Увези меня на лимузине! - Анна Ольховская

– Неть!

Громкий, испуганный крик не услышать было невозможно. Суета, охи-ахи, радостное ожидание новых слов, но – это было все. К чему относилось дочкино «неть», я так и не поняла.

Но разбираться не стала, поскольку генералу позвонили на мобильный. Меня ждала моя машина. Артур набросил куртку и выбежал на встречу с Виталием.

Я еще раз поцеловала дочку и отдала ее квохчущим бабушкам. Безумно хотелось взять Нику с собой, показать ее Леше, но, увы, – нельзя, ребенок слишком похож на отца.

Знакомство с информацией, добытой Морено, я решила отложить на вечер. Будь там что-то судьбоносное, Сергей Львович давно рассказал бы.

А сейчас мне не до того.

Я нацепила на радостно запрыгавшего пса поводок и, не оглядываясь, вышла. Бледные, напряженные лица, слезы в глазах женщин, жалость и сочувствие сейчас меня только расслабят. Вести машину, заливаясь слезами и соплями, – дело весьма рискованное, особенно на дорогах Москвы.

На лестнице встретила Артура, он вручил мне ключи и документы на машину, объяснил, где та стоит.

Прежде чем сесть в машину, следовало хорошенько выгулять Мая. Парню ведь придется достаточно долго провести в тесном замкнутом помещении, можно сказать – в коробке, зачем же мучить животное!

Да и самой хотелось пройтись немного, сосредоточиться, подготовиться.

Леша, Лешка, жизнь моя, сердце мое, ну как же ты так?! Почему я даже на твоей могиле не могу остаться с тобой наедине?!! Почему, почему, почему…

Май, чувствуя мое настроение, носиться гигантской лохматой торпедой по ближайшему скверу не стал. Он торопливо обежал обычные, видимо, свои метки, а затем вернулся и потрусил рядом, изредка шумно вздыхая и поглядывая на меня из-под бровей.

И мы направились к машине. Так, вспомним объяснение Артура. Через двор, в арку и направо до угла. Ага, вот аптека, а вот и поблескивающая чисто вымытыми боками темно-вишневая «Тойота Королла». И как только удалось неведомому Виталию доехать сюда, не заляпавшись грязью? Моросит дождь, сыро, противно, на дорогах – лужи, а машина сияет! Ничего, это ненадолго. Обычно все лужи – мои.

Вытащила из кармана ключи, отключила сигнализацию и хотела уже запустить пса в машину, но, увидев брезгливо сморщившиеся чехлы цвета топленого молока и сравнив их с лапами Мая, поняла, что поторопилась. Следовало срочно предпринять защитные меры, нельзя же засвинячивать чужое авто. Впрочем, свое тоже не стоит.

Так, что у нас в багажнике? Обязательный набор автомобилиста: запаска, буксировочный трос, огнетушитель, аптечка, знак аварийной остановки. И все.

– Май, нам срочно нужен хозяйственный магазин. Ты согласен?

Пес переступил лапами и склонил голову набок.

– Тогда пойдем, поищем.

К счастью, искомая торговая точка оказалась неподалеку. Я привязала Мая у входа, совершенно не беспокоясь за сохранность мохнатого имущества. Скорее, сотрудникам магазина следовало беспокоиться, поскольку пройти в магазин теперь никто не решался. Я видела через окно, что у входа начали скапливаться опасливо поглядывающие на страшноватенького гиганта люди.

Поэтому с покупками пришлось управляться очень оперативно. Прозрачная парниковая пленка для защиты сидений, пушистый коврик на прорезиненной основе – для комфорта пса. Все, побежали.

А потом – поехали. Май устроился на заднем сиденье. Поначалу он с любопытством смотрел по сторонам, потом ему это надоело, и пес развалился во всю длину сиденья.

Москву я за время жизни с Лешей изучила неплохо, день был субботний, машин на дороге не так чтобы очень много, поэтому до Ваганьковского кладбища я добралась относительно быстро.

Припарковавшись, минут десять сидела, пытаясь вернуть взбесившееся сердце на место. Но оно отказалось слушаться и по-прежнему металось по всему телу.

Кровь прилила к лицу, сердце решило остановиться в висках и грохотало там до боли.

Та-а-ак, милочка, а ну хватит! Забыла, где и с чем только что отлежала? Хочешь у Лешкиной могилы сознание потерять?

Я закрыла глаза и, глубоко дыша, стала вспоминать наши самые счастливые мгновения. А потом появилось смеющееся личико Ники, и от него вдруг пошел такой поток любви и тепла, что я смогла, я справилась.

Вышла из машины, объяснила рванувшемуся было следом псу его обязанности, захлопнула дверцу, предварительно чуть приоткрыв окно, чтобы Май не задохнулся, и направилась к длинному ряду торгующих цветами.

Да, еще надо отключить мобильный телефон.

Глава 36

Уже начинало смеркаться, все-таки вторая половина октября, день по своей длине стремится к размеру воробьиного клюва.

Но городское освещение пока не включили, и я поначалу боялась заплутать на кладбище, я ведь здесь никогда не была. И на похоронах Лешки не была…

Двадцать пушистых желтых хризантем, купленных у излишне говорливой для такого места торговки, пахли дурманяще горько. Вот так, родной, я все же несу тебе цветы. А ведь когда-то клялась, что никогда, ни в коем случае не буду дарить букеты кумиру миллионов, и так на каждом концерте заваливаемому охапками цветов. И вообще, их, цветы, должен дарить мужчина любимой женщине.

Лешка и дарил. Причем делал это постоянно, а не по праздникам. Он не тащил в дом хрустящие целлофаном гламурные букеты, розы, тюльпаны, герберы и прочие ароматные кокетки попадали ко мне трогательно обнаженными, с капельками воды на листьях.

Такими, как эти хризантемы, похожие на лохматые звезды.

Так, теперь надо свериться со схемой, нарисованной Алиной. Прямо по главной аллее до первого поворота направо я прошла. Свернула, метров пятьдесят до небольшого перекрестка, а потом…

А потом схема мне не понадобилась. Октябрьские сумерки пугливо разбежались, атакуемые десятками свечей, фонариков, огоньков зажигалок.

Здравствуй, родной.

Усыпанное цветами мраморное надгробие, с которого улыбается глянцевой улыбкой Алексей Майоров. Алеша. Лешка…

Ноги задрожали, заражая тремором все тело. Вибрация передалась сердцу, сознанию, эмоциям. Захотелось по-бабьи заголосить, завыть, упасть на могилу. Будь я одна здесь, я бы, наверное, так и сделала. Но я была не одна. И это еще мягко сказано.

У могилы колыхалась небольшая толпа. Люди держали в руках зажженные свечи, фонари, зажигалки. Среди цветов тоже мигали светлячки огней.

Крупная, рослая женщина что-то тихо говорила, остальные ее слушали, периодически хлюпая в платки.

И что теперь делать? Как подойти, не привлекая к себе внимания?

А впрочем, чего бояться? Уже достаточно стемнело, меня и днем-то узнать довольно сложно, а уж при таком-то освещении – и подавно.

Тетка продолжала перечислять количество потерь, связанных с уходом из жизни Алексея Майорова. Голос ее показался мне смутно знакомым. Я подошла к могиле с другой стороны, где народу было поменьше, и замерла, судорожно стиснув в руках цветы. Бухтенье тетки и тихий плач остальных слились в монотонный гул. Лешкино лицо на снимке неожиданно приблизилось почти вплотную, искусственная улыбка стала живой, теплой, моей…

Цветы выпали из рук и рассыпались по земле, я шлепнулась следом на колени. Слез не было, голоса не было, меня не было!

Наверное, я все же издала какой-то звук. Плач, крик, хрип – не знаю. Не помню.

Но потом чьи-то теплые сильные руки обняли меня за плечи и подняли с земли:

– Плачь, сестренка, плачь, не держи в себе, – ласково гудел мне в ухо все тот же смутно знакомый голос. – Мы все здесь с одной бедой. И тоже не знаем, как будем жить без него.

– А я не хочу жить! – прохрипела я сквозь сведенные судорогой боли зубы. – Я стараюсь, честно, но не получается.

– Ну-ну, не надо так, – широкая ладонь погладила меня по плечам, потом сняла капюшон. – Что ж ты занавесилась-то так, дышать небось нечем. Зареванная вон какая, все лицо мокрое. Давай вытру. Постой… Анна?!!

Это была Александра, она же Шурочка, Лапченко, многолетний бессменный президент самого многочисленного фан-клуба Алексея Майорова. Она обожала своего кумира совершенно искренне, была абсолютно вменяема и адекватна в отличие от многих других товарищей по партии. И потому Алексей поддерживал с ней почти приятельские отношения. В свое время он даже воспользовался помощью ее клуба в критической ситуации. И она единственная из поклонников Майорова, кто знал правду о нас. И никому не сказала ни слова, а это, согласитесь, говорит о многом.

– Господи, Анечка, ты… – Губы Шурочки задрожали, она обняла меня еще крепче и прижала мою голову к могучей груди. – Бедная ты моя, как же ты так, а? Что с твоими волосами? Ой, прости дуру, что ж я спрашиваю-то!

– Пожалуйста, не говорите никому, кто я, – слегка придушенно просипела я.

– Конечно-конечно, я все понимаю. Эта сволочь против тебя такую гнусность учинила, а сама аборт прошлой осенью делала.

– К-какой еще аборт, от кого?

– Да от него же, наверное, от Алексея. Во всяком случае, он как узнал об этом, побелел весь, затрясся и в тот же день в аварию и угодил! Я так плакала тогда, прям жить не хотела! – Голос Шуры поплыл. – Если бы я тогда не сказала ничего, он, может, и уцелел бы! И не было бы всего этого кошмара!