Канцлер - Нина Соротокина

— Он очень дорогой ювелир, — насупилась Мелитриса.

— Закажем к дню вашего ангела ожерелье с изумрудами и серьги, — не унимался Никита. — Сколько вам исполнится — пятнадцать, шестнадцать?

— В марте мне будет восемнадцать, — обиделась девушка. — И мне не нужны драгоценности. Во-первых, я не очень богата, а во-вторых, — она улыбнулась и сказала очень искренне, — понимаете, милый князь… Любая девица на моем месте была бы счастлива получить такой подарок! А я нет. Чего ради вы мне будете что-то дарить? Потом я буду бояться, что его украдут. И главное, я не та женщина, которой идут драгоценности.

Никита смотрел на нее во все глаза. Скажите пожалуйста, это юное создание уже называет себя женщиной!

— Князь Никита, вы ее любили? — спросила Мелитриса шепотом, — Марию…

— Любил, да, видно, мало. На мне грех, что мы расстались.

— Расскажите.

— Да нечего особенно рассказывать. От беды и сраму отец отвез Марию в Венецию. Луиджи давно стремился домой, а тут все как-то совпало.

— Что совпало? Что? — голос Мелитрисы задрожал.

Без малого десять лет назад история эта лежала на душе тяжелым невостребованным грузом. Ею никто не интересовался. Гаврила не хотел бередить старые раны, и потом, он с самого начала был на стороне отца — старого князя Оленева. Белов оставлял право за людьми поступать так, как им удобно. Что удобно, то и истина, — любил он повторять. И только Алеша Корсак с Софьей, они очень любили Марию, отнеслись к его отказу жениться как к предательству. Может быть… Просто его страх за покой и здоровье отца перевесил все. С детства он был властителем дум его, слово и желание отца было законом. А старый князь Оленев хотел перед смертью единственного — сделать Никиту, незаконнорожденное чадо свое, наследником герба, славы и денег рода Оленевых. Прав был старый князь или нет, теперь уже не узнать, но тогда он был абсолютно уверен, что брак с простолюдинкой сорвет все его планы.

У Никиты и Марии не было последнего решительного разговора, потому что каждый был уверен, что в их истории не может быть ничего окончательного. Мария до самого отъезда так ничего и не поняла. Зато Луиджи понял. Он только потому не проклял Никиту, что боялся навлечь кару Господню на голову Марии. А она его просила. Год спустя он получил из Венеции чрезвычайно нарядное письмо на Рождество.

Все это рассказал Никита Мелитрисе тихим, спокойным голосом. А когда поставил точку, увидел, что девушка плачет.

— Что вы, Мелитриса, девочка? — он взял ее холодные руки. — Вам жалко Марию? Но у нее все хорошо. Я был в Венеции три года назад. У Марии двое детей и муж коммерсант. Они счастливы.

— Мне жалко вас…

Встреча на паперти

Никита Оленев хорошо помнил рассказ Мюллера о том, как он впервые встретил Анну на паперти лютеранского храма. Рассказ этот, а также грусть о прекрасной немке неизменно заставляли Никиту, случись ему идти или ехать по Невской перспективе, задерживать взгляд на высоком крыльце собора. Сам лютеранский храм казался ему суховат, даже неприятно костист, зато паперть, не в пример русским храмам, была и чище, и шире, и нищие иностранные (куда ж без нищих!) не так гугнивы и грязны. По плитам местного камня разгуливали важно сытые голуби, ветер ворошил опавшие березовые листья. Они были столь желты, что, падая на камнину, казалось, должны были звенеть, как золотые монеты.

Шла служба. Мужчины и женщины входили в собор я выходили из него той особой походкой, которой ходят в Петербурге иностранцы. Вечно-то они торопятся, и всегда-то у них время — деньги… А может, на пир спешат? Русский человек у церкви так себя не ведет, потому как любит праздник и ничегонеделание.

В таких примерно выражениях мыслил Никита, когда взгляд его зацепился за стройную женскую фигурку, которая в свойственной русскому человеку праздности спокойно стояла на ступеньках под большой желтеющей липой. Очевидно, она кого-то ждала, а может быть, отдыхала или просто задумалась. Батюшки святы, да это же Анна!

Никита сам удивился, как пылко вдруг возликовала душа его. «Что тебе в этой милой девушке, князь? — вопрошал его довольно противный, воображаемый собеседник. — Тебе давно уже пора жениться и завести детей, чтоб не прервалась линия древнего рода Оленевых. А ты пялишься на простую девушку, с которой у тебя ничего, кроме сладостных мечтаний, быть не может!» «Ничего себе — простую! — возмутился Никита. — Она акушерка будущей императрицы. Нет, не акушерка, а помощница акушерки, но это не суть важно». Он уже подходил к Анне, и последней мыслью его было — какое счастье, что именно он помог вознестись ей так высоко.

Заслышав его шаги, Анна неторопливо повернулась, наклонила головку, улыбнулась, на миг ярко блеснули очень белые, чуть широковатые зубы. На ней были платье-роба цвета топленого молока — первый подарок великой княгини со своего плеча, — малахитового цвета душегрейка, отороченная мехом. Изумрудики в ушах соперничали с цветом глаз. «Ах, как идет ей рыжая осень!» — подумал Никита.

— Мадемуазель Анна, как я рад вас видеть! Девушка сделала книксен, на щеке под глазом у нее была наклеена маленькая мушка в виде сердечка. «Ну совсем как светская дама!» — отметил про себя Никита, он так и сиял.

— Я рад, что справедливость восторжествовала, — продолжил он, — какое счастье, что вас определили во дворец. Я и не знал, что вы знакомы с медициной.

— Бедные немецкие девушки умеют все — Анна опять улыбнулась, и в этот момент на лице ее проявилась какая-то новая заинтересованность, словно за спиной Никиты села на ветку птица или паук спустился на нитке. Выражение отвлеченного интереса появилось только на миг и тотчас пропало, но Никита успел спросить: «Что?» — и быстро обернулся. Ничего… Служба кончилась, из собора выходили люди, почти задев его шпагой, прошел очень важный, маленький человечек, одетый богато и пестро.

— Князь, я очень рада, что встретила вас здесь… что имею возможность поблагодарить вас за все, что вы для меня сделали. Я всегда к вашим услугам, я до гроба не забуду… но сейчас я должна идти, — она опять стрельнула глазами куда-то поверх его плеча.

— Я провожу вас, с вашего позволения, — сказал Никита столь категорично, что девушка не посмела ему отказать.

Они пошли рядом. Анна молчала, и Никите самому пришлось выдумывать тему для разговора.

— Мы встретимся еще?

— О, конечно.

— Здесь же, у собора? Когда?

«О, милый князь, ей сейчас очень трудно выходить из дворца. У нее такая должность… О, милый князь, она горит желанием встретиться, но сейчас, право, никак… милый князь…»