Красные части. Автобиография одного суда - Мэгги Нельсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я укладываюсь в кровать и включаю телевизор в надежде заснуть как можно скорее, чтобы наутро первым делом уехать из Мичигана. Вместо этого меня затягивает ночной выпуск «Закона и порядка», и сна ни в одном глазу. Основной сюжет разворачивается вокруг серийного насильника, визитной карточкой которого было удушение; женщины, которые пережили его нападения, выступают в суде с красновато-фиолетовыми кольцами вокруг шеи — кровоизлияниями от петли насильника.
Фото № 6:
Ни лица, ни тела. Только крупный план плоти, белой плоти с темной складкой. Не сразу понятно, что это портрет шеи, шеи Джейн, после того, как из нее вырезали чулок. Это именно та фотография с «довольно глубокой бороздой», о которой предупреждал Хиллер. Шея Джейн на ней похожа по форме на песочные часы, сдавленная часть посередине невообразимо узка, в обхвате не больше картонки от туалетной бумаги.
Это максимум давления, которое возможно приложить к плоти. Если бы вы сдавили сильнее, вы бы отделили голову от тела.
Когда я засыпаю — неудивительно — мне тут же снится кошмар. Это повторяющийся кошмар, который начинается, как это часто бывает, как прекрасный сон. Во сне я плаваю в восхитительном могучем сине-золотом океане. Моя мать стоит на берегу. Волны сначала невелики, но быстро набирают силу и увлекают меня в открытое море. Когда я смотрю на берег, моя мать кажется черной точкой. Потом она совсем исчезает. Я сразу понимаю, что она не может мне помочь и что вот так я и умру.
Я хорошо знаю этот сон. Не только потому, что он повторяется, но и потому, что в нем воспроизводится эпизод из моего детства, когда я чуть не утонула. Мой отец только что умер, и, несмотря на то, что мы все были в состоянии потрясения, моя мать с ее мужем решили, что нам не стоит отказываться от поездки на Гавайи, которую они запланировали за несколько месяцев. С нами была его шестилетняя дочь от предыдущего брака, которая всю поездку промучилась от загадочной аллергической реакции — моя мать и ее муж настаивали, что в болезненных высыпаниях виновата пицца с ананасами, которую мы ели в первый вечер на острове.
В один из дней этой невыносимой поездки мы отправились на дальний пляж с черным песком. Годы плавания в Тихом океане внушили мне чувство неуязвимости, неустрашимости перед лицом любой отбойной волны, какую бы ни уготовили мне местные течения, так что я тотчас ринулась в воду.
Поплавав всего несколько минут, я оглянулась на берег и обнаружила, что моя новая «семейная ячейка» выглядит крапинкой на горизонте. Через каких-то пару секунд (по крайней мере, так мне казалось) я поняла, что меня прибивает к большим иззубренным камням в дальнем конце бухты. Гигантские волны одна за другой опрокидывали и придавливали меня. Я не могла вдохнуть. Я посмотрела вниз и увидела, что ноги у меня в крови.
Несмотря на весь хаос этого момента, он ощущался медленным и растянутым. Именно тогда я впервые поняла, что мой отец умер. Я также поняла, что моя мать не может спасти меня от смерти — ни сейчас, ни когда-либо еще. Я чувствовала какой-то покой, слышала какой-то гул и думала: Так вот как всё кончится.
Я проснулась от этого кошмара в промерзшей насквозь комнате — в мотеле сломался обогреватель, и вентилятор гнал в комнату ледяной воздух.
Сначала я попыталась согреться под плохоньким мотельным покрывалом, думая о мужчине, которого любила. Он тогда путешествовал по Европе и был, таким образом, недосягаем. Лежа там, я еще не знала, что он путешествовал с другой женщиной. Какое это теперь имеет значение? Я изо всех сил пыталась ощутить, как он крепко меня обнимает.
Потом я попыталась представить, как меня обнимают все, кого я когда-либо любила и кто когда-то любил меня. Я старалась почувствовать, будто я сложена из всех этих людей, а вовсе не одна в паршивом номере мотеля со сломанным обогревателем где-то под Детройтом, в нескольких милях от места, где тридцать шесть лет назад бросили тело Джейн, мартовской ночью, такой же, как эта.
Нуждайтесь друг в друге так сильно, как только можете вынести, — пишет Айлин Майлз. — Где бы вы ни были в этом мире.
Той ночью я чувствовала, как остро нуждаюсь в каждом из этих людей и в них всех вместе. Лежа в одиночестве, я почувствовала — и, может быть, даже осознала, — что меня не существует вне моей любви к ним и потребности в них и что, возможно, их не существует вне их любви ко мне и потребности во мне.
В последнем я была не так уверена, но мне казалось, что уравнение вполне может работать в обе стороны.
Засыпая, я думала: Может, это для меня и есть промысел божий.
Кода
Мощная гроза надвигается на город. Мы с матерью сидим на веранде Джилл и передаем друг другу сигарету, а небо темнеет и в воздухе прокатывается гром. Когда начинает лить, льет как из ведра.
Может, оттого, что я выросла в Калифорнии, меня всегда пугают гром и молния. Они кажутся мне признаком скорого апокалипсиса. А моя мать любит сильные бури. Эту мы пережидаем в зарешеченной коробчонке чужой веранды, как будто нас погрузили на дно морское в клетке, которая должна уберечь нас от акул и прочих хищников, вздумай они упрямо биться о прутья.
Мы обмениваемся наблюдениями о событиях дня в суде, оранжевые огоньки сигарет танцуют в темноте, и лицо моей матери время от времени озаряется пурпурными вспышками молнии. Затем осторожно, с опаской, будто проверяя больной зуб быстрым движением языка, мы заговариваем о фотографиях со вскрытия. Может быть, непринужденная беседа о них в плетеных креслах укротит их силу. Их безначалие.
Я вспоминаю первое фото на каталке, то, что с бледной подмышкой Джейн.
На нем она такая красивая, — говорит моя мать с тоской.
Мне тут же хочется возразить — отчасти по привычке, а отчасти потому, что ее слова звучат так, будто она пытается выбрать лучший кадр из серии портретов для прессы. Но на самом деле спорить с ней не имеет смысла. Спокойный профиль Джейн, ее чуть приоткрытый рот, ее юная кожа, излучающая свет, — вероятно, такой эффект дает яркая вспышка фотокамеры, но кожа Джейн
