Кровь-камень - Дэвид Геммел

«Вот кто мы, – подумал он. – Муравьи, гордо не отступающие перед лавиной».

Отчаяние – мощная сила, и почти все эти четыре года Сэм противился ему. Вначале это было не так уж трудно. Оставшиеся в живых Хранители сплотились против Саренто и выиграли три сражения с исчадиями. Но ни одно не оказалось решающим. Затем Кровь-Камень создал волчецов-мутантов, и у человечества появились новые страшные враги; Целые общины перебирались в горы, ища спасения от свирепых зверей. В результате армия Хранителей, всегда немногочисленная, лишилась продовольствия, которым ее снабжали фермеры, теперь бежавшие от Пожирателей. Не хватало боеприпасов, и многие бойцы вернулись к себе домой в тщетной надежде защитить свои семьи.

И вот их осталось двадцать два. А завтра не останется никого.

К Сэму подошла красивая высокая смуглая женщина с двумя пистолетами на наплечных ремнях, надетых поверх вылинявшей красной рубашки. Иссиня-черные волосы были закручены в тугой пучок на затылке. Сэм улыбнулся ей.

– Думается, Шэмми, мы подошли к концу длинного печального пути. Я сожалею, что вовлек тебя во все это. Шэмшед Синг пожала плечами:

– Здесь или дома… Какая разница? Либо сражаться, либо умереть.

– Либо и то, и другое, – устало сказал Сэм. Она села рядом с ним на камень, положив короткоствольное ружье поперек стройных ног.

– Расскажи мне про счастливые времена, – внезапно попросила она.

– О чем-нибудь конкретном? – сказал он. – Я ведь прожил триста пятьдесят лет, так что есть из чего выбирать.

– Расскажи мне про Амазигу.

Он поглядел на нее с нежностью. Она была влюблена в него и не скрывала этого все два года, которые провела с инсургентами. Однако Сэм держал ее на расстоянии. За всю его долгую жизнь только одна женщина нашла доступ к его душе, а она была мертва, убита исчадием в первые дни войны.

– Ты замечательная женщина, Шэмми. И я жалею, что не воздал тебе должного.

– Чепуха, – сказала она с широкой улыбкой. – А теперь расскажи мне про Амазигу.

– Почему?

– Потому что это тебя всегда подбодряет. А тебе ободриться не помешает. Он покачал головой.

– Мне всегда казалось особенно печальным, что в жизни всякого человека наступает момент непоправимости. Когда Наполеон увидел разгром своей армии при Ватерлоо, он понял, что уже никогда в жизни ему не начать победной военной кампании. Все было позади. И мне всегда казалось, что смириться с этим очень тяжко. Теперь я знаю, каково это. Мы сражались с великим злом и не смогли победить его. А завтра мы умрем. Сейчас не время для счастливых воспоминаний, Шэмми.

– Ты не прав, – сказала она. – В эту минуту я еще вижу небо, ощущаю горный ветер, вдыхаю запах сосен. Я жива! И наслаждаюсь этим. Завтра будет другой день, Сэм. Мы сразимся с ними. Кто знает? Может быть, мы победим. Может быть, Бог разверзнет небо и обрушит громы на наших врагов.

Он засмеялся:

– Скорее всего он промахнется и попадет громами в нас.

– Не иронизируй, Сэм, – попеняла она. – Не нам судить о замыслах Бога.

– Меня ставит в тупик, как, увидев все, что ты видела, ты еще способна сохранять веру в Него.

– А меня ставит в тупик, что ты не способен, – ответила она. Солнце склонялось к горизонту, обливая горы золотом и багрянцем.

Внизу в долине исчадия зажигали лагерные костры, и эхо откликалось на хриплое пение.

– Джерет осмотрел ущелье, – сказала Шэмшед. – Обрыв тянется примерно на четыре мили. Он считает, что некоторые из нас могли бы спуститься.

– Внизу пустыня. Мы не выживем, – сказал Сэм.

– Согласна. Но у нас все-таки есть выбор.

– Ну, хотя бы Пожиратели исчезли, – сказал он, вновь глядя на лагерь исчадий.

– Да, странно, – согласилась она. – Они все ушли вчера. Но вот куда?

– Какая разница, лишь бы здесь их не было, – ответил он с чувством. – Сколько у тебя патронов?

– Около тридцати. И еще двадцать пистолетных.

– Думаю, этого хватит, – сказал Сэм.

– Должно хватить, – согласилась она.

Амазига смотрела, как Гарет снимает с седла две свернутые кольцами веревки: Обрыв был практически вертикальным и высотой около шестисот футов, но состоял из трех уступов. Первый тянулся над ними примерно в восьмидесяти футах. В лунном свете его край переливался серебром.

– Что ты думаешь? – спросила Амазига.

– Проще простого, мама. – Гарет улыбнулся. – Опор, чтобы хвататься и ставить ноги, вполне достаточно. Единственная трудность – навес над верхним уступом, но не сомневаюсь, что смогу подняться и на него. Я в одиночку одолевал подъемы куда труднее этого. – Он обернулся к Шэнноу: – Когда я взберусь на первый уступ, я сброшу вам веревку, мистер Шэнноу Подъем будет поэтапным. Как вы переносите высоту, мистер Шэнноу?

– Боязнью высоты я не страдаю, – ответил Иерусалимец.

Гарет набросил свернутую веревку через шею и плечо, потом подошел к обрыву. Да, подъем оказался относительно нетрудным, но почти под самым уступом скала была отполирована стекающей с него водой. Он подумал перебраться правее, но тут же заметил узкую вертикальную щель в шести футах левее. Осторожно добравшись до нее, Гарет засунул правую руку внутрь, сжал ее в кулак и подтянулся вверх на пару футов. Слева оказался удобный выступ, и он поднялся выше. Разжав кулак, он закинул руку на уступ, подтянулся и сел, спустив ноги, глядя на маленькие фигурки внизу. Потом помахал им.

Скалолазание всегда было его увлечением. Впервые он его освоил в Европе, в Триффинских горах Уэльса. Его всему обучила Лайза: показала, как опираться на выступы, как якорно сжимать кулак в щели. Его поражало, с какой легкостью она взбиралась по отвесным скалам, казавшимся гладкими, как отполированный мрамор. Он вспоминал о ней с большой нежностью и порой недоумевал, почему променял ее на Еву.

«Лайза думала о браке, Ева думала о наслаждении». Нелепая мысль! «Неужели ты так пуст?» – спросил он себя. Лайза была бы прекрасной женой, сильной, верной подругой. Но ее любовь к нему была чрезмерной и, хуже того, собственнической. А он видел, к чему приводит подобная любовь, так как знал свою мать и всю жизнь страдал от ее целеустремленной решимости. «Такой любви я не хочу, – подумал он. – Ни за что!»

Выбросив из головы эти мысли, Гарет встал и пошел по краю обрыва. Нигде не было удобного камня, за который он мог бы зацепить веревку, чтобы надежнее помогать Шэнноу лезть наверх. Однако он нашел небольшую вертикальную трещину и отцепил от пояса что-то вроде клешни из сверкающей стали. Засунув ее в щель, он потянул за кнопку в центре. Клешня раскрылась, надежно закрепившись в стенках трещины. Размотав одну веревку, он пропустил ее конец сквозь стальное кольцо в клешне и спустил его ожидающему внизу Шэнноу. Когда Иерусалимец начал подъем, Гарет перекинул веревку через левое плечо, выбирая слабину.

Шэнноу поднялся на уступ без каких-либо происшествий.

– Ну и как? – шепнул Гарет. Шэнноу пожал плечами.

– Не нравятся мне эти тучи, – сказал он вполголоса.

Гарет обвязал его веревкой вокруг пояса. Шэнноу был прав. Небо темнело, а им предстоял долгий подъем.

Еще раз спустив веревку, он помог матери подняться на уступ. К тому времени, когда Амазига присоединилась к ним, она с трудом переводила дух.

Час спустя все трое выбрались на верхний уступ. До верха обрыва оставалось сорок футов. Но вокруг них сомкнулась мгла, и заморосил дождь, словно смазывая каменную поверхность салом. Гарета грызла тревога. Навес вверху совершенно исчез из виду. Одолеть его было бы нелегко при любых обстоятельствах, но в темноте, под усиливающимся дождем?

Гарет в третий раз прошелся по уступу, глядя вверх, пытаясь определить наивыгоднейший путь. И не увидел ничего ободряющего. Дождь слегка затих. Он поглядел вниз, еле различая их стреноженных лошадей, крохотных, словно букашки. Добраться сюда – и не довершить дела? Господи, Амазига никогда ему не простит. Он давно знал, что мать его не любит, но она им гордилась, и гордость эта служила терпимой заменой любви. Она не могла… была не в силах полюбить кого-нибудь, кроме своего мужа. Та любовь была всеохватывающей, всепоглощающей. В детстве это больно ранило Гарета, но, взрослея, он научился понимать сложность натуры родившей его женщины, ошеломляющий блеск ее талантливости. Если на его долю досталась только ее гордость, приходилось довольствоваться этим. Он повернулся к уходящему вверх обрыву, нащупал небольшое углубление в камне, нашел опору для ноги и подтянулся. Надежность захвата была особенно важной для преодоления навеса, но его пальцы устали, каменная поверхность теперь была скользкой. Пока Гарет преодолевал следующие пятнадцать футов, во рту у него совсем пересохло. Его нога соскользнула. Он судорожно сомкнул пальцы на маленьком выступе и повис над шестисотфутовым провалом. Его охватила паника. Он висел на одной руке, а другой ему не за что было ухватиться. Хуже того: он уже был на срезе навеса и, сорвавшись, пролетит мимо первого выступа, а до второго более восьмидесяти футов… Он разобьется в лепешку. Его сердце колотилось так сильно, что в висках стучало. Извернув шею, он посмотрел вверх. Примерно в восемнадцати дюймах над крохотным выступом, за который он держался, виднелся примерно такой же. Глубоко вдохнув воздух, он приготовился сделать усилие, необходимое, чтобы ухватиться за него.