Свободная охота (сборник) - Валерий Поволяев

Узенький неровный отрог они промахнули на одном дыхании, мигом, у спуска, у самой горловины, выходящей на базарную площадь, залегли. Надо было оглядеться, отдышаться.

Душманы оттянулись от палаток с электростанцией, целиком переместились на рынок: тут им было удобнее. Горловина улочки, горбатая, молитвенно ниспадающая к базарной площади, пыльная, замусоренная целлофановым рваньем, старыми пакетами, обрывками каких-то листовок и газет, была пуста. Словно никогда тут не стояли, притулясь лопатками к стенке, темноликие, с иконными блестящими глазами мужики, торгующие пилками и ножничками для обработки ногтей, коричневобородые, с неспокойным колким взглядом дяди, продающие целебное горное мумие, белобровые, с угасшей растительностью на лицах старики, думающие уже не столько о мирском, сколько о возвышенном, небесном, о предстоящем разговоре с Аллахом, к которому каждому из них надлежит вскоре отправляться. Пустота улочки была недоброй, предупреждающей о крови, о том, что всему есть предел и что давно канувшее может вернуться, стать неведомым, новым. Чёрт побери, что только ни лезет в голову, о какой только чепухе ни думается!

Их заметили, и над головами начали регулярно попискивать, тянуть недобрую свою песню пули – два или три автомата переключились с базарной площади на улочку, стараясь надрезать горловину и не пустить на площадь Негматова с Князевским отделением.

Стреляли из-за двух выщербленных, с крупными выемками, схожими с крепостными зубцами, дувалов, чёрные автоматные дульца выплёскивали из себя нарядный розовый огонь, иногда мелькало чьё-нибудь плоское, смазанное расстоянием лицо либо показывалась тёмная, выцветшая на нещадном солнце чалма. Люди, что были с Наджмсамой, наши ребята, находившиеся в охране, залегли в земляной выбоине слева, и это место не показалось ни Негматову, ни Князеву удачным – к неглубокой, невесть отчего и чем обмокренной выбоине низко подходил один из дувалов, под его прикрытием можно было подобраться чуть ли не вплотную. Негматов приподнялся на земле, встретился глазами с Князевым, и Князев без слов понял: надо подстраховать ребят со стороны дувалов. Негматов тут же снова ткнулся лицом в пыль – перед самым его носом прошлась, рыхля землю, строчка пуль.

– Ах ты падаль! – отплюнулся Негматов и, почти не целясь, послал ответную очередь в проём дувала, где только что расцвёл и тут же мгновенно угас розовый диковинный цветок – то ли пион, то ли георгин. Негматовская очередь взбила над дувалом пыль, отколола кусок рыжей плотной глины. – Вот падаль! – вторично выругался Негматов, вновь дал короткую очередь, целя в округлую выбоину, в самый низ её, где мелькнуло тёмное пятно чалмы.

Умел беречь патроны Негматов, хорошим стрелком считался – недаром, как слышал Князев, он у себя в «вышке», высшем общевойсковом училище, призы по стрельбе брал – бил коротко, но метко: не успел ещё угаснуть звук очереди, как из-за дувала послышался крик.

– Один – ноль, – спокойно проговорил Негматов, скомандовал – Князев, вперёд! Я прикрою.

Князев лежал и смотрел на цветок, брошенный на землю ветром, немо шевеля губами. Это был гульруси, русский цветок. Огонёк, жарок, бархотка, светлячок. Как ещё люди называют этот цветок? Морщился огорчённо: то ли цветку этому сочувствовал, то ли людям, находящимся под пулями.

Ему было холодно, пусто, словно из него выжали, выкачали весь воздух, всю кровь – и ничего взамен не оставили, даже привычного щемления, горькой, тягучей боли. И руки, те тоже холодными сделались, и плечи, и лопатки закаменели, стали чужими, тяжелыми от студи, ноги перестали слушаться. Он что-то чувствовал, Князев, а вот что – понять не мог, ощущал себя необычно бессильным и мучался от этого бессилия.

– Вперёд, Князев! – Негматов вскинул руку, в тот же миг Князев вскочил, стремительно одолел горловину улочки и круто взял влево. За ним было погналась автоматная строчка, взрезающая, будто ножницами, землю, но Негматов обрезал эту строчку – всадил очередь из своего «калашникова» в нарядный цветок, распустивший свою чашу в провале дувала, зло процедил сквозь зубы:

– Два – ноль!

Он всегда злился в такие минуты, лейтенант Негматов, но это была особая злость, холодная, рассчитанная буквально до мелочей, осознанная, – злость, которую может вызвать только жестокая необходимость. Негматов обладал способностью выкладываться целиком, до единой капельки, без остатка, и выходить из любой передряги очищенным, посвежевшим, с соскобленной коростой – если, конечно, эта короста была, успела наслоиться, – а Князев не всегда отдавал себя до конца и страдал потом от этого, терял обычное своё спокойствие – он не был солдатом, как Негматов, он, если быть честным, продолжал оставаться рабочим астраханского завода. Даже здесь, в Афганистане.

Следом за Князевым переметнулся на левую сторону площади ефрейтор Тюленев, упал рядом с сержантом, блеснул стёклами очков.

Третьим приготовился проскочить шустрый «мураш» Матвеенков, нахлобучивший панаму себе на голову по самое донышко; глаза его сделались невидными, растворились в притеми, будто таблетки снадобья, брошенные в воду, только что они были – и нет их, растаяли, виднелась лишь крупная желтоватая крыжовинка носа да выпяченный вперед остренький подбородок, который ещё ни разу не был всерьёз обихожен бритвой.

– Давай, Матвеенков, я прикрою тебя! – прокричал Князев, ткнул стволом автомата в далёкий розовый пион, норовя торцевиной попасть в самый центр цветка, но, видать, поторопился, пули легли ниже цветка, просекли глиняную плоть дувала и застряли в ней. Хоть и не попал Князев в стрелявшего, но припугнул, душман нырнул под дувал и замер там, творя молитву. Паузой не замедлил воспользоваться Матвеенков и правильно сделал – Князев не успел похвалить его, как Матвеенков уже растянулся на земле рядом с Тюленевым.

– Тьфу! – отплюнулся Матвеенков.

– Молодец, – одобрительно проговорил Князев, – шустрым будешь, глядишь, в прапорщики выбьешься.

– Не, прапорщиком мне быть не дано, – тоненько, словно ни за что ни про что наказанный детсадовец, протянул Матвеенков, подкинул пальцем панаму на голове, освобождая взор. Увидев, что в выбоине дувала снова показалось что-то тёмное, нечеткое, полуслизнутое расстоянием, Князев дал очередь, погасил плечом удары автоматного приклада, в ту же секунду понял, что попал. Промедли он на краткий миг, не заторопись – промазал бы.

– Молодец, товарищ сержант! – похвалил Князева горьковский «мураш» и от азарта, от ощущения чего-то необычного, победного, ликующе-звонко рассмеялся.

– Сам знаю, что молодец…