Неизвестный Жуков - портрет без ретуши в зеркале эпохи - Б Соколов

На публикацию в "Знамени" откликнулись дочери Георгия Константиновича Эра и Элла. Во 2-м номере того же журнала за 1990 год появилось их гневное письмо: "Мы были в состоянии шока. Думается, что автор, который якобы "некоторое время не мог продолжать работу", мог бы употребить его на установление подлинности столь поразившего его документа. Мы же не могли ни на минуту поверить, зная прямоту и честность отца, что он мог написать такую бумагу даже из-за "инстинкта самосохранения", как предполагает Карпов. Больше всего нас убеждала в том, что это фальшивка, сама подпись. Бросается в глаза, что она не имеет ничего общего с подлинной его росписью. А также тот факт, что такого рода письмо отпечатано на машинке. Уж это-то могло бы насторожить В. Карпова!"

Эра Георгиевна и Элла Георгиевна добились проведения судебной экспертизы. Заключение эксперта Л.В. Макаровой гласило, что "различающиеся признаки устойчивы, существенны и образуют совокупность, достаточную для вывода о выполнении данной подписи не самим Жуковым Г.К., а другим лицом. Отмеченные выше внешнее сходство, совпадения отдельных общих и частных признаков... могут быть (вероятно) объяснены выполнением подписи с подражанием подлинным подписям Жукова Г.К.". И вывод: "Подпись от имени Жукова Г.К., расположенная в письме на имя Народного Комиссара обороны СССР тов. Ворошилова от 26 января 1938 г. справа от слов "Член ВКП(б)", выполнена не самим Жуковым Георгием Константиновичем, а другим лицом, вероятно, с подражанием подлинным подписям Жукова Г.К.".

Владимир Васильевич Карпов результатами экспертизы был сражен наповал. В переиздания своих книг о Жукове злосчастный донос не включал, а в письме тогдашнему главному редактору "Знамени" Григорию Яковлевичу Бакланову заявил: "Если это действительно так (т. е. подпись под доносом не Георгия Константиновича. - Б.С.), я буду счастлив!" И стал оправдываться: "У меня на столе ксерокопии многих документов, написанных и подписанных лично Жуковым. Подписи под ними не всегда идентичны, это часто зависело от настроения маршала и от обстановки, в которой он подписывал документ. Но, разумеется, я не специалист-графолог и не могу (и не хочу!) опровергать его заключение. И поэтому прошу читателей и родственников маршала понять, что это письмо опубликовано без злого умысла, а мое безграничное уважение и любовь к Георгию Константиновичу, надеюсь, видны и понятны всем из каждой страницы моего повествования". И в заключение бывший фронтовой разведчик. Герой Советского Союза призвал компетентные инстанции "разобраться" с теми, кто хотел опорочить светлое жуковское имя: "Что касается фальшивки, я надеюсь, правоохранительные органы расследуют и установят, кто хотел скомпрометировать маршала Жукова этим письмом".

- Вот ведь какая психология у советского человека! Если документ подтверждает сложившееся у него отношение к тому или иному историческому герою, то его проверять, а тем более опровергать не стоит. Если же документ неудобен для сложившегося в сознании мифологического образа, то его проще всего объявить фальшивкой.

К сожалению, выводы эксперта отнюдь не проясняют, а только еще больше запутывают вопрос о том, кто же был автором доноса на Егорова. Ведь любой более или менее опытный криминалист знает, что экспертиза по одной только подписи не имеет доказательной силы в судебном процессе. Слишком небольшой материал оказывается тогда в распоряжении эксперта. Написание отдельных букв автографа может значительно меняться в зависимости от настроения того, кто подписывает документ: здоров ли он или хворает, волнуется или спокоен. Об этом можно прочитать в любом учебнике криминалистики. Автор доноса наверняка волновался, когда сочинял его, и его подпись, поэтому, могла значительно отличаться от обычной. Что кому-нибудь в 38-м году могло прийти в голову подделывать подпись Георгия Константиновича под такого рода документом, не поверит ни один здравомыслящий человек. В тех условиях донос на Егорова был не компрометирующим документом, а свидетельством благонадежности и заявкой на карьерный рост. Слова из текста экспертизы о том, что подпись на документе выполнена "с подражанием подлинным подписям Жукова Г.К.", как раз способны только укрепить подозрения, что автором доноса был Георгий Константинович.

И совершенно непонятно, почему эксперт все время повторяет, что подпись выполнена "от имени Жукова Г.К.". В автографе ведь читается только "Жуков", а в его машинописной расшифровке - "Г. Жуков". Второго инициала "К." нигде нет, равно как нет и указания на должность автора доноса. Вот если бы было написано: "Г. Жуков, командир 3-го кавалерийского корпуса", все было бы ясно и никаких сомнений не возникало бы. А так перед экспертом лежит документ, подписанный неким Г. Жуковым, судя по упоминанию И.В. Тюленева, кавалеристом, но совсем не обязательно - Георгием Константиновичем Жуковым. И утверждать, будто донос выполнен "от имени" моего героя, строго говоря, эксперту не следовало.

Насчет же "прямоты и честности" маршала... Думаю, что из предшествовавшего разбора части "Воспоминаний и размышлений" читатели уже поняли: Георгий Константинович в своих мемуарах чаще отклонялся от истины, чем следовал ей. Впрочем, авторы многих других мемуаров немногим правдивей. Но на том же пленуме, когда громили Маленкова, Кагановича и других оппозиционеров, Жукову пришлось оглашать расстрельные списки, подписанные членами "антипартийной группы". Тут, по словам присутствовавшего на пленуме Константина Симонова, один из оппозиционеров прервал Георгия Константиновича и заявил, что "время было такое, когда приходилось подписывать некоторые документы, хотел ты этого или нет. И сам Жуков хорошо знает это. И если порыться в документах того времени, то, наверное, можно найти среди них такие, на которых стоит и подпись Жукова. Жуков резко повернулся и ответил: "Нет, не найдете. Ройтесь! Моей подписи вы там не найдете". Конечно, Георгий Константинович прекрасно знал, что рыться в архивах опальным Кагановичу, Молотову и их соратникам никто не позволит. Неужели маршал и на этот раз солгал?

Я попытаюсь установить автора документа не с помощью графологической экспертизы, результаты которой в данном случае не могут служить доказательством. Я попробую проанализировать факты биографии Георгия Константиновича Жукова и сравнить их с тем, что сообщает о себе автор письма.

Доносчик в ноябре 1917 года был делегатом съезда 1-й армии Северного фронта в Штокмазгофе. Этот съезд открылся 30 октября 1917 года в Альтшваненбурге, частью которого была мыза Штокмазгоф. А. И. Егоров был там делегатом от 33-й дивизии. Съезд закончился 6 ноября. Жуков же, как мы помним, был младшим унтер-офицером в 6-м маршевом эскадроне 5-го запасного полка Юго-Западного фронта. Располагался этот полк в районе Балаклеи, больше чем за тысячу километров от лифляндского Штокмазгофа. И в автобиографии 1938 года Георгий Константинович отмечал, что во время "октябрьского переворота" вместе с эскадроном был на станции Савинцы Северо-Донецкой железной дороги в Харьковской губернии. Допустим, что Жуков придумал, как позднее ему приходилось несколько недель в районе Балаклеи укрываться от проукраински настроенных офицеров, желавших отомстить председателю эскадронного комитета за срыв "украинизации" эскадрона. Примем предположение, будто Георгий Константинович покинул эскадрон буквально сразу же, как только стало известно о захвате большевиками власти в Петрограде, скажем, 26-го или 27-го числа. Все равно ему бы катастрофически не хватило времени, чтобы попасть в Штокмазгоф к началу съезда. Ведь не на аэроплане же он летел? Да и с чего бы вдруг унтер-офицера Жукова понесло бы в Лифляндию, и кто бы его в 1-й армии в одночасье избрал на армейский съезд? К тому же в автобиографии 38-го года Георгий Константинович пунктуально указал, что был председателем эскадронного комитета и членом полкового совета, но ничего не сказал насчет своего участия в армейском съезде. Зачем ему было таить столь лестный для себя факт?