Бог Боли (ЛП) - Кент Рина

На этот раз я зову его по имени, а он входит и входит, пока не доводит меня до края, в прямом и переносном смысле.

— Крейтон... Крей...

— Мне нравится, когда ты называешь мое имя своим эротичным голоском. — Он гладит мои губы, щеку, нос, нанося жесткие поцелуи повсюду. — Мне нравится твое лицо, когда тебя разрывает на части мой член. — Его ритм поднимается все выше и выше, пока изголовье не бьется о стену от силы его жестокого траха. — Но больше всего мне нравится, как ты берешь меня, как хорошая гребаная девочка.

Я не уверена, продолжение ли это первого оргазма или новый оргазм, но его слова в сочетании с его интенсивными прикосновениями заставляют меня кончить снова.

И еще раз.

Губы Крейтона встречаются с впадиной моего горла, прежде чем он сильно прикусывает, и с хрипом опустошается внутрь меня.

Наслаждение с болью.

Нет удовольствия без боли.

Чем сильнее боль, тем сильнее удовольствие.

Кажется, я начинаю понимать эту концепцию, когда падаю в его объятия с улыбкой на губах.

Я не уверена, сон ли это, но я чувствую, как он обнимает меня, прикасается к моему горлу, затем целует в щеку и шепчет:

— С днем рождения, little purple.

Глава 19

Крейтон

Во мне всегда процветал контроль.

Это не только безопасно, но и единственный способ самовыражения.

В результате я был слишком щепетилен в этом, слишком дисциплинирован, слишком осторожен, чтобы не допустить никаких щелей в своей броне.

Не было ни одного дня, когда бы я дал волю мелким, иррациональным эмоциям или хотя бы поразмышлял о них.

Не было дня, чтобы я подпустил кого-нибудь настолько близко, чтобы у него была возможность заглянуть внутрь меня.

Раскрыть мою внешность.

Разбить мою дисциплину в пух и прах.

Так было до тех пор, пока этот огненный шар девушки не ворвался в мою жизнь без приглашения, пробрался туда, где никто не ступал, и с тех пор взрывал меня изнутри.

Несмотря на то, что в ее голубых глазах светилась покорность, я решил не обращать на нее внимания и игнорировал ее, как будто ее не существовало.

Она слишком молода, слишком другая, слишком... полна жизни.

Вот что такое образ Анники в моем сознании. Жизнь.

Яркая, ослепительная, полная фиолетовой жизни.

И моя кромешная тьма не имеет права омрачать этот свет, медленно, но верно поглощая его.

Когда я покончу с ней, другим нечего будет взять.

Она будет слишком пустой. Слишком... безжизненной.

Самый логичный выбор — отпустить ее. Я должен был сделать это в первый раз, когда прикоснулся к ней. Желательно раньше. Потому что один вкус — это то, с чего все началось.

Один вкус — это то, что перевернуло все.

И все же, я не могу даже рассмотреть вариант, при котором она исчезнет из моей жизни.

Она ворвалась в мою жизнь, как разрушительный шар, и теперь на месте удара осталась дыра.

Настанет день, когда мне придется отпустить ее. Она такая красивая, а я обречен разрушать все красивое.

Но этот день не сегодня.

Включив кран и дав воде наполнить ванну, я беру полотенце, промокаю его и возвращаюсь в спальню.

Анника уже давно отключилась и сейчас спит на боку, слегка нахмурив брови.

Я отодвигаю простыню, прикрывающую ее талию, и она вздрагивает, вероятно, из-за синяков.

Мой член упирается в боксеры при виде красных пятен, покрывающих бледную кожу на шее, сиськах и твердых розовых сосках.

Я щелкаю по одному соску, и она стонет, зарывшись лицом в подушку.

Только Анника может найти такое экстремальное удовольствие в боли. Она говорит, что ей это не нравится, но, напротив, ее тело настроилось на это.

Чем сильнее я причиняю боль, тем сильнее она разрывается на части.

Она прирожденная мазохистка. Просто она об этом не знала.

Сидя на матрасе, я раздвигаю ее ноги и замираю при виде засохшей крови между бедер.

Она была девственницей.

Чертова девственница.

Я должен был подумать об этом, учитывая ее воспитание, но, с другой стороны, она достаточно изобретательна и хитра, чтобы заняться сексом, если бы захотела.

Может быть, она не хотела.

Я протягиваю руку вниз, чтобы поправить свой стояк при виде моей спермы, смешанной с ее кровью. Затем я продолжаю вытирать ее ровными, неторопливыми движениями.

Из нее вырываются слабые стоны, и мне требуется больше времени, чем нужно, чтобы очистить ее розовую киску.

Я останавливаюсь, запечатлевая ее образ в самых глубоких, самых темных уголках моей памяти.

Закончив, я бросаю полотенце, затем открываю боковой ящик и достаю тюбик с мазью. Я никогда не занимался никакими видами игр дома, но я планировал привести Аннику сюда всегда — хотя и не так скоро — вот почему я купил все необходимое.

Начиная с веревок, игрушек и заканчивая мазью.

Я скольжу ею по синякам, пальцы задерживаются на каждой сердитой отметине.

Мои отметины.

Мои синяки.

Я пометил ее, значит, она моя.

Чувство яростного собственничества душит меня, когда я осматриваю карту синяков, которые я оставил. Или когда я вспоминаю, как она кричала и рыдала, а потом разрывалась на части.

Анника хнычет, пока я ухаживаю за ней, но она не подает признаков пробуждения, продолжая прятаться в подушке.

Закончив с мазью, я несу ее на руках, как невесту. Ее голова болтается и падает мне на грудь, волосы в беспорядке, губы разошлись, тушь стекает по щекам, но все еще нет и намека на сознание.

Аромат фиалок смешивается с запахом секса и меня, душит меня и посылает повторный сигнал моему полуэрегированному члену.

Слишком рано.

Если я последую этому инстинкту, то на этот раз просто сломаю ее, а я этого не хочу. Как бы мне ни нравилось причинять ей боль, я не хочу доводить ее до точки невозврата.

Я несу ее в ванную, проверяю температуру воды, а затем медленно опускаю ее в нее, пока ее сиськи не будут частично покрыты.

Если бы это зависело от меня, я бы оставил ее в таком состоянии, с моей засохшей спермой между ее ног и моим запахом на ее коже.

Но я не готов жертвовать ее дискомфортом ради этого.

Если я ожидал, что она проснется от соприкосновения с водой, то она этого не делает. Она откидывает голову в сторону, позволяя волосам каскадом рассыпаться по плечам и упасть в ванну.

— Анника. — Я поднимаю ее подбородок. — Давай, просыпайся, little purple.

— Ммм.

Ее тоненькие звуки удовольствия и хныканье почти заставили меня кончить в мои боксеры. Блядь. Я чувствую ее повсюду, в моей крови, на моей коже и вплоть до этого запретного уголка в моем сердце.

Я снова толкаю ее, но в ответ слышу лишь странный звук. Тогда я наклоняюсь и шепчу ей на ухо:

— На какое свидание ты хочешь пойти в следующий раз?

Это привлекает ее внимание, потому что ее ярко-сине-серые глаза медленно открываются, и она смотрит на противоположную стену, ошарашенная, почти без концентрации. Затем она сосредотачивается на своем теле, которое полностью скрыто водой.

Ее выразительный голубовато-серый взгляд скользит ко мне, и часть замешательства автоматически исчезает.

Как будто она... доверяет мне.

Большая гребаная ошибка.

Овца никогда не сможет довериться волку. Неважно, какую красивую маску он наденет.

Ее пальцы касаются шеи, зацепляясь за ожерелье на бледном горле, которое я повесил туда, когда она спала, а затем она берет кулон в ладонь, глаза увеличиваются в размерах.

— Что это...? — ее голос немного хриплый, немного грубый.

Она без всяких усилий является самой эротичной вещью, с которой я когда-либо сталкивался.

И может быть, просто может быть, это не только из-за ее тела, созданного для того, чтобы его трахали, метили и связывали.

— Твой подарок на день рождения. Это самое близкое к фиолетовому, что я смог найти.

— Это бриллиант.

— И что?