Хомотрофы - Александр Соловьёв

Но я не ответил.

25

На следующий день в обеденный перерыв я встретился с Ильей.

Я уже не испытывал в себе вчерашнего всесилия, но тело было по-прежнему необычайно бодрым, а движения быстрыми. Сняв шлем, я повесил его на руль и помахал Илье. Приблизившись ко мне, он насторожился, в его желтых глазах мелькнуло подозрение. Вероятно он заметил в выражении моего лица излишнюю агрессивность. Что ж поделать: я чувствовал себя готовым к бою.

– Как отреагируют на наши действия простые работяги?! – спросил я.

Илья усмехнулся.

– Ваше расположение духа воскрешает в моей памяти образы второго десятилетия прошлого века. В те времена мы часто задавали друг другу подобные вопросы.

Я поглядел в оба конца улицы, убедился, что слежки нет, завел мотоцикл во двор, поставил его у ворот. Мы прошли за дом и сели в небольшой беседке, которая примыкала к известному мне сараю.

– Народ устал страдать, – сказал Илья. – Хозяева сделали жизнь рабочих просто невыносимой. Бесчеловечная политика корпорации приводит к учащении случаев суицида среди работников.

Всякий раз, когда каннибал начинал рассуждать о нравственности и справедливости, все внутри меня восставало. Скрепя сердце, я попросил:

– Приведите какие-нибудь факты. Возможно, придется этим воспользоваться.

– Что вы хотите услышать?

– Илья. Вы врач. Можете объяснить мне, насколько вредно производство полиуретана?

– Видите ли… Сам материал экологически чист. Но рецептура, по которой его здесь производят, не разрешена к применению.

– Вы точно знаете?

– У меня есть доказательства. Я накапливал сведения, которые так или иначе компрометируют хозяев.

– И что, производство поролона вредно для здоровья работающих?

– Достаточно сказать, что диизоцианат вызывает хроническую и устойчивую астму в концентрациях, даже значительно меньших, чем установленные нормы. Здесь же его концентрация превышает норму в пять раз.

– И что, многие страдают астмой?

– Только те, кто к ней предрасположены.

– Тогда в чем проблема?

– Видите ли, полным-полно нарушений. Например, отходы производства, содержащие токсичные вещества, остатки рабочих смесей должны направляться на полигоны захоронения и обезвреживания промышленных отходов. Но они сжигаются прямо на территории завода или той свалке, где мы с вами на днях встречались. Кроме того, воздушные трубы от аппаратов выводят наружу только восемьдесят процентов дыма. У всех, кто работает в цехах, токсический бронхит и дыхательная недостаточность.

– Откуда сведения?

– Мой коллега, санэпидемиолог, поведал.

– Почему санстанция молчит?

– Каждый житель города в базе данных. Все государственные структуры – от мэрии до почтамта – подчинены хозяевам.

Видимо, сказывается нервное напряжение: я начинаю тупеть.

– Да, разумеется. Илья, можете подготовить завтра наутро небольшую, на полстраницы, статью о вредности производства?

– Без проблем. Что вы хотите сделать?

– Пустить статью в газету. Не станете возражать, если авторство я припишу редакции?

– Что вы! Никаких возражений.

– Тогда я к вам заеду часов в девять утра.

И я снова не подаю ему руку.

После посещения Ильи я ненадолго заехал домой перекусить.

Достал из холодильника масло, сыр, сделал бутерброды, сварил кофе.

Откусывая бутерброд, я стал перечислять упущения, которые допустил, обдумывая план.

Мы не смогли изучить характер директора, скрытые стороны его жизни, повадки, привычки. Артур Присмотров так и остался для нас persona incognita. Темная, темная лошадка.

Я даже до сих пор не знаю, как выглядит мой противник. Кабинет, в котором он должен находиться в рабочие дни, не существует. Есть лишь дверь, но ее нельзя открыть. Я не знаю, что почувствую, когда директор вопьется в меня, отнимая собранный для него нектар, который так дорог ему и так противен мне. Я отдам ему все, что приготовил, и даже больше – отдам то, что приготовили мои друзья. Но что произойдет дальше? У директора начнутся судороги? Может, с ним случится инфаркт? Или он превратится в доброго человека? Мы совершенно не представляем, что нас ждет, даже если нам удастся осуществить план.

Итак, в чем слабость Присмотрова, кроме того, что он почитает себя божеством? Теперь я понимал, почему каждому из своего ближайшего круга подчиненных он раздал портреты-иконы. Странно только, что они выполнены в сюрреалистической манере. Цвета – красный, желтый, черный, коричневый. Линии – волнистые, прямые, в них угадывается лицо немолодого человека, искаженное противоречивыми эмоциями.

Не мешало бы посмотреть на портрет еще раз.

Почему Присмотров боится появляться на людях? Он позволяет себе делать это только один раз в месяц. Также, как менги, которые один раз в месяц должны есть человеческое мясо.

Итак, каким он мне представляется, этот отвратительный, извращенный мозг корпорации? Возможно, он талантливый аналитик, умеет оценить ситуацию, предугадать события. Конечно, он пристально следит за моими шагами, дает себе отчет в том, что даже если я не являюсь пресловутым спасителем, то имею вполне реальный шанс занять его место. Значит, он готовит себя к адекватному ответу.

Вероятно, Присмотров без труда мог бы задавить меня в любую секунду. Почему же он этого не делает? Ответ напрашивается сам: директор видит во мне некую нарицательную фигуру, мифический образ побежденного спасителя. Он поднимет меня на самый высокий (из допустимых) уровень, чтобы затем наблюдать мое падение и мою гибель. К всеобщему ужасу. И тогда новые цунами страха захлестнут Полиуретан.

Далее. Присмотров не любит распыляться. Он однонаправлен и, в некотором смысле, скромен. Ему вполне достаточно того, что он имеет в настоящее время. Если это не так, то к осуществлению очередной цели он будет двигаться невидимыми шагами. Именно так: следующий его скачок произойдет неожиданно для всех.

Директор привык держать себя на дистанции. Почему?

Я должен его увидеть. Для начала мне нужен хотя бы тот портрет. Какая-то загадка таится во внешности директора. Может, он безобразен, как Квазимодо? Ничего такого Елена мне не говорила. Возможно, Присмотров страдает какой-то необычной фобией, боязнью показывать собственное лицо. Нет, не лицо, а симфонию чувств, которые оно выражает и которые так мастерски подметил художник.

Я ехал на работу. Асфальт уже немного размяк, и я умерял скорость.

Мысли о портрете не оставляли меня. Я должен его увидеть сегодня же. Я сбросил скорость, развернул мотоцикл и рванул к Елене домой. Мне нужен был портрет. Через несколько минут я уже подъезжал к ее двору. Я не спеша проехал мимо и остановился в пятидесяти метрах в тени старого ореха, стоящего на развилке трех улиц.

Вернувшись к дому пешком, обошел двор сзади, перемахнул забор и притаился возле черного хода. Я знал, что в это время в доме находится горничная. В четыре часа придут повариха и мужчина, выполняющий функции садовника. И горничная, и садовник, и повариха уйдут не раньше, чем вернется хозяйка.

Попросить Елену добровольно отдать реликвию нет смысла. Так я только наведу на себя лишние подозрения. Оставался только один выход. Сейчас, когда старуха-горничная отдыхает от жары в комнате для прислуги, а повариха с садовником еще не пришли, было самое удобное время для кражи.

Я тихо приоткрыл дверь и, стараясь ступать бесшумно, прошел по маленькому коридорчику, миновал кухню, столовую. Комната для прислуги была закрыта. Затаив дыхание, я пересек гостиную, проскользнул в спальню, снял картину с гвоздика и через главный вход (горничная все равно меня не видит!) вышел из дома. Здесь я сразу свернул вправо, прошел по газону, затем, стараясь не топтать цветы, перебрался через миксбордер, неуклюже прижимая одной рукой картину, перелез известняковый рокарий и, наконец, достиг забора.

Картину я просунул между стальными прутьями, а сам, опершись ногой о перекладину, перепрыгнул забор.

Я достал из кармана солнцезащитные очки, надел их, подобрал картину и, низко наклонив голову, быстро пошел, почти побежал к мотоциклу.

Сунул картину под рубаху, заправил ее в брюки, включил двигатель и, не давая ему разогреться, рванул с места.

В последнее время мы с Еленой почти не встречались. Только на работе. Она обучала меня премудростям взаимоотношений с руководством. Прежде всего, требовала ответственности.

Сама Елена была очень исполнительным работником. Никто лучше ее не мог осуществить задуманного. У нее была исключительная память на детали. Она могла раздать подчиненным задания на месяц вперед и не записывать, но проверки выполнения устраивала строго в намеченный срок.

Несмотря на то, что боялись ее не только рядовые клерки, но и вся верхушка корпорации, видя в ней диктатора, на самом деле Елена вела себя довольно демократично. Никогда на ее лице не возникала непроницаемая маска мизантропа, какую бессменно носили Бирюкинг, зам начальника отдела кадров и многие другие патроны и патрончики.