Иоанн Богослов - Нина Ильина

«Разве мыслимо было бы самосожжение раскольников, если бы ледяной ветер эсхатологического, метаисторического ужаса не остудил в них всякую привязанность к миру сему, уже подпавшему, как им казалось, под власть антихриста?

В общем объеме как западной, так и русской культуры подспудный слой апокалипсических переживаний можно обнаружить в неисчислимом количестве явлений, даже чуждых ему на первый взгляд».

Мнение оригинального мыслителя В. Розанова тоже находило отклик у русской интеллигенции тогдашнего, предреволюционного времени, настроенной атеистически и «антихристиански»:

«Вот Апокалипсис... — писал В. Розанов. — Таинственная книга, от которой обжигается язык, когда читаешь ее, не умеет сердце дышать... Он открывается с первых же строк судом над церквами Христовыми... Никакого нет сомнения, что Апокалипсис — не христианская, а противохристианская книга... Это книга ревущая, стонущая!»

«Откровение» Иоанна Богослова изучают много веков подряд — с филологической, исторической, религиозной, эсхатологической точек зрения. Казалось бы, изучено каждое слово, каждая буква и запятая. Но протоиерей Сергий Булгаков сумел внести свою лепту в толкование этой «единственной в своем роде книги».

Сергия Булгакова притягивало творчество Иоанна Богослова, и не только Апокалипсис. Он оставил подробное богословское истолкование четвертого Евангелия. Его работа «Апокалипстика и социализм» — это попытка писателя понять выпавшее на его долю время в свете «Откровения» и пророчеств Иоанна.

Сергий Булгаков, как и Даниил Андреев, «искал ответов на жгучие вопросы судьбы, брошенной в горнило исторических катаклизмов». Им обоим суждена была такая судьба.

В молодости Сергий Булгаков, испытав «кризис веры», запел из духовной семинарии, увлекся марксизмом и посвятил себя изучению политэкономии. Уже в зрелые годы он вернулся к церковно-православному миросозерцанию, в 1918 году принял священнический сан, а в 1922-м вместе с другими видными философами, общественными деятелями и писателями был выслан из России по особому распоряжению Ленина.

Незадолго до смерти, будучи неизлечимо и тяжело больным, протоиерей Сергий читал лекции по Апокалипсису студентам Православного Богословского института в Париже. Студенты уговаривали его сделать из лекций книгу. Эта книга стала последней работой Сергия Булгакова. Неожиданно для себя он очень увлекся ею. По его собственному признанию, книга выросла до значения если не четвертого тома его трилогии, то во всяком случае ее эпилога...

«Наша эпоха с ее потрясающими событиями как бы по-новому открывает для нас эту небесную книгу. Нас так встряхнула и встряхивает история, что у нас является апокалипсическое чувство жизни и истории», — писал Булгаков о себе и о людях своего поколения, переживших в России две войны, революцию, эмиграцию, а потом сталинский террор.

«Апокалипсис Иоанна» Сергия Булгакова тем и интересен, что это не только исследование богослова, ученого, но и прочтение очевидца катастрофических событий, участника «светопреставления», носителя «апокалипсического чувства жизни и истории».

Протоиерей Сергий анализирует «изнутри» это апокалипсическое восприятие. Оно включает в себя «глубокий трагизм истории, безнадежный пессимизм относительно настоящего и тем сильнее ожидание исторического чуда». Он имеет в виду, конечно, чувство жизни верующего человека. Поэтому в этом чувстве соединяются трагизм с религиозным идеализмом, верой в могущество и справедливость Божию.

Булгаков — богослов и философ увидел Апокалипсис как целое и, толкуя его содержание, делал по ходу интересные наблюдения о художественном мире книги. Особенный характер этого мира по предмету и стилю делает «Откровение» Иоанна единственным в своем роде произведением, полагал Сергий Булгаков, хотя и утомительным по нагромождению образов и мистической сгущенности содержания. Однако эта особенная трудность более чем искупается всей возвышенностью и напряженностью его вдохновения.

Не недостатками, а особенностями этой «единственной» книги Сергий Булгаков считал «уродливую чувственность представлений», необузданную фантастику, доходящую порой до бреда (в трубах и чашах), спорность, непонятность и неразгаданность некоторых символов.

Отдельные символы таинственны особенно для современного читателя, но религиозные идеи «Откровения» прозрачны и ясны. Как Слово Божие Апокалипсис дан не для своего века только, но и для всех веков, для всех эпох истории.

Читатель, сетующий на непонятность, должен помнить, что «Апокалипсис — это повествование о другом мире и также из другого мира». То, что символизирует «Откровение», «совершается в мире душ, духов и духовных сил». И эти символы долгие века накладывали на войны, революции, реформации, экономические перевороты. Естественно, перевод с языка духовных и духовно-телесных явлений на язык земных образов неизбежно сопровождается большими трудностями и неточностями, кладет печать таинственности и загадочности.

Как и другие толкователи, Сергий Булгаков предостерегал: «Символы Апокалипсиса нельзя применять к историческим событиям, это не путеводитель по истории». Прежде всего потому, что книга написана не только о прошлых временах и о нашем времени, которое мы пытаемся объяснить «Откровением». Она написана для всех времен, которые еще не закончились и продолжаются. В этом косвенное оправдание и для нашей ограниченности в его понимании, и в его относительности.

Действительно, читатели Апокалипсиса постоянно забывали, что Иоанн повествует не только о прошлом и настоящем, но и о будущем, которое еще не наступило. В этом смысле «Откровение» открывается и будет еще открываться в истории, которая является историческим к нему комментарием.

Протоиерей Сергий, будучи человеком апокалипсической эпохи, все же приводит нас, читателей, к оптимистическому восприятию Апокалипсиса. Вот что он завещал:

«Основная же и единственная тема Апокалипсиса, как и его пророческая проповедь, состоит в том, чтобы мужественно и до конца претерпеть историю, ибо она и есть воцарение Христа Царя, путь к Царству Христову, совершившееся на кресте и совершающееся в крестных путях мира».