как держите себя перед офицером?! Почему на вашем рыле щетина, как на свиной заднице?!! Шесть суток гауптвахты!!! За неуставной внешний вид и поведение! Шарфюрер! Доложите о моём приходе и уведите этого.

— Это же денщик оберштурмфюрера Ланге, — со страхом пробормотал дежурный.

— Да хоть личный секретарь папы римского! Выполняйте приказ.

Вскоре унтер вернулся в сопровождении самого Ланге, поприветствовавшего Штернберга с величайшей почтительностью, — но вид у оберштурмфюрера был ещё более расхристанный, чем у денщика. Ланге, перед тем как идти встречать гостя, потрудился затолкнуть упругое пивное брюшко под более или менее пристойно смотревшийся френч, но сальные волосы стояли гребнем, из распахнутой мотни торчало бельё, а галифе были в подозрительных белёсых пятнах.

Сглатывая кислую тошноту, Штернберг процедил, морщась:

— Хоть бы застегнулись, а…

— О, прошу прощения. — Ланге с рекордной скоростью замкнул свою калитку. — Не желаете ли бокал бургундского, штурмбанфюрер? Ваш визит для меня большая честь. Весь лагерь только и говорит, что о вашем приезде…

— В первую очередь я желаю знать, сумеете ли вы помочь мне определить личность заключённой, о которой только и известно, что имя или прозвище, да ещё что она находится сейчас в штрафблоке.

— Думаю, да — если молоденькая и симпатичная. Многих цыпочек я запоминаю ещё с первой сортировки, они же любят, когда их зовут по именам, а память у меня хорошая… Да что ж мы на пороге стоим, прошу, проходите.

Позже, в бесчисленных кошмарах, эта небольшая полутёмная комната приобрела инфернальное свойство бесконечной растяжимости, вмещая столько существ, сколько требовалось неведомому постановщику сновидений; в реальности созданий было всего пятеро, и поначалу Штернберг не обратил на них никакого внимания — ясно же было, какого рода сиесту устраивает тут себе герр Ланге. Да и сам Ланге вовсе не был похож на того уполномоченного врага рода человеческого, что вставал потом из-за стола, открывая очередной выпуск предутреннего бреда, — скорее уж он походил на пошляка-зазывалу при аттракционе по проекту Иеронима Босха (чем здесь грешили все, начиная с коменданта). Покуда Ланге сражался с закупоренной бутылкой, Штернберг, теребя кнут, расхаживал вдоль стены (дверь — синее окно, задёрнутое с той стороны рябой портьерой снегопада — угол с грязно-жёлтым торшером и подвывающим граммофоном).