Повести и рассказы - Иван Вазов

Это была ошибка сербов: Вылко осердился и, чтобы наказать их, стал махать руками и орать во всю глотку: «Ур-ра! Ур-ра! Ур-ра!» Сотни пуль пронеслись со свистом мимо такой прекрасной цели. А Вылко стоял и — ни с места. Незлобивого ангел хранит, говорит пословица. Однополчане подумали, что Вылко помешался, но не утерпели и, сидя в окопах, тоже закричали «ура!» Ротный смотрел на бесстрашие Вылко, затаив дыхание; комедия ежеминутно могла обернуться трагедией, а Вылко был добрый солдат.

— Вылко, ложись! — крикнул офицер.

Но Вылко будто оглох, знай, размахивает руками и горланит: «Ура, ура, ура!»

А остальные солдаты снизу, из окопов, повторяют за ним: «Ура, ура, ура!»

Чудеса да и только! Безумство храбрости заразительно, крик Вылко воспламенил сердца; несколько солдат приподнялось над окопами, они были готовы последовать за Вылко, он теперь был для них вожаком.

Ротный, нахмурив брови, скомандовал:

— Папурчиков, приказываю: ложись! Всем оставаться в окопах, бессмысленные жертвы ни к чему.

Вылко обернулся к нему и, ловя воздух ртом, замахал руками.

— Что такое? — спросил ротный, удивившись. — Ты ранен?

— Ваше благородие! — вырвалось наконец у Вылко. — Бегут!

— Как так — бегут? Кто бежит?

Ротный встал во весь рост и навел бинокль на позицию сербов.

Сербы и впрямь ударились в бегство, решив, что болгары идут в атаку.

Спустя двадцать минут отряды болгар заняли высоту без единого выстрела.

Вылко три месяца пролежал в лазарете из-за полученного под Царибродом ранения в левую руку, которая так и осталась увечной. Он по-прежнему пашет землю, для всех он и теперь Вылко Папурчик. Шутки ради приятели как прежде называют его «подпоручиком», хотя никто не забыл того, как он взял вражеское укрепление под Сливницей. Вылко тоже помнит это и при каждом удобном случае делится военными воспоминаниями. Поход обогатил его ум, расширил область понятий. Если казарма для солдата школа, то поход — академия. Да, Вылко теперь знает и понимает многое.

Пловдив, 1886 г.

Перевод В. Поляновой

ПРИДЕТ ЛИ?

Какая мгла, какие густые туманы стлались в ту осень над Ветреном! Мокро, сыро; моросит мелкий дождь, небо растворилось в холодный пар и придавило низкие домишки села. А на слякотной улице — гомон, шум, кутерьма. Пролетки; нагруженные военными припасами, запряженные клячами телеги; воловьи упряжки, возницы, деревенский люд сплошь запрудили улицу между постоялыми дворами. В этой сутолоке с трудом прокладывают себе дорогу новобранцы, одни в солдатских шинелях, другие — в нагольных полушубках, у многих вместо ямурлуков{106} наброшены на плечи старые домотканые одеяла, на ногах — размокшие царвули, все опоясаны патронными лентами, через плечо ружья, украшенные веточками самшита, а со стволов ружей свисают битком набитые сумы… Холод, мокрядь, грязища по колено, погибель да и только, а они — поют… И впрямь «веселые печенеги», — так называли тогда румелийское войско.

В дверях корчмы теснятся офицеры, проезжие, крестьяне — с любопытством глазеют на мокрых юнаков…

Перед одним из постоялых дворов стоят, сбившись в кучки, бабы, девки, дрожащие, посиневшие от холода оборванные дети. Они встречают и провожают в дальнюю дорогу ветренских солдат, — их полк держит путь из Харманли, куда был послан биться с турками, в Софию, а оттуда — на поле боя, воевать против сербов.

— Вот он, Георгиев Цвятко! В добрый час, Цвятко!

— О, гляди-ка, Рангел прошел мимо.

— А вот и Неделкин парень! Эй, Иван, вон стоит твоя мать!

Торопливо суют солдатам цветы и роняют слезы, не успев выговорить напутствий… Войско удаляется, уходит все дальше.

— Мама, мама! Вот он, наш бачо{107}! — восклицает краснощекая светловолосая девочка-подросток.

— Бачо Стоян! — кричит восьмилетний мальчонка, простирая к солдатам руки.

— Сынок! — плачущим голосом зовет мать.

Черноокий, статный, плечистый парень, выбежав из строя, припадает к материнской руке, поспешно целует в лоб сестренку и братишку, его девушка протягивает цветы, он прикалывает цветок на грудь, другой втыкает за ухо и бежит догонять отряд и песню.

— В добрый час, сынок! — причитает мать.

— Стоян! — кричит девушка, чуть живая.

Голоса их глохнут в общем шуме. Стоян растворяется в толпе солдат, а солдаты пропадают в тумане.

Мать глядит им вослед, ничего не видя.

Девушка закрывает лицо пестрой полой передника.

Придя домой, мать Стояна с плачем открывает старый рассохшийся сундук, приподняв ворох рубах и сукманов, достает со дна восковую свечу, ставит ее перед образами и начинает класть земные поклоны.

А в это время под Драгоманом уже гремели пушки. Был день 4-го ноября 1885 года.

Той ночью старой Цене приснился сон.

Привиделась ей огромная туча, а солдаты идут прямехонько в тучу, и Стоян с ними. Пресвятая богородица! Страх-то какой! Туча гремит, небо раскалывается, земля так и ходит ходуном — вот она какая, эта война. Стоян сгинул в туче, и нет его больше, — что тут делать, как быть!.. Цена вздрогнула, пробудилась. В доме темень. За окном ветер воет. Вот она — битва. Господи боже, Иисус Христос, защити его!.. Пресвятая богородица, помилуй моего Стоянчо!

Старая не сомкнула глаз до света.

— Дядя Петр, что предвещает туча? — спросила она утром.

— Тучи, Цена, бывают разные: из одних проливается дождь, а другие расходятся. Тебе какая туча приснилась?

Она рассказала ему свой сон. Дядя Петр задумался. Он не помнил, чтобы в соннике говорилось про такие тучи. Но, взглянув на испуганное лицо Цены, старик сжалился и сказал:

— Не тревожься, Цена, сон твой к добру. Туча означает весть: письмо придет от Стоянчо.

Лицо старой женщины прояснилось, Через шесть дней один доброволец, приятель Стоянчо, конвоировавший пленных сербских солдат, дал ей письмо. Письмо было от Стоянчо, и Цена тут же подалась к батюшке, чтобы прочел.

Вот о чем говорилось в письме:

«Мама, пишу тебе это письмо, что я жив-здоров и что мы победили сербов. Слава! Да здравствует Болгария! Я здоров, и Рангел Стойнов здоров, и дядя Димитр тоже и шлет поклон своей матери. Сербы стреляют плутонгами{108}, малыми залпами, но больно страшатся нашего «ура». Возьми у Цветана мой новый ремень, который я забыл у него, чтоб дети не попортили. Завтра одолеем Драгоманские перевалы, а как вернусь, привезу Кине гостинец из Ниша; тебе ж посылаю лев на расходы, а Радулчо покажу, как свистят гранаты. Кланяюсь тебе

Твой покорный сын

Стоян Добров.

Кланяйся деду Петру. Послал бы я ему сербское ружье, да нынче не с руки. Ружья у них дальнобойные, только не шибко меткие. И еще кланяйся Стоянке».

Отлегло у Цены от сердца, побежала старая к Стоянке — письмо показать. Радость-то какая! А больше всех доволен Радулчо — тем, что бачо научит его свистеть на новой дудке.

Выйдя на улицу, Цена увидела новую партию пленных. Позади шел болгарский солдат. Ей показалось, что это ее Стоянчо. Уж очень похож на него, Нет, не он. Цена было раскрыла рот, чтобы спросить, не несет ли он ей поклон от сына, да засмотрелась на пленных, которых видела впервые.

— Боже милостивый, — прошептала она, — неужто это и есть сербы? Добрые, видать, люди… Горемычные их матери… небось, изболелись душой. Ну-ка, ребята, погодите!

Она сбегала в дом и, вынеся склянку ракии, крикнула вдогонку сербским солдатам, чтоб подождали, хочет, мол, их угостить. Конвоир добродушно улыбнулся и остановил колонну.

— Фалим, фалим! — благодарили усталые пленные, согретые благодатным глотком ракии.

— И мне оставь, бабушка! Ну, за твое здоровье! — весело сказал болгарский солдат и опрокинул остаток ракии себе в рот.

— Тоже ведь божьи христиане… И чего воюют? — дивилась Цена, глядя пленным вслед.

Наступило перемирие.

К рождеству начали возвращаться по домам солдаты. Из ветренских тоже пришло несколько. А Стояна все нет и нет — ни сам не приходит, ни весточки не шлет. Цена места себе не находит, дурные мысли в голову лезут… Дни идут за днями, а она все ждет, глаз не сводит с калитки — не стукнет ли… Вот уже и Рангел Стойнов пришел, и Петр, Динков сын, и братья Стаматовы вернулись домой. Сходила она к ним, поспрашивала — ничего они не знают. До поры до времени встречались со Стояном, потом потеряли из вида. У матери сердце кровью обливается; слоняется по дому сама не своя — все про Стояна думает.

— Мама! Дядин Димитр пришел! — кричит запыхавшаяся Кина, прибежав с улицы.

Цена тут же идет к Димитру.

— С прибытием тебя, Димитр. А где Стоян?

Но Димитр ничего не знает…

— Может, его под Видим послали, — сжалившись, добавляет солдат. — Может, идет другой дорогой, — смущенно бормочет он.