Знаменитые авантюристы XVIII века - Автор неизвестен Биографии и мемуары

Наступил, наконец, роковой день и час: на колокольне Св. Марка пробило 19. В то же время Бальби начал свою работу. Скоро полетел мусор и щепки и обнаружилось большое отверстие в потолке камеры Казановы. Сорадачи готовился пасть ниц перед ангелом, но Казанова сказал ему, что в этом нет необходимости. Ангел, т. е. Бальби, пролез в отверстие, и Казанова принял его в свои объятия.

— Теперь ваши труды покончены и начинаются мои, — сказал ему Казанова, горячо обнимая своего освободителя.

Бальби передал ему знаменитое, столь много поработавшее долото и ножницы. Этот инструмент был необходим нашим беглецам, чтобы остричь отросшие в тюрьме бороды и волосы. Сорадачи, который, по его собственному признанию, кроме шпионства, упражнялся еще и в куаферском искусстве, должен был справить туалет наших героев. Казанова оставил монаха с Сорадачи, а сам полез на чердак, чтобы все осмотреть. Отверстия оказались для него достаточными, он пролез в них. Он спустился в камеру Бальби и обнял графа Асквино. Это был почтеннейшего вида старец, но, к сожалению, слишком массивный, рыхлый, дряхлый; ему, конечно, нечего было и думать о бегстве. Граф спросил Казанову, в чем, собственно, состоит его проект, и откровенно не одобрил его.

— Я хочу только, — возразил Казанова, — шаг за шагом идти вперед, покуда не дойду до свободы или до смерти.

Граф пожелал ему полного успеха, хотя вновь выразил сомнение. Сам он наотрез отказался принять участие в предприятии, которое казалось ему безумным. «Я останусь, — сказал он, — и буду молиться за вас».

После того Казанова вновь поднялся на чердак, осмотрел кровлю, попробовал ее своим долотом и убедился в том, что достаточно часа времени, чтобы проделать отверстие в кровле. С этим успокоительным убеждением Казанова вернулся к себе в камеру и тотчас принялся заготовлять веревки из простынь, одеяла и прочего подходящего материала, разрывая все это на полосы. Узлы он делал собственноручно, чтобы убедиться в надежной прочности каждого из них. В конце концов у него образовалась полоса длиною более 200 аршин. Эта веревка была слишком важная статья в предприятии, и заботу о ней нельзя было возложить ни на кого, кроме главаря экспедиции. Затем Казанова собрал в узел некоторое количество белья, захватил свое платье, и все трое перешли в камеру Бальби. Нечего и говорить о том, какую глупую физиономию делал Сорадачи по мере того, как история с ангелом мало-помалу представала перед ним в ее истинном свете. Казанове, несмотря на серьезность минуты, было очень смешно смотреть на одураченного шпиона. Он, видимо, придумывал всяческие предлоги для того, чтобы уклониться от участия в предстоящей попытке бегства; его особенно смущали слова графа Асквино, который не переставал предсказывать попытке полный неуспех.

Казанова велел Бальби собираться в дорогу, а сам пошел проделывать отверстие в крыше. Он очень легко снял деревянную настилку крыши, потому что доски давно успели сгнить. Но со свинцовым слоем он один не мог сладить и позвал на помощь Бальби; принявшись за дело вдвоем, они отодрали долотом одно из ребер большого свинцового листа на месте его стыка с соседним листом, отогнули этот край, а затем, подпирая его плечами, запрокинули, так что образовалось отверстие, достаточное для их прохода.

Казанова высунул голову в образовавшееся отверстие и с неимоверным наслаждением вдохнул в себя свежий воздух венецианской ночи, которого он так долго был лишен. Но тут он обнаружил весьма досадное обстоятельство. Небо было чистое, безоблачное, и на нем ярко блистал лунный серп, давая слишком достаточно света, чтобы осветить две фигуры, путешествующие по крыше. Надо было переждать. Впрочем, Казанова знал, что к полуночи луна закатится, а вслед за тем разойдется по домам и толпа, всегда гуляющая в эти прелестные ночи по площади Св. Марка. Дело было доведено до конца, и сгубить все труды одним неосторожным шагом было бы безумием.

Казанова сообщил свои соображения Бальби. Они решили ждать до полуночи в камере Бальби. Предстояло еще переговорить с Асквино и выпросить у него небольшую денежную ссуду; без денег бежать было крайне затруднительно. Казанова знал, что старый граф скуповат; он сначала хотел попытать счастья через Бальби; но Бальби скоро вернулся и сказал, что старик хочет переговорить с Казановою наедине. Когда они остались в камере, старик начал уговаривать Казанову не требовать от него денег (он, конечно, понимал, что, в крайнем случае, беглецы просто-напросто отнимут их у него); бежать-де можно и без денег, на что беглецу деньги? А между тем, если их предприятие, как и надлежит ожидать, не удастся, то занятые деньги так и пропадут, а он, граф, человек бедный, обремененный семейством и т. д., и т. д. Казанова отлично понимал, что тут по-настоящему надо действовать по принципу nolenti baculus (непослушному — дубинка); но ему было жаль хворого старика, и он более получаса старался убедить графа в том, что их предприятие налажено превосходно, что оно удастся наверняка и что тогда он, Казанова, немедленно вернет занятые деньги. Он уговаривал Асквино бежать вместе с ними, изъявлял готовность нести его на себе, как Эней нес Анхиза. Старик все отнекивался и говорил, что останется в тюрьме и будет молиться за беглецов; а Казанова ему ставил на вид, что такая молитва будет даже не логична: просить у Бога помощи в таком предприятии, которому сам отказался помочь простым и подручным средством — деньгами! Кончилось тем, что старец расчувствовался и дал вместо 30 цехинов, на которые рассчитывал Казанова, только два; да и те умильно просил возвратить, если бы случилось, что он еще откажется от своего плана и воротится с миром в свою тюрьму.

Покончив с этим делом, Казанова позвал своих спутников, велел им забрать узлы и перенести их к месту выхода, т. е. к отверстию в кровле. Времени у них еще было достаточно. Они сидели в камере Бальби и беседовали. Много надо было железной воли, энергии и жажды свободы, чтобы поладить с такими людьми в такие страшные решительные минуты. Бальби, видимо, ослабел духом. Он жаловался Казанове, что тот его обманул, сказав, что у него составлен верный план бегства, а между тем оказалось, что ничего верного нет и что никак нельзя сказать, успеют ли они спастись или нет; если бы, дескать, знать заранее, что план сведется к такому абсурду, как выход через крышу, то он, Бальби, и пальцем не двинул бы. Граф Асквино со своей стороны произнес целую речь; он был адвокат и при этом случае тряхнул стариной. Бедный старик все еще мечтал, что Казанова отступится от своего плана и отдаст ему обратно два цехина. Граф красноречиво доказывал, что по крыше дожеского дворца, очень крутой и гладкой, невозможно ходить, невозможно даже твердо стоять на ногах, что там не за что будет привязать веревки, что придется одному из трех беглецов спустить двух других, как спускают на веревке грузы, а самому вернуться в тюрьму; что нет смысла спускаться ни на площадь, ни на двор, а можно только спуститься на канал позади дворца; но для этого надо иметь в запасе гондолу, которая бы ждала беглецов, и т. д.